Взятие немцами Смоленска

Цитата(Igor_Km @ 22 Октября 2009, 11:51)
Настоятельно призываю Вас восстановить историческую справедливость.
Как найдете-- отметьтесь в теме..
--

Не понял, о чем Вы? Прошу по делу.
Цитата
Противник обошел районы фортификационных работ (где нарыли сотни тыщ кубов земли) и с ходу ворвался в город(о чем эта ветка).
--

С какого ходу? Что за чушь? Сами немецкие генералы - Гудериан и др. - утверждают, что на возню со Смоленском зря потеряли целый месяц и правильней было бы его вовсе стороной обойти, чтоб не терять ресурсы и темпы наступления. А по-Вашему все просто: ворвались с ходу в город. Лубок.
Цитата
Вам,как историку-расстрелы в 1940 проводились еще минимум в двух местах- в "Медном"(К.Горы)и Харькове.
(Реально, еще около 3500-4000 расстреляли в тюрьмах)

Не проводились. Документирован расстрел по приговорам военных судов 147 чел. Дела и приговоры имеются. Больше ничего нет кроме вымыслов и домыслов.

 

Цитата
Не понял, о чем Вы? Прошу по делу.

Вы обещали документы, о ПОЛЯКАХ в 1941. Вот и ждем..
Цитата
С какого ходу? Что за чушь?

Учите, пожалуйста, историю Великой Отечественой Войны..
Вам, как историку, возможно понадобится.
И почитайте СВОИ же посты.
Немцы - застряли не на подготовленных позициях. Их они прошли с ходу ( обошли) и ворвались в город..
Это не Сталинград и Москва где были бои на обводах.
Начните, с чтения той трогательной справки, что Вы привели. Про ход БД, там вполне адекватно.
Успехов.
То, что Смоленск было правильно обойти, вовсе не заслуга его укреплений--а головокружение от успехов и грубая недооценка противника..
Цитата
Не проводились. Документирован расстрел по приговорам военных судов 147 чел. Дела и приговоры имеются. Больше ничего нет кроме вымыслов и домыслов.

Угу. Остальные сделали сеппуку, не вынеся позора поражения.. Все 100%
Решение Политбюро тут совсем /совсем не причем..
В общем, будьте уж так любезны- документы. Сами ведь обещали.
--
И создайте, наконец, отдельную тему - не тролльте тут.
Здесь о реальных боях за город, а не о Ваших фантазиях.

 

Цитата(PaulZibert @ 22 Октября 2009, 20:15)
Цитата(Igor_Km @ 22 Октября 2009, 21:13)
И создайте, наконец, отдельную тему - не тролльте тут.
Здесь о реальных боях за город, а не о Ваших фантазиях.

Поддержу. Соблюдаем тематику.
Вы не поняли. Поляки поминаются в контексте оборонительного рубежа Осташков - Почеп, который защищал целиком Смоленскую область с запада. Постольку не принципиально, кто конкретно строил его - пускай хоть марсиане, прилетевшие на тарелочках. Есть факт, что тот рубеж действительно был построен и сыграл определенную роль в обороне. И обсуждается этот факт здесь, где ему и положено обсуждаться.

 

Цитата(Igor_Km @ 22 Октября 2009, 20:13)
Цитата
Не понял, о чем Вы? Прошу по делу.

Вы обещали документы, о ПОЛЯКАХ в 1941. Вот и ждем..

Во-первых, я никому ничего не обещал. Во-вторых, если документы Вас в самом деле интересуют, уточните, какие именно, по какому конкретно аспекту. Их много. Там посмотрим.
Цитата
Немцы - застряли не на подготовленных позициях. Их они прошли с ходу ( обошли) и ворвались в город..
Это не Сталинград и Москва где были бои на обводах.
Начните, с чтения той трогательной справки, что Вы привели. Про ход БД, там вполне адекватно.

Не понял, что Вы тем хотели сказать. Простая вещь: кратчайший путь между двумя точками - прямая. Особенно по хорошей дороге типа Минского шоссе. Движение обходными путями требует больше времени. Взяли Оршу, и до Смоленска осталось всего ничего. Но пришлось обходить, на что ушло больше недели. Благодаря построенному рубежу.
Цитата
То, что Смоленск было правильно обойти, вовсе не заслуга его укреплений--а головокружение от успехов и грубая недооценка противника..
Просто не понял. Кто кого грубо недооценил? Причем тут это? Что Вы хотели этим сказать?

 

Первое. О Катыни, ЗДЕСЬ - все.
В отдельную ветку.
---
Цитата
Простая вещь: кратчайший путь между двумя точками - прямая
.
На войне, увы, все не так…
Цитата
Движение обходными путями требует больше времени
..
Заняло у немцев меньше времени, чем рыли укрепления и обесценило ранее сделанные работы.
Укрепления западнее Смоленска не сыграли. Немцы прошли там, где их никто не ждал.
В октябре, это же произойдет по Вязьмой. А совсем поздний случай- Курская дуга (южный фас)
-
Не то, что бы укрепления бесполезны. Но... ни разу не панацея.

Цитата
Просто не понял. Кто кого грубо недооценил?

Немцы, РККА.
Ребята стали петь мелодии "о войне выигранной за пару недель"..
Забыли спросить у противника, согласен ли он что "уже все".
Полезли собирать призы- в Смоленск.
Имея полную возможность ударить южнее.
В1942-повторится в Воронеже и отчасти в Сталинграде.

 

Цитата(Igor_Km @ 22 Октября 2009, 22:01)
Первое. О  Катыни, ЗДЕСЬ - все.
В отдельную ветку.
---

Что за чушь? Катынь - точно такой же нас. пункт в окрестностях Смоленска, что и все остальные. Решительно ничем от всех остальных нас. пунктов в пригороде не отличается. С какой стати о нем нельзя говорить? Вы типа политцензор здесь, что ли?
Цитата
Заняло у немцев меньше времени, чем рыли укрепления и обесценило ранее  сделанные работы.
Укрепления западнее Смоленска не сыграли. Немцы прошли там, где их никто не ждал.
Да Вы, я смотрю, филозоф. Доказательств своим заявлениям не представляете вовсе никаких и порете жуткую ахинею. По-Вашему русский Иван синоним полного дебила. А немцы - понятно, кто. Суперменьши и пр.

Цитата(Igor_Km @ 22 Октября 2009, 22:01)
Имея полную возможность ударить  южнее.

Дык. Как сами немцы поздней заявляли (хотя при других обстоятельствах и по другому поводу), Hitler ist schuldig (Гитлер виноват). Первоначально главный удар намечался на юг. Но потому что движение по Белоруссии получилось быстрым, Гитлер решил перенести его на центр. Именно в начале Смоленского сражения.

 

Цитата
Да Вы, я смотрю, филозоф. Доказательств своим заявлениям не представляете вовсе никаких и порете жуткую ахинею.

(грустно) Еще раз рекомендую Вам, смотреть собственные ссылки.. Это помогает. Иногда...
"По схеме размещения войск перед началом Смоленского сражения явно видно сосредоточение советских сил в междуречье Западной Двины и Днепра, похоже, что наше командование ожидало основных боев именно тут, переоценив роль двух крупных рек как препятствий для продвижения немцев. Немцы же начали именно с форсирований Западной Двины и Днепра, и обошли группировку Красной Армии с двух сторон".
http://katyntruth.hotmail.ru/stat10zahvat.htm
--
Цитата
Первоначально,главный удар предполагался на юг"

Вы не обидитесь, если я скажу- что все было строго наооборот?
http://operation-barbarossa.narod.ru/su/ro.../barbarossa.jpg
-
PS
Дальнейших успехов в изучении истории.
Почитаейте,как-то,на досуге, учебник для I курса.
Узнаете много нового.

 

Цитата(Igor_Km @ 23 Октября 2009, 8:22)
Еще раз рекомендую Вам, смотреть собственные ссылки.. Это помогает. Иногда...

"По схеме размещения войск перед началом Смоленского сражения явно видно сосредоточение советских сил в междуречье Западной Двины и Днепра, похоже, что наше командование ожидало основных боев именно тут, переоценив роль двух крупных рек как препятствий для продвижения немцев. Немцы же начали именно с форсирований Западной Двины и Днепра, и обошли группировку Красной Армии с двух сторон".
http://katyntruth.hotmail.ru/stat10zahvat.htm
--

Дык. Все правильно. Противоречия тут нет. В действительности западный рубеж пошел строиться по северному флангу - от Понизовья (аэродрома Каменка), находящегося ровно посередине между Витебском (35 км от него) и Демидовым в северо-западном направлении преимущественно по территории Калининской области общей протяженностью примерно 100 км.
По первоначальному плану предполагалось довести его на север до Осташкова, а на юг, через Красное, Рославль и Ельню в обход Смоленска с запада - до Почепа (ныне в Брянской обл.)и дальше на юг. Общая его протяженность намечалась в 1000 км.
Но этот план оперативно пересмотрели в пользу плана Осташков - Издешково - Ельня - Почеп, т. е. перенести рубеж значительно восточнее.
Так что поражайтесь мудрости нашего военного руководства. В той конкретной военной обстановке практически не оставалось времени построить рубеж прямо по западной границе Смоленской области. А восточный построить удалось. В результате оба рубежа сыграли положительную роль. На их преодолении немцам пришлось позадержаться ажно до начала - середины октября приблизительно.

 

Тут я несоглашусь ,описаний боев в уереп районах на территорие смоленской области невстричал совсем и не разу не копал в урах.
Немцы через них не наступали а обходили оные.(в книге "Ванька ротный" есть про восточный ур Юхнов - Ржев).По факту уры помогли только под Можайском.В смоленском сражение впервые за войну было организованное и длительное сопративление окруженных армий (причем в чистом поле),что и заставило немцев тормознуть аж на пару месяцев ,и это привело в итоге к необходимости вести зимнюю войну к которой немцы были неготовы.И героизм войск и населения Смоленска и области в том что они сражались в окружение организованно ,и несмотря на большие потери часть войск прорвалась за Днепр.Миф огероической обороне самого города -вреден,так как он заслонил собой действительно героическое сопротивление войск под Смоленском,и те кто сейчас пыивются писать историю ВОВ подругому в ответ на расказы о Смоленске - предтече Сталинграда ,всегда разгромят эту версию в пух и прах.Правда она намного тяжелее но и намного героичнее мифов.

 

В целом согласен. Но остается вопрос об оборонительной линии Осташков - Почеп и дальше на юг. 1. Строилась ли она вообще (так как из наличия приказа об ее строительстве не следует, что она была построена)? 2. Если да, то где именно и какую роль сыграло то, что смогли построить?

Что же касается Можайского, то, по-моему, вопрос о нем в большой мере отдельный. Начиная с того, когда и по каким инициативам он вообще начал строиться. Складывается впечатление, что со второй половины сентября. Но сдается мне, гораздо раньше, а это обстоятельство меняет дело по существу. Т. е. УРЫ западнее (Смоленска и Вязьмы) за то короткое время, что было в распоряжении и не могли быть построены так, чтобы сыграть ту же положительную роль, как Можайский.

 

По ходу,в литературных источниках, особенно современных, часто хватает ошибок. Или автор не проверит или редактор сильно грамотный. Сам вот недавно столкнулся с упоминанием в работе одного из федеральных авторов, что Смолнск брала 25 мотодивизия Вермахта. Хотя 25-й мотодивизии вообще не было, а 25-й пехотной не было под Смоленском.

С частями, которые брали город, определить несложно, это все 47 моторизованный корпус. Кроме танковых (если не ошибаюсь, это 17 и 18ТД) в него входили 29 моторизованная дивизия и 167 (если не путаю), пехотная. Других в р-не города быть не могло.

 

Мой отец под Смоленском попал в плен в 42-м году.Рассказывал такое,во что я поверил только после 1991-го, когда в печати начали проскальзывать искорки правды о той войне... Одна винтовка на 3-5, пьяный командир роты матом поднимает необстрелянных казахов-новобранцев, не видевших кроме степи ничего... Отца осколком мины ранило в шею...Медпомощи - никакой... Без сознания попал в плен...Он был неграмотным и не говорил на русском вообще, а в 45-м СМЕРШ выбивал из него номер части, фамилии командиров, словом, то, чего и немцы не могли выбить. Он бы и сказал, да не понимал, о чём его спрашивают. Смех и грех. Кстати, отец так и умер неучастником войны, это-то со справкой о нахождении в плену! Кстати, он не знал даже названия города, который его гнали освобождать!!! Я ищу подробности провала наступления за взятие Смоленска.

Очень много коротких и легковесных заметок о взятии Смоленска. Нет свидетельств очевидцев! Последнее весьма странно... Лично меня интересует всё, что творилось вокруг Смоленска летом 1942 года. Убитых и пленённых - десятки тысяч!Кто ответил? С увлечением прочитал большую статью кандита истории, но... таже болезнь. Дайте свидетельства очевидцев. Вот одно из них.
В бой с марша бросали тысячи необученных, неграмотных и полуграмотных чучмеков (жителей аилов, аулов и кишлаков, не говоривщих и не разумевщих русских команд вообще), вооружённых одной винтовкой на 5-10 солдат... Впрочем, после атаки винтовки были у каждого... В атаки этих пужливых жителей степей и гор, понятия не имевших о боевых действиях, боявшихсмя взрывов, выгоняли пинком и прикладом пьяные офицеры и сержанты.
Мертвых, контуженных, тяжелораненых с поля боя никто не выносил (разве что офицеров. Их подбирали... немцы.Со своими.
Бездарность высшего командования порождала преступную халатность, пофигизм остального офицерства. Эти жили одним днём, часом. Потому беспробудно пили, и являли чудеса угарного ура-патриотизма, замешанного на офигенной крови подчиненных. Убитых - тысячи. А сколькие попали в плен!!! А потом ещё, кто выжил, советские лагеря филдьтрации и на всю оставшуюся жизнь клеймо. И детям их! Ведь детей тех, родители которых побывали в плену (даже ничего там не совершившие против советской власти, не продавшись немцам)оччччень сложно было поступить в ВУЗ, получить должность, так как таких не принимали в партию.

 

Чтобы чтото ответить надо хотябы знать в какой армие служил Ваш отец.

 

Нашел небольшой материал о роли войск ПВО в Смоленском сражении - может кому будет интересно.

Светлишин Н. А. Войска ПВО страны в Великой Отечественной войне. — М: Наука, 1979.

Смоленское сражение началось в исключительно невыгодных условиях для советских войск. Авиация Западного фронта была малочисленной, а поэтому в воздухе безраздельно господствовала немецко-фашистская авиация. В этих трудных условиях части ПВО страны, прикрывающие войска, коммуникации и другие фронтовые объекты, самоотверженно выполняли поставленные перед ними задачи. Так, например, войска Гомельского бригадного района ПВО около двух месяцев обеспечивали сохранность основных объектов — железнодорожного узла и мостов через Днепр, несмотря на почти ежедневную бомбардировку их авиацией противника.
Прикрытие Смоленска от ударов с воздуха осуществляла 7-я бригада ПВО, отошедшая из Минска. 7 июля 1941 г. ее части заняли позиции для обороны объектов и войск в районе города. К этому времени в состав ее входили: 188-й и 741-й зенитные артиллерийские полки, 30-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион, 191-й отдельный зенитный пулеметный батальон и 5-й полк ВНОС. После отхода из Минска командиром бригады был назначен полковник М. З. Котиков.
Оценив обстановку, командование бригады приняло решение: сосредоточить основные усилия на обороне главных объектов (железнодорожного узла, переправ через Днепр и районов сосредоточения войск 20-й армии), а боевые порядки зенитных частей расположить так, чтобы обеспечить не только противовоздушную оборону, но и борьбу с танками и пехотой противника. Особое внимание было уделено прикрытию самого опасного — западного направления. Эта задача возлагалась на наиболее укомплектованный и подготовленный 741-й зенитный артиллерийский полк.
Части 7-й бригады успешно отражали налеты немецко-фашистской авиации на обороняемые объекты и наносили ей ощутимые потери: с 7 по 15 июля 1941 г. они уничтожили 62 самолета противника. Когда же гитлеровцы ворвались в Смоленск, бригада, сосредоточенная восточнее города, прикрывала от ударов с воздуха отходившие войска 16-й и 20-й армий. При этом часть батарей 188-го зенитного артиллерийского полка была поставлена на противотанковую оборону на шоссе Смоленск — Кардымово.
После захвата Смоленска немецко-фашистская авиация стала подвергать ожесточенным бомбардировкам переправы через Днепр в районе Соловьево, Прево. Например, только 22 июля 1941 г. на эти переправы было совершено 14 групповых налетов. Противник стремился во что бы то ни стало уничтожить переправы и тем самым отрезать пути отхода советских войск.
Учитывая исключительную важность этих переправ, командование 7-й бригады приняло меры для надежного их прикрытия и стало перебрасывать сюда дополнительные силы и средства. Однако сделать это в намеченный срок не удалось, так как 27 июля противник замкнул кольцо окружения и перерезал все дороги, ведущие к переправам. Связь с батареями, стоявшими на обороне переправ через Днепр, была потеряна. Тогда командир 741-го зенитного артиллерийского полка майор А. И. Букарев создал сводный (штурмовой) отряд из зенитчиков и бойцов отходивших к переправе подразделений саперного батальона. Решительной контратакой сводный отряд отбросил противника, пробился к переправе и соединился с прикрывавшими ее батареями. За ночь саперы построили вблизи переправы мост, обеспечив таким образом возможность для планомерного отхода наших войск.
В дальнейшем 7-я бригада ПВО прикрывала войска и объекты коммуникаций Западного фронта в районах Вязьмы, Гжатска и Можайска. С начала войны и до 6 декабря 1941 г. частями этой бригады было уничтожено 189 фашистских самолетов.
При обороне прифронтовых коммуникаций и других важных объектов в ходе Смоленского оборонительного сражения соединения и части Войск ПВО страны впервые стали широко использовать небольшие подразделения ПВО (батарея — взвод) в качестве «кочующих групп», или засад. Вызвано это было недостатком сил и необходимостью защиты большого количества объектов. Командование соединений (частей) ПВО стало выделять несколько подразделений, обычно в составе взвода малокалиберных зенитных орудий или взвода зенитных пулеметов, или же подразделения смешанного состава из зенитных орудий и зенитных пулеметов для действий методом «кочующих групп».
Заняв боевой порядок для прикрытия того или иного объекта на маршруте наиболее вероятных полетов авиации противника, подразделение «кочующей группы» внезапно открывало огонь по ней. Отразив один-два налета на данный объект, группа ПВО перебрасывалась для прикрытия следующего объекта. Таким образом, эта группа в течение нескольких дней по заранее разработанному плану обороняла ряд объектов.
Применение «кочующих групп» оказалось весьма эффективным. Немецко-фашистская авиация, не ожидавшая противодействия наземных сил ПВО в данном районе, понеся потери, либо совершенно прекращала налеты, либо производила их осторожно, на больших высотах и при этом осуществляла противозенитный маневр, что всегда снижало результаты ее налетов. Так, в середине июля 1941 г. один взвод 191-го отдельного зенитного пулеметного батальона в составе трех крупнокалиберных пулеметов, выделенный для действий методом засад на излюбленных маршрутах налетов немецкой авиации на объекты фронтовых коммуникаций в районе Ярцево, только за один день сбил три бомбардировщика противника; впоследствии этот участок в течение нескольких суток не подвергался налетам.
Другая «кочующая группа» в составе двух зенитных батарей и зенитной пулеметной роты, действовавшая вдоль железной дороги и шоссе на участке пути от ст. Рудня до ст. Голынки, в течение нескольких суток сбивала по 2–3 фашистских самолета и вынудила авиацию противника летать на больших высотах и менять маршруты своих полетов. На вновь выявленные маршруты снова направлялась та же группа и своим огнем не позволяла воздушному противнику действовать безнаказанно, вводя его в заблуждение относительно группировки сил и средств ПВО на данном участке фронта.

 

Воспоминания об обороне Смоленска
Лобачев, А.А. Трудными дорогами http://libelli.ru/z/30/lobachev.zip

На станции скопилось много эшелонов. Вместе с нашими тут были эшелоны и других соединений, в том числе 19-й армии, которой командовал генерал Конев. По приказу Генерального штаба 19-я армия следовала из Белой Церкви в район Витебск — Орша. Я требовал [139] срочно пропустить наш состав. Комендант пытался возражать — на него нажимали представители 19-й армии — но в конце концов махнул рукой и через десять минут мы покинули станцию Брянск.
2 июля эшелон двигался уже среди полей Смоленщины. Три года назад я расстался с этими местами. Справа и слева к горизонту уходили безбрежные поля ржи, голубел лен, наш, смоленский, знаменитый лен — колхозное золото. Бойцы смотрели не отрывая глаз на поля, на стога свежего сена, на стада.
Разве забудешь те дни! На полустанках, а иногда и на ходу местные жители бросали в загоны записки (для верности попадания внутрь записки клали камешек): «Бейте врага!», «Спасайте Родину!», «Не пускайте фашистов!». Записок — множество. В вырванных из ученических тетрадок листочках бойцы читали веру народа в свою армию.
Мирный пейзаж еще не исковеркала война. Лишь на западе низко в небе стояла серая туча дыма. Это горели подожженные фашистскими самолетами деревни.
Поздно вечером, на станции Починок, в 65 километрах южнее Смоленска, начали разгрузку. Налетели фашистские самолеты, сбросили несколько десятков бомб. Маскировка оказалась надежной, бойцы не разжигали огня. И дело обошлось без жертв. Разгружались всю ночь, а ранним утром я выехал в Смоленск, чтобы уточнить обстановку. На лугах трудились колхозники. Стрекот сенокосилок смешивался с гулом танков. К Смоленску шли машины и орудия, продвигались колонны войск. Остановив машину, я подошел к пожилому колхознику, хлопотавшему близ шоссе.
— Как дела?
— Торопимся управиться с сенокосом. Сегодня пока спокойно, а вчера налетали фашисты. Самолеты опускались низко над землей и обстреливали из пулеметов.
В нескольких километрах от Смоленска нагнали людей, спешивших в город. Это рабочие и служащие. Они ночевали в поле, спасаясь от ночных бомбежек. В ночь на 29 июня Смоленск был подвергнут сильной бомбардировке. Ночные бомбежки продолжались, и жители с узелками уходили в поле, а утром — возвращались в город, на работу. [140]
По Рославльскому шоссе въехали в Смоленск. С трудом узнавал я знакомые улицы. На Ленинской увидел художника. Мольберт. Натянутый на подрамник холст.
— Грековец? — спросил я. — Что пишете?
— Я не из грековцев, здешний. Историю пишу. Обвинение фашизму пишу! Кончится война, пусть люди помнят это неслыханное варварство. (После победы я видел эту картину Павла Архиповича Шматикова в Смоленском музее и вспомнил все — и запах гари, и зияющие развалины, и сдержанный хриплый голос художника, и его глаза, полные боли, веры и ненависти.)
Штаб начальника Смоленского гарнизона полковника Малышева находился в подвале близ кафедрального собора. Тут же — штаб местной противовоздушной обороны. Малышев отдыхал. Пришлось его разбудить. Я увидел уже немолодого человека, усталого до крайности, еле сдерживавшего зевоту. Поглаживая небритый подбородок, он извинился за свой «растерзанный» вид.
— Не до жиру, быть бы живу, — голос Малышева звучал неожиданно молодо.
Первое впечатление о полковнике отступило на задний план. Наоборот, во всем его поведении теперь чувствовались решительность и энергия.
— Последние пять суток мы тушили пожары. Измотались порядочно.
На вопрос, где штаб Западного фронта, полковник не мог дать ответа. Разговаривая с Малышевым, я пытался воссоздать положение дел в районе Смоленска. Сам Малышев служил в 64-й стрелковой дивизии заместителем командира по строевой части. Когда началась война, дивизию прямо с учений бросили под Минск. Полковнику приказали развернуть в Смоленске дивизию военного времени из запасного состава. Людей мобилизовали, а винтовок хватило на один батальон. Через день — новый приказ: развертывать дивизию под Вязьмой.
— Под Вязьму уехал полковой комиссар А. Я. Гулидов, я остался начальником гарнизона. Тушу пожары и... панику. Реально противовоздушной обороны в городе нет. Люди беззащитны под ударами авиации. Вы видели: Смоленск разрушен, варварство дикое. Фашистам нужна покорная земля, хотят забить людей страхом... А мы — тушим... Да вот Вахтеров расскажет. Знакомьтесь, он тут председателем городского Совета. [141]
Малышев как-то сразу расположил к себе. Бывают люди — встретишь и сразу поверишь в него. «Стоящий командир, — подумалось мне. — Может, еще повоюем вместе, кто знает, как повернется военная судьба».
Мог ли я предполагать, что волею этой самой «военной судьбы» мне придется вскоре сказать:
— Вы арестованы, Малышев!
Председатель горсовета рассказал о трагедии Смоленска.
Обком партии поручил Вахтерову руководство местной противовоздушной обороной. Первый налет состоялся 26 июня, в 5 часов утра. На город было сброшено семь стокилограммовых бомб. На следующий день повторилось то же самое. А 28-го вечером немцы стали бомбить город однотонными фугасками и буквально засыпали зажигалками. В центральной части вспыхнули пожары. С главной улицы — Ленинской — огонь перебросился на Почтовую, потом на улицы Воровского и Пржевальского. 29 июня — опять крупный налет.
— Немцы сознательно уничтожают город, — с горечью подтверждает Вахтеров. — Не осталось почти ни одного целого дома {2}.
Рассказ Вахтерова запомнился во всех деталях. Председатель горсовета поднял тогда вопрос, до сих пор не снятый жизнью. Это вопрос о вооружении населения прочными знаниями, необходимыми в современной войне.
Война жестоко критиковала, без пощады обнаруживала наши недоработки, просчеты и ошибки. В данном случае речь шла о том, что навыков борьбы с зажигательными бомбами у мирного населения Смоленска не было. Вахтеров не укорял. Укоряли факты.
— Откровенно говоря, — рассказывал председатель горсовета, — я и сам не знал, что «зажигалка» не опасна, что ее можно схватить за хвост и сунуть в бочку с водой. И другие наши областные и городские работники не знали, как бороться с «зажигалками»! К МПВО было приписано 1500 человек. Сплошная фикция! После первых же налетов население уходило за город. Оставались одни пожарники. Что они могли сделать? Горели десятки [142] улиц... Свои соображения я доложил секретарю обкома партии Дмитрию Михайловичу Попову. Созвали партийный и советский актив. Перелом создали сразу. Вообще наш народ исключительно чуткий к организации; как только увидели направляющую руку обкома, число уходящих за город резко сократилось. На льняном комбинате — наше самое крупное предприятие — собрано и уничтожено более тысячи зажигательных бомб. Раньше целыми семьями уходили по Рославльскому шоссе на Талашкино или по Киевскому на Монастырщину. А сейчас целыми семьями тушат.
Откровенно, я радовался этой встрече с Вахтеровым. Мне предстояло установить прочную связь 16-й армии с местным партийным руководством, и вот первая ниточка уже есть. Он сообщил, как найти Попова. Я предупредил, что буду в обкоме тотчас после встречи со своим начальством, и вскоре машина уже мчалась на запад, в Гнездово.
Адрес штаба Западного фронта дал мне член Военного совета округа бригадный комиссар Румянцев. Встреча с ним оставила тягостное впечатление. Я знал его раньше по Московскому военному округу (тогда он был моим заместителем). Работали дружно. Его считали способным товарищем и в политуправлении, и в академии на кафедре истории партии. Теперь передо мной предстал другой человек, всем своим поведением оскорблявший сложившееся представление о советском командире.
Он сидел с красным от озлобления лицом и нетерпимо грубо обращался с работниками штаба и политуправления. Штаб только что переехал в Смоленск. У офицеров возникло немало затруднений и с размещением штабных учреждений в разрушенном городе, и с формированием резервов на новом месте, и со снабжением частей оружием, боеприпасами, продовольствием. Ни одного вопроса Румянцев толком не решал, а только кричал, бранился, грозил. Не выдержав, я заметил ему:
— Ведь так нельзя!
— Война! — со злостью выкрикнул он.
— Дорогой, для военных война есть естественное состояние, а у тебя она вроде истерики...
Я сравнивал мысленно его с нашими политработниками — Сорокиным, Панченко, Батмановым... Нет, то люди другого, настоящего склада... Каждый из них тоже [143] столкнулся с трудностями, каждый немало пережил. Но их переживания выплавлялись в дело, а не в крик.
Десять километров пролетели быстро. Наша машина вынырнула из оврага прямо к корпусам гнездовского дома отдыха, где теперь расположился штаб фронта.
В те дни нормальная работа штаба фронта была несколько нарушена. Ждали нового командующего из Москвы. Маршал Буденный только что уехал на юг. Я не сразу смог получить ответ о районе сосредоточения нашей армии. Начальник штаба генерал-лейтенант Маландин просил подождать:
— Разберусь, и через полчаса определим вам место.
Проклиная всех и вся, я пошел к члену Военного совета Д. А. Лестеву (он же был начальником политуправления Западного фронта).
— Что это у вас за порядки? — спросил я его.
— Здравствуй, Алексей. Что ты шумишь?
— Шестнадцатую ждали?.. Ждали. А где части расположить — не подумали.
— Не пори горячку. Будет тебе район сосредоточения. Где Лукин?
Выслушав объяснение, Лестев предложил:
— Ты сейчас осмотрись. День — два на это остается, не больше. Командующим фронтом назначен маршал Тимошенко. Сегодня прибывает... Я пока уезжаю на Березину. Там части отходят. Нужно остановить и закрепиться на восточном берегу. Приеду, потолкуем... Имей в виду, положение на нашем фронте тяжелое. И геройское. Понимаешь? Тяжелое и геройское! Стоим на направлении главного удара. Нам тяжело. Авиации нет, танков мало, местами вспыхивает паника, но в целом — будь спокоен — мясорубку фашистам устроим! Значит, договорились. Иди к начштаба. Оглядывайся и держи в кулаке оставшиеся части армии.
— Как это оставшиеся?
— Ладно, иди к Маландину... Он утешит...
Начальник штаба указал район сосредоточения: Жуковка, пригородный совхоз, расположенный на север от Смоленска на московско-минской магистрали. А потом сказал, что 5-й танковый корпус передан из нашей армии в состав двадцатой и уже воюет под Лепелем. Армию растаскивали по частям! Но дальше последовало радостное сообщение. [144]
— Штаб шестнадцатой прибыл в конце июня, находится близ Орши.
— Полковник Шалин здесь?
— Здесь, — услышал я позади знакомый голос и, обернувшись, увидел Шалина и Сорокина.
Месяц мы не виделись после того, как расстались в Чите.
Оказывается, наш штабной эшелон из Новосибирска повернули на Семипалатинск, потом он побывал в Алма-Ате, Фрунзе, Джамбуле...
— Очередную станцию назначения, — рассказывал Шалин, — узнавали у военного коменданта. Полагали, что едем на юг, но в Арыси повернули на север, к Актюбинску. 22 июня, днем, на маленькой станции узнали по радио о начале войны.
Затем эшелон попал в Запорожье, побывал в Виннице и Жмеринке. Оттуда только направили на Западный фронт. Шли без задержки, и 26 июня уже разгружались под Оршей. Появление в прифронтовой полосе нашей армии, равно как и других армий резерва, конечно, замечено противником. Войска разбросаны. Командование, Военный совет, штабы фактически не руководили передвижением, поэтому элементы скрытности не соблюдены.
Тут же решили поехать в Жуковку, выбрать место для командного пункта, а Сорокина направили под Оршу — организовать переезд штаба к новому месту.
В Жуковке можно было воспользоваться постройками совхоза, но они очень заметны с воздуха, поэтому решили разместиться в ближнем лесочке. Место оказалось удачным: округа хорошо обозревалась во все стороны километров на двадцать.
С наступлением сумерек прибыл штаб. Связисты сразу же приступили к прокладке линий.
Через день, 5 июля, с Украины приехал командарм. К этому времени я уже вошел в курс событий и сориентировал в обстановке Лукина. 16-ю армию предстояло вводить в действие в очень сложных и невыгодных условиях. Противник развивал стремительное наступление на главном стратегическом направлении — Минск — Смоленск — Москва.
— Какие силы действуют против нашего фронта? — спросил командарм. [145]
— Достаточных данных, как я понимаю, Михаил Федорович, у штаба фронта нет. Лестев прав: разведка подкачала. Порой перед дивизиями ставятся непосильные задачи. Известно, что действует танковая группировка Гудериана. Наши части отходят, ведут кровопролитные бои. Сейчас оборону держим по линии Лепель — Борисов — Березино, но сплошного фронта нет. Перед нами дерется двадцатая армия. Командование фронта недавно ввело ее в бой. Ты знаешь, позавчера приехал наш Курочкин...
— Павел Алексеевич уже поспел?
— ...Он назначен командармом двадцатой.
Эта армия, едва успев сосредоточиться, вступила в бой сжатым кулаком. У девятнадцатой, под Витебском, дело сложилось труднее. Конев вынужден был бить противника не кулаком, а пятерней, вводя в действие прибывающие части. У него не было ни одного полнокровного соединения, и фронт держали отдельные организованные подразделения.
— Да, Ивану Степановичу не позавидуешь, — буркнул Лукин. — Мы, пожалуй, окажемся в таком же положении... Вряд ли в лучшем?.. Пятый корпус ушел в двадцатую армию. Вчера туда же переданы основные силы бригады Мишулина, все его танки. А у нас остался... сам Мишулин и при нем батальон мотопехоты. В Смоленске выгрузилась сто пятьдесят вторая, сорок шестая стрелковые дивизии и части армейского подчинения.
Две дивизии — вот и вся шестнадцатая армия на сегодняшний день.
— И то хлеб...
По телефону передали: командарма и члена Военного совета вызывает командующий фронтом.
Выслушав доклад командарма, маршал Тимошенко вкратце нарисовал военную и политическую обстановку. Нам еще не были известны тезисы ЦК, изложенные в речи И. В. Сталина 3 июля.
— Слов нет, урон нанесен нашему Союзу большой. Нужна выдержка, надо подготовиться так, чтобы последовал ответный удар в несколько раз больший. Этого можно достичь только организованностью, дисциплинированностью и выдержкой. Пример должны показать коммунисты. [146]
Многие сейчас видят только наше отступление. Помогите людям увидеть в перспективе мощь страны. Вы теперь в резерве. Но это такой резерв, который в самые ближайшие дни может войти в соприкосновение с противником. Мы решаем задачу создания сплошного фронта обороны. Сегодня я еще не могу сказать, на каких рубежах сможем его создать, но эта задача должна быть решена. И шестнадцатой армии тут предстоит сыграть немаловажную роль. В некоторых соединениях наряду с исключительной стойкостью и выдержкой бойцов имеют место панические настроения. Оградите личный состав от этих настроений, проникающих через беженцев. Этого я требую от вас в первую очередь.
Возвратившись в штаб, собрали командиров и политработников, а затем все разъехались по дивизиям и частям армейского подчинения. В это время 152-я дивизия стояла на рубеже Каспля — Катынь, а 46-я дивизия — справа от нее, в районе Холм — Сыр — Липки, образуя выдвинувшуюся на север от Смоленска дугу. Там уже вели бои части 19-й армии, а несколько правее — 20-й армии; бригада Мишулина находилась в Красном.
Генерал Лукин поехал в 46-ю дивизию. Я отправился в 152-ю дивизию («старое» соединение, на которое особенно надеялись). За несколько минут до отъезда у нас в штабе побывал комиссар 5-го танкового корпуса Киселев. Он рассказал, что люди дерутся бесстрашно; жертв много, особенно от авиационных налетов, но стойкость и рвение бойцов выше всяких похвал.
— Вы понимаете, товарищи, сложность обстановки, в которой оказалась дивизия, — обратился я к комсоставу 152-й. — Бойцы еще не обстреляны, а мимо идут отходящие подразделения и кое-кто кричит, что «армия разбита». Воспользуйтесь живыми фактами героизма 5-го корпуса. О них должен узнать каждый красноармеец. Показывайте на фактах, как наши бьют врага!
Весь день были в батальонах и с удовлетворением подвели итог: подавляющее большинство бойцов, командиров и политработников настроены по-боевому, хотят скорее сражаться.
Личный состав дивизии большей частью представляли металлурги Магнитогорска и тракторостроители Челябинска. Народ крепкой закалки. Беседуя с ними, я остро ощущал великие перемены, происшедшие в стране. [147] Выросло молодое поколение нашего рабочего класса, создателя социалистической индустрии, с ярко выраженным чувством хозяина страны. Недаром, когда начались тяжелые бои, гитлеровцы сбрасывали листовки, называя дивизию коммунистической.
В Забайкалье эта дивизия с лета 1940 года по май 1941 находилась в крайне трудных условиях, потребовавших от людей большой физической и моральной закалки.
Дивизией опять командовал Петр Николаевич Чернышев, которого в свое время И. С. Конев забрал от нас в округ, в отдел боевой подготовки. Когда армия уезжала, Петр Николаевич заявил, что пойдет «со своей дивизией воевать», и добился, чтобы его вернули в 152-ю.
Известно, что к началу войны с гитлеровской Германией значительную долю в командном составе наших вооруженных сил составляли офицеры, недавно выдвинутые на крупные командные должности. Опыт вождения войск эти командиры приобретали в ходе войны. Полковник Чернышев принадлежал к числу старых командиров-коммунистов, участвовал в гражданской войне. В армии он прошел все ступени — от бойца до комдива. Глубоко понимая военное искусство и будучи великолепным знатоком души солдата, Петр Николаевич уверенно держал свою дивизию в руках.
Бомбили гитлеровцы по нескольку раз в день, но потерь 152-я несла мало.
— Заройся в землю, береги жизнь, она завтра в бою пригодится, трынти-брынти. (Была у П. Н. Чернышева такая поговорка, без которой он никак не мог обойтись. Несмотря на свою нелепость, присказка как-то прижилась и удивительно шла к его добродушно-русской натуре.)
— За боевой дух соединения я перед партией отвечаю, товарищ дивизионный комиссар, — говорил Чернышев. — Пользуясь временем, учим бойцов бутылки с горючей смесью кидать. Убогий способ в век техники, но рентабельный!..
Политработники 152-й дивизии систематически информировали бойцов о геройской работе гражданского населения Смоленщины. Военный совет и политотдел придавали и этому большое значение. В те дни нити, связывавшие армию и тыл, нередко нарушались: о письмах из дому люди могли только мечтать. Мы дали политработникам [148] яркий фактический материал о жизни тружеников области. Несмотря на близость военных действий, на северо-западе Смоленщины, за Рудней, шел сплав леса для Бежицкого вагоностроительного завода и спичечной фабрики «Волна революции». Работали десятки льнообрабатывающих заводов.
— Выполнение плана третьей пятилетки пока еще продолжается, — сообщил мне секретарь обкома партии по промышленности С. А. Деньгин.
Люди ничего не жалели, чтобы помочь своей родной армии. Когда тяжелые танки 5-го механизированного корпуса генерала Алекееенко повредили на некоторых участках полотно Витебского шоссе, на восстановление вышли все, кто мог орудовать лопатой. Работницы фабрик и служащие городских учреждений соорудили до 50 взлетно-посадочных площадок под Ярцевом, Вязьмой, Монастырщиной, Сафоновом, Дорогобужем и Смоленском; рыли противотанковые рвы.
Дом Советов в Смоленске был разрушен, обком партии перебрался в Лопатинский сад. В наспех вырытых землянках находились областные учреждения. Здесь же можно было застать секретаря обкома Д. М. Попова, председателя облисполкома Р. Е. Мельникова, его заместителя И. Д. Богданова, второго секретаря обкома В. И. Иванова и других товарищей.
Дмитрий Михайлович Попов, опытный партийный организатор, отдавал в те дни все свои силы тому, чтобы перестроить жизнь области на военные рельсы. Руководителей обкома и облисполкома чаще всего видели на предприятиях, в колхозах, на железной дороге. Партийные работники шли на самые важные участки, организовывали людей, тушили пожары, оборудовали госпитали, обеспечивали бесперебойную работу водопровода, электростанции, хлебопекарен.
5 июля началась эвакуация смоленских организаций. К железнодорожной станции на машинах и подводах непрерывно везли демонтированное оборудование. В несколько дней Смоленск превратился в прифронтовой город. 7 июля я побывал в обкоме партии, а затем на станции. На железнодорожных путях встретил председателя облисполкома Мельникова, уполномоченного горсовета по эвакуации Дроздова. Они отправляли эшелоны льнокомбината, [149] оборудование авиационного и механического завода имени Калинина.
Активно помогали эвакуации и наши военные товарищи — работники отдела военных сообщений (ВОСО). После разгрузки воинские эшелоны тут же предоставлялись в распоряжение гражданских организаций.
Но вагонов не хватало. Происходили бурные объяснения. Люди просили, настаивали, кричали, доказывая, что вверенное им имущество очень важно для государства.
Около секретаря Военного совета нашей армии Моисеенко, которому поручили обеспечить помощь эвакуируемым, толпилось много людей. Особенно пылко говорила молодая женщина. Я прислушался.
— Вы понимаете, товарищ, я обегала все учреждения! Никого на месте нет. Насилу разыскала заместителя предоблисполкома Соколова. Он выделил вагон и дал машину... Сутки возила на станцию наше имущество. Не все, конечно. И на лошадях возили. Погрузили в вагон. Теперь не отправляют. Диспетчер говорит: пока не оплатите, не отправлю вагона. Да нет у меня денег! Тогда, говорит, нечего вагон требовать... Помогите, товарищ военный!..
Я вспомнил Шепетовку, слова Панченко: «У многих мозги еще работают по довоенным нормам». И вот снова... Это ведь не просто бюрократизм. Тут более сложное явление. Жизнь переломилась на войну, а сознание отстает, не усваивает, что требования, естественные и законные в мирное время, стали никчемными, иногда преступно неправильными.
До слуха снова донеслось:
— Пропадут неисчислимые ценности государственного значения, а диспетчер отвечает: сейчас не до цирка. Какой цирк? Ведь картины!
— Подождите, — прервал разгорячившуюся женщину Моисеенко. — Не пойму, какое имущество везете, кто вы такая?
— Буркина, заместитель директора Смоленского краеведческого музея. Должна вывезти редчайшие ценности. Серебро, картины, предметы старинного вооружения, коллекцию фарфора! Особенно картины. Репин, Врубель, Крамской, Серов! Наша национальная гордость!..
— Товарищ Моисеенко, поправь диспетчера, — вмешался я. [150]
На путях стоял эшелон с оборудованием. На вагонах надпись мелом: «Город Горький». Моисеенко поспешил к диспетчеру (тот у паровоза давал отправление машинисту) и приказал немедленно прицепить вагон с имуществом музея. Должно быть, железнодорожник пытался настоять на своем. Моисеенко вежливо взял его за локоть, отвел от паровоза и, ритмично взмахивая сжатой ладонью, рубил фразу за фразой. Диспетчер побежал к паровозу.
— Поправил? — спросил я секретаря Военного совета.
— Поправил. Я ему, как положено, объяснил, что Советская власть с Репина платы за проезд не берет!..
В июне 1956 года в Смоленске я разыскал Ефросинью Васильевну Буркину. Бродили по залам музея, и она показывала собрание картин знаменитых русских живописцев. Тут были Репин, Коровин, Богданов-Бельский, Левитан, Маковский, Крамской, Куинджи, Поленов.
— А вы посмотрите на это чудо: Айвазовский, «Девятый вал».
— Ну, молодчина же вы, Ефросинья Васильевна, этакую красоту уберегли!
— Ой, не говорите, сколько пришлось пережить. Поезд бомбили. Один раз вагон загорелся, еле потушили огонь одеялами. В Горьком двое суток картины лежали под открытым небом. Только благодаря вмешательству секретаря обкома партии получила закуток. Пропадут, думаю, картины. Решила писать в Государственный Комитет Обороны. В ноябре тысяча девятьсот сорок первого года пришло распоряжение отправить нас в Сибирь. Вот в Новосибирске уже стало хорошо, удалось даже выставку устроить. Сибиряки благодарили. А в конце тысяча девятьсот сорок третьего года, только Смоленск освободили, все привезли обратно.
— Геройское вы дело сделали...
— Я тогда ужасно смелая была, — смущенно улыбнулась Буркина. — Как ругалась тогда на станции!.. Слезы душат, а я с диспетчером воюю...
* * *
13 июля рано утром маршал Тимошенко вызвал нас в Гнездово. Ставка сосредоточивала на смоленском направлении три армии — 16-ю, 19-ю и 20-ю. [151]
— Положение, — сообщил маршал Тимошенко, — тяжелое. На участке девятнадцатой армии — прорыв. Конев навязал противнику упорные уличные бои в Витебске, но сил у него не хватает. Двенадцатого июля началось наступление противника из Витебска на Демидов. Против двадцатой армии действуют два гитлеровских механизированных корпуса. Они прорвались на рубеже Копысь — Шклов и двигаются на Смоленск и Ельню. Оба фланга у двадцатой армии остались открытыми, и она отходит с боями к Рудне и Гусино.
Перед 16-й армией была поставлена задача: обороняя Смоленск, задержать врага на дуге Каспля — Катынь, не пропустить на московско-минскую магистраль. [152]
СРАЖЕНИЕ ЗА СМОЛЕНСК
К штабном автобусе склонились над картой командарм и начальники отделов. Синие стрелы, обозначающие направление движения противника, нацелены на оба фланга нашей армии. Армия держит фронт ниточкой. О глубокой обороне нельзя даже мечтать. В этих условиях командарм принял решение о создании маневренных групп или, как их называли, отрядов. Отряд включал пехоту, артиллерию и минометы. Выдвинутые на наиболее угрожаемых направлениях, маневренные группы навязывали вражеским частям бои, дезорганизовывали их продвижение.
Объясняя назначение отрядов, Лукин говорил:
— Главное — сбить темп и заодно создать у противника превратное представление о противостоящих силах.
Общая картина на 13 июля представлялась в таком виде. Центр в полосе обороны 16-й армии занимала 152-я дивизия. На правом фланге несколько подразделений 46-й дивизии, направленных вперед, к Демидову. На левом фланге полковник Мишулин со своими мотострелками уже вел бой под Красным и держался с выдающейся стойкостью. По данным Шалина, назревала опасность прорыва в обход Красного на Смоленск с юга. Поэтому первый маневренный отряд из 46-й дивизии и направили к Хохлево. Командиром назначили подполковника П. И. Буняшина, а заместителем по политической части — нашего милого, непоколебимого Панченко. В другие подвижные отряды также назначили опытных и инициативных офицеров.
К этому времени у нас находилась группа командиров, оказавшаяся не у дел. 15 июля в Смоленск прибыло [153] управление 32-го корпуса. Затем получили приказ о расформировании штаба этого соединения. Буняшин, Буланов и другие командиры из 32-го возглавили наши подвижные отряды. Тогда же в 46-ю дивизию направили и комиссара 32-го корпуса С. Ф. Галаджева. Как-то Лукин заметил, что комдив 46-й Филатов порой теряет равновесие духа.
— В самом пекле он... Однако и в пекле теряться не резон. Подумай, Алексей Андреевич, кого туда послать.
Кандидатура бригадного комиссара Галаджева оказалась самой подходящей в сложившейся обстановке.
В Смоленск послали начальника политотдела Сорокина и начальника оперативного отдела Нестерова. Лукин коротко сформулировал задачу:
— Держать связь с Малышевым и организовать внутреннюю оборону города, поднять население на устройство завалов.
Нестерову дали отряд — на тот случай, если потребуется прикрыть город при прорыве с юга.
Утром 14 июля маршал Тимошенко снова вызвал Лукина и меня на командный пункт штаба фронта. Вместе с нами поехал командующий артиллерией армии генерал-майор Т. Л. Власов.
Маршал объявил:
— Только что получен из Москвы приказ Государственного Комитета Обороны. В нем выдвинуто категорическое требование к войскам Западного фронта — удержать Смоленск.
Маршал выслушал доклад Лукина. Сообщение о маневренных отрядах вызвало реплику: «Это как раз то, что нужно!». Затем Семен Константинович сказал, что отдает приказ по войскам Западного фронта об упорядочении управления обороной подступов к Смоленску. В соответствии с этим приказом командующему 16-й армией подчинялись все части Смоленского гарнизона, подразделения, прибывающие по железной дороге, а также части, занимающие оборону непосредственно на подступах к городу. Командарму приказали контратаками подвижных групп отражать, блокировать и уничтожать прорвавшиеся части противника, широко используя для этой цели ночное время. [154]
Практически мы могли рассчитывать на более или менее компактные соединения — 127-ю и 158-ю дивизии из 19-й армии, а остальные силы собирать по дорогам.
— Я понимаю, — подчеркнул С. К. Тимошенко, — с какими трудностями, если хотите — непосильными трудностями, вы встретитесь. Но верю в ваши способности. Хочу, чтобы вы реально представили обстановку, в которой проходит сражение за Смоленск. Противник забил танковые клинья с обеих сторон. Фактически 16-я армия и отходящая к Смоленску 20-я — в клещах. Клещи будут сжиматься. Если уж по правде говорить, возможно, вы остаетесь здесь на съедение. Не теряйте самообладания. Держите Смоленск! Примем все меры для организации помощи.
У Тимошенко пробыли минут пятнадцать — двадцать. В Гнездове уже начались сборы: командный пункт штаба фронта перебазировался в район Вязьмы. Припекало солнышко. Лукин, смахивая пот со лба, спросил:
— Ну как, Алексей Андреевич?
— Придется воевать, Михаил Федорович, — в тон ответил я.
— Поедем в штаб?..
— Стоит ли? Ты езжай в штаб, а мы с Власовым — на места. У Мишулина тяжело, надо бы к нему...
Так и решили. Я отправился в Красное, генерал Власов — под Хохлево.
Ехали по минской магистрали. У кого из фронтовиков не сохранятся до конца жизни воспоминания об этой многострадальной дороге нашего отступления! Едва миновали Гнездово, как сразу же попали под бомбежку. Пользуясь превосходством в воздухе, гитлеровские летчики держали шоссе под огнем. Фашисты появлялись через каждые десять — пятнадцать минут, снижались до бреющего полета и вели почти прицельную стрельбу по обозам, по толпам беженцев.
Километрах в десяти от Красного встретили большую колонну красноармейцев. Они шли в сторону Смоленска.
— Где командиры?
— Замыкают колонну.
— Позовите.
Самое тяжелое — разброд в подразделении! Красноармейцы, обступившие нас, явно обескуражены техническим [155] превосходством врага. Настроение их, только что оторвавшихся от противника, определялось одной фразой: «Немец обойдет». Я сказал, что за Смоленск будем драться всеми силами, что оборона города организована.
— Сейчас пойдете к крепкому командиру. Он фашистам спуску не дает!
Офицеров оказалось двое — майор и капитан, оба из 19-й армии, командовали батальонами. Я отозвал их в сторону, объявил приказ маршала Тимошенко о подчинении 16-й армии частей, находящихся на подступах к Смоленску.
— Почему отошли?
— Оторвались от соседей, — угрюмо ответил майор.
— А вы?
— В моем батальоне большие потери. И... связь потерял.
Оказалось, что оба батальона были брошены в бой с ходу, не в составе своей дивизии, которая не успела сосредоточиться, а как отдельные подразделения.
— Коммунисты?
Оба кивнули головой.
— Есть еще коммунисты?
— Есть.
— Выстройте колонну побатальонно. Впереди — командиры. Расставьте коммунистов поротно, следуйте по шоссе в направлении к Красному. Найдите командира бригады полковника Мишулина и доложите о прибытии.
Через пятнадцать минут я был уже у Мишулина на наблюдательном пункте, вынесенном чуть ли не в боевые порядки... Присели за полуразрушенной стеной.
— Дайте подкрепление, — просил полковник. — Мы на дорогах кое-кого подбираем, но потери велики. Сегодня утром гитлеровцы устроили провокацию. Четвертая рота пошла в атаку. Немцы выбросили белый флаг, демонстрируя, что, мол, идут сдаваться, а наши поверили. Командир роты с бойцами двинулся навстречу. Гитлеровцы расстреляли их из пулеметов. Получили урок. Трудно еще нашим понять врага. В бою учимся ненавидеть...
С первых же минут я понял, что люди здесь держатся стойко, но их действительно мало. Я сказал полковнику, что к нему идет подкрепление до двух батальонов. [156] Он обрадовался, вызвал одного из политруков и поручил встретить. Бригада вторые сутки вела жестокий бой, действуя вместе с отрядом курсантов. Мишулин установил с курсантами крепкую связь.
Уезжали из Красного с уверенностью, что бригада будет держаться стойко, важно только как можно скорее подбросить подкрепления.
На перекрестке минской магистрали и Витебского шоссе я встретил секретаря Смоленского обкома Деньгина. Он попросил оказать помощь в важном деле — вооружить будущие партизанские отряды, созданные обкомом.
— Сейчас, — сказал он, — занимаемся новым делом. Готовим партийных активистов для подпольной работы в тылу врага. Время, видимо, не терпит... Построили в лесах базы для оружия и продовольствия.
— А сейчас куда?
— В Велиж. На границе с Витебщиной появилась банда, по всей вероятности десант парашютистов. Обком поручил выловить банду.
Провожая газик Деньгина, пробиравшийся против течения беженцев, к линии фронта, я подумал о том, как велики усилия нашей партии, мобилизующей в эти трудные дни весь народ на борьбу с врагом.
Не проехали и километра, как снова появились фашистские самолеты. Пришлось укрыться под стенами какого-то сарая.
— Лобачев!
Я увидел начальника политотдела 1.9-й армии А. М. Шустина. Пережидая бомбежку, он рассказывал об уличных боях в Витебске. Дрались буквально за каждый дом. Дело дошло до того, что командарм 19-й Конев, собрав вокруг себя командиров, с автоматом в руках повел их в бой. Личный пример стойкости и бесстрашия значил в те дни очень много.
На КП я доложил Лукину о состоянии дел под Красным. На помощь бригаде выделили из состава 152-й дивизии отряд с приданной артиллерией. Вскоре узнали, что бригада хорошо использовала подкрепление. Наши с ходу разбили мотоциклетный полк, захватили пленных и несколько машин. Мишулин оправдал наши надежды. В течение трех суток бригада, действуя под методическими бомбовыми ударами вражеской авиации, удерживала [157] свой рубеж в борьбе с противником, численностью превосходившим ее в несколько раз. Ночью получили сообщение, что полковник ранен в голову осколком мины. Командарм приказал эвакуировать его, но Мишулин отказался и остался в строю.
В этот же день под Хохлевом погиб генерал-майор Т. Л. Власов, начальник артиллерии 16-й армии. Во время боя он находился у минометчиков, здесь его и настигла смерть. С тяжелым сердцем вышел я из штабного автобуса. Трофим Леонтьевич был замечательным коммунистом, хорошим командиром. Трудно было поверить, что нашего Власова, энергичного, бодрого, уже нет в живых.
Меня остановил адъютант Лукина:
— Вас к телефону, из обкома партии...
Из Смоленска звонил Попов. Он просил, чтобы мы с Лукиным прибыли на заседание бюро обкома. Командарм с группой оперативных работников с утра намеревался двинуться на юго-западный участок обороны. На бюро пришлось ехать мне.
В третьем часу дня 15 июля приехали в Смоленск. В город уже доносились не только звуки артиллерийских разрывов, но и отдаленная пулеметная дробь. В землянках Лопатинского сада встретили Вахтерова, второго секретаря обкома Иванова, начальника местного управления НКВД Куприянова.
— Гражданской власти, — с горечью признал Вахтеров, — существовать несколько часов. Власть переходит к армии.
— А Малышев где? Разыщите поскорее...
Налетели самолеты и подвергли город сильной бомбежке. Пришлось укрыться в землянках. В городе уже действовали фашистские лазутчики. Более ста «мигальщиков» и организаторов всяческих провокаций выловлено. Выяснилось, что некоторые из них сброшены на парашютах, кое-кто просочился из Белоруссии и Литвы. У некоторых обнаружены рации. Зарегистрированы факты, когда немецкие парашютисты одевались в нашу военную форму. Один переодетый провокатор убил начальника штаба 20-й армии. Он был пойман на месте. Другой переодетый фашистский агент попытался натравить на улице красноармейцев на секретаря обкома Попова и председателя областного исполкома Мельникова. [158]
Наконец появляется и полковник Малышев. На ходу выясняем, чем располагает начальник гарнизона: отряд милиции, милицейская школа, коммунистический отряд до трехсот человек, но он плохо вооружен. Винтовок старого образца хватило на всех, а патронов мало: «Роздал все. Больше ничего не осталось».
Я приказал Малышеву направить отряд смоленских коммунистов к подполковнику Буняшину. Когда выезжали из города, снова начался налет... Насчитал около сорока самолетов. Грохот бомбежки смешался с пулеметными очередями.
В Жуковке, у командарма, были генералы Еременко и Конев. Я спросил Конева:
— Иван Степанович, вы на самом деле водили своих штабистов в бой на улицах Витебска?
— А другой разве не поведет, когда припрет?.. — ответил Конев.
* * *
Поздняя ночь. В палатке Лукина идет спокойная беседа. У командарма майор Ряхин, заместитель начальника нашего разведотдела. Щуря близорукие глаза под толстыми стеклами пенсне, он сообщает о результатах допроса пленных. Ряхин прекрасно знает несколько иностранных языков и обычно допрашивает сам.
Пленные показывают, что против нас действует 4-я армия, ее поддерживает 2-я танковая группа, возглавляемая Гудерианом. Называют другую танковую группу, под командованием Гота, — справа, против 20-й армии. Пленные из 29-й мотодивизии.
— Настроение?
— Самое наглое, товарищ командующий... Допрашиваешь, а у него в глазах: «Дейчланд, дейчланд юбер аллес».
— Старая песенка — «Германия превыше всего»? — усмехается командарм и испытующе смотрит на Ряхина. Я знаю, он ценит и любит этого офицера, по внешности напоминающего скорее чеховского интеллигента, нежели военного. В армии Ряхин сравнительно недавно, но, обладая хорошей эрудицией и организаторскими способностями, он быстро наладил разведывательную работу во фронтовых условиях. У него постоянная связь с разведотделом 20-й армии, значительно раньше нас вступившей [159] в соприкосновение с противником. Он умело пользуется показаниями пленных, письмами убитых и данными агентуры, засылая через линию фронта разведчиков и агентов, подобранных из местного населения. В Забайкалье Ряхин занимал должность старшего офицера разведотдела.
Я рассказываю о трагической истории с флагом под Красным. Ведь ясно, что в сознании наших людей еще не выработалось представления о фашистской армии.
— Ненависти еще нет, — согласился Лукин. — Люди наши еще не познали, до чего фашизм развратил немецкого обывателя...
— Психологически это одна из сложнейших проблем войны, — задумчиво произнес Ряхин. — Допрашивая пленных, я сам ловлю себя на том, как трудно уложить в голове, что идеи гитлеризма увлекли немецких солдат. Но это факт...
Сводка политуправления Западного фронта о морально-политическом состоянии вражеских войск вызывала некоторое недоумение. Лестев прав, показывая в этой сводке, что гитлеровцы поражены отчаянным сопротивлением нашей армии, но спешит с выводами, рисуя картину усталости немецких солдат, будто бы они выдохлись.
— Подбадривает, — пошутил Лукин.
Но тут, пожалуй, дело было не только в желании подбодрить. В те дни мы и не подозревали, какой морально-политический урожай собрали фашисты на почве версальского оскорбления, направив патриотические чувства немцев в русло оголтелого шовинизма.
Я с удовольствием вспоминаю те скупые минуты, которые удавалось выкроить, чтобы, как говорится, «размять мозги». Лукин чувствовал в этом органическую потребность. Как ни тревожился он за судьбу 16-й армии, вступившей в бои разровненными частями, лишенной своих танковых сил, командарм не терял ориентировки в общем ходе войны. И в ту ночь, на 15 июля, когда наша армия на всем фронте обороны вцепилась в наступавшие на Смоленск фашистские войска и повисла на них, как гиря, он говорил:
— Долго будем воевать, года три — четыре...
Принесли оперативную сводку за вечерние и ночные часы. [160]
Ночью на всех участках шли жестокие бои. 152-я дивизия держалась стойко, но на левом фланге вырисовывалась угрожающая картина. На юго-западных подступах к Смоленску противник занял Хохлево. Отряд Буняшина получил задачу выбить из нее немцев. Действовать решили ночью. И вот почему.
Бойцы переднего края успели, например, заметить, что между двенадцатью и часом дня немцы не ходили в атаку, артиллерия не стреляла, авиация не летала: фашистская армия обедала. Ночью фашисты любили спать, выставляя боевое охранение. Этим и воспользовался инициативный Буняшин. Отряд подошел к деревне и навязал противнику ночной бой. У немцев началась паника. Они побежали. Буняшин докладывал, что противник потерял убитыми до 500 солдат и офицеров.
15 июля 29-я мотодивизия врага навалилась на наш отряд прикрытия. Командарм с группой оперативных работников выехал в район действий. Отряд не дрогнул, медленно отходил с боями. С помощью подкрепления удалось в течение дня задержать на этом участке вражескую пехоту. Здесь с исключительной стойкостью сражались смоленские большевики, направленные Малышевым под Хохлево.
К вечеру продвижение противника возобновилось. 29-я моторизованная дивизия достигла юго-западной окраины Смоленска. В 9 часов вечера на мотоциклах и танкетках гитлеровцы появились в южной части города, но тут же были отброшены. Отряды Буняшина и Нестерова вели бои на западной окраине. До половины десятого в Смоленске горел электрический свет, работал радиоузел и телефонная станция. В 21 час 30 минут в штаб МПВО позвонил директор электростанции: «Ввиду чрезвычайной опасности через 10 минут выключаю свет и подрываю станцию». Последний железнодорожный эшелон на восток ушел в 20 часов. Всю ночь город подвергался артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха.
На рассвете 16 июля в Жуковку приехал Сорокин. Чувствовалось, что он чем-то крайне взволнован:
— Смоленск взят!
— А ну, без паники! — угрожающе крикнул Лукин. — Сейчас же в город!
Часы еще не показывали четырех, когда мы въезжали в Смоленск. Артиллерийских разрывов не слышно, в воздухе [161] тихо, только изредка строчат пулеметы. Неприятная тишина! Неприятен даже теплый ветер, бьющий в лицо. Спускаемся вниз, в город. На газетной витрине висит свежий номер «Рабочего пути», вышедший в Смоленске 15 июля. Едва достигли берега Днепра, как с той стороны сразу заговорило несколько автоматов, ударили орудия. С трудом разыскали подразделения Нестерова и Буняшина, дивизион милиции. Северная часть города и железнодорожный узел — в наших руках. В южной части, за Днепром, — противник. Мосты взорваны.
— Как же вы могли отдать южную часть? — спрашивает Лукин.
Нестеров молчит.
— Значит, отряд оказался неспособным?
— Я этого сказать не могу. Неоднократные атаки отбивали с большими потерями для немцев. Самоотверженность наших бойцов и командиров не имела предела.
— А итог?
— Людей мало. Ничего не могли сделать против танков.
— Кто подорвал мосты?
— Малышев.
— Рисковый мужик.
Но, очевидно, риск, на который пошел Малышев, оправдан. Лишив фашистов переправ через Днепр, мы могли более надежно организовать оборону северной части города. Однако медлить нельзя. Отойдя за реку, Нестеров разрешил людям отдых.
— Весь город хочешь проворонить? Где люди? — спросил Лукин. — Веди!
Пошли по домам, раскинувшимся близ рынка и у вокзала. Бойцы отдыхали в комнатах, на кухнях, в сараях. В одном двухэтажном доме солдаты улеглись на балконе, увитом плющом: семь ровных рядов зеленых листьев на аккуратно подвешенных веревочках, а под ними — настурции и георгины.
Будили. Объяснений бойцам не требовалось. В большинстве это были наши забайкальцы, они хорошо знали Лукина в лицо. Каждый понимал, зачем его будят и что от него требуется. Открыв глаза после тяжелого сна, молча вставали, выходили на улицу. Офицеры из штаба армии направляли группы бойцов в оборону. Было приказано занять дома, постройки, прилегающие к реке, и [162] вести стрельбу, пусть даже неприцельную: надо показать противнику, что берег занят.
Расставив людей, отправились в район аэродрома. В километре от города встретили незнакомого генерала. Это был А. М. Городнянский, командир 129-й стрелковой дивизии из 19-й армии. Объяснили обстановку и сразу нашли общий язык. Городнянский очень просто сказал, что он учитывает все обстоятельства и готов выполнить любое указание командования 16-й армии.
— Где ваша дивизия? — спросил Лукин.
— Дивизии у меня нет, но несколько батальонов наберу. Они недалеко отсюда. Артиллерийский полк на подходе.
Городнянскому поручили оборону северной части Смоленска с подчинением всех находящихся здесь отдельных групп.
— А потом — на ту сторону! — улыбаясь сказал на прощание Лукин.
— Попробуем, — ответил Городнянский.
Всем понравилась выдержка и спокойная собранность немолодого генерала. «Каленый орешек», — метко определил командарм.
Затем встретили по дороге несколько артиллерийских дивизионов и отдельные группы стрелков из разных соединений 19-й армии. Дали задание — идти в распоряжение генерал-майора Городнянского.
Занимаясь организацией обороны Смоленска, может быть, мы и не смогли тогда достойно оценить значение сражения, развернувшегося во второй половине июля. Всякую операцию, тем более крупную, следует рассматривать в исторической перспективе, когда, освобожденная от всего наносного, она ложится в ряд других военных событий. В чем же значение битвы за Смоленск? Ответ может быть один — в срыве плана молниеносной войны.
Наткнувшись на Смоленск (я имею в виду 20-ю и 16-ю армии), гитлеровское командование в течение двух недель предпринимало безуспешные попытки овладеть городом. В тяжелых боях увязли 11 вражеских дивизий, нацеленных на Москву. Противник яростно бросался во все стороны, стараясь отрезать пути питания 16-й и 20-й армий. В смоленском «котле» — в июле фашистские пропагандисты трубили о нем на весь мир — варилась [163] совсем не та каша, в которой нуждалось гитлеровское командование. Здесь был сбит темп, заданный врагом.
Смоленск показал (а Москва затем доказала!), что блицкриг не вышел. В этом значение Смоленского сражения.
Уже тогда, судя по достоверным источникам, добытым Ряхиным, мы уловили, с каким лихорадочным нетерпением старалось гитлеровское командование избавиться от смоленской группировки наших войск. Из показаний пленных, сведений разведки и перехваченных документов можно было заключить, что гитлеровцы считают нашу армию уже разгромленной, ее дивизии уничтоженными и управление войсками дезорганизованным. Вместе с тем из лагеря врага доходили вести и другого рода. 15 июля командующий ОКХ{3} по телефону говорил генерал-фельдмаршалу фон Боку: «Русские дерутся не так, как французы. Они не чувствительны на флангах».
С 16 июля началась борьба за восстановление положения в Смоленске. В это время 20-я армия вела бои северо-восточнее и, занимая фронт в 70 километров, отражала наступление шести дивизий противника. Против нашей 16-й армии действовали 12-я танковая и 20-я моторизованная дивизии, эсесовская дивизия «Райх», а позже с ходу вошла в бой прибывшая из тыла 137-я моторизованная дивизия.
Для укрепления обороны города командование решило вывести к Смоленску 46-ю стрелковую дивизию. 18 июля 46-я заняла оборону на северо-восточных подступах, контролируя железную дорогу совместно с 158-й стрелковой дивизией под командованием Корнеева. 152-я дивизия прочно прикрывала город с северо-запада, все попытки противника сломать ее оборону ни к чему не привели. Городнянский закрепился в северной части. Немцы, упустив какой-то момент 15 июля, вели теперь упорный бой за северный берег Днепра.
— До сих пор не могу понять, — признавался позже М. Ф. Лукин, — чем была вызвана задержка противника. В ночь на шестнадцатое июля, а потом в течение дня немцы могли вполне переправиться. Но не воспользовались своим превосходством в силах. [164]
Вплоть до 22 июля гитлеровцы каждый день упорно пытались в разных местах осуществить переправу, но безуспешно. А. М. Городнянский в свою очередь старался отвоевать плацдарм на южном берегу, однако был крайне стеснен в действиях — не хватало огневых средств. Один наш отряд переправился, но вскоре был принужден отойти. За возвращение южной части города вели бои 152-я, 158-я дивизии и ряд подразделений 46-й дивизии. Переправа прошла удачно, 158-я подходила к южной окраине города, в район кирпичного завода. Однако авиация и танки противника смяли наступающих и отбросили на левый берег.
В 129-ю дивизию направили группу работников штаба и политотдела армии. Вместе с Городнянским я распределил их по частям. Они помогли навести твердый порядок, в какой-то мере сплотить в единый войсковой организм разные подразделения.
В штаб фронта доложили, что южная часть Смоленска находится в руках противника, организована оборона северной части, попытки восстановить положение пока не имеют успеха; форсирование Днепра при отсутствии понтонов представляется затруднительным. Сразу же пришел запрос: «По чьему указанию взорваны мосты через Днепр?». Радировали. Получили новую радиограмму. На этот раз от прокурора фронта: «Малышева, взорвавшего мосты через Днепр и помешавшего восстановлению положения в Смоленске, арестовать и доставить в штаб фронта».
Все эти события развернулись 16 июля. Малышев появился на КП в Жуковке только на следующий день, около 7 часов вечера. Лукин уехал в 152-ю дивизию. Я разговаривал по телефону с генералом Городнянским. Комдив был явно встревожен положением на левом фланге 46-й дивизии, где разрозненные группы бойцов стали отходить от реки и железной дороги.
— Видимо, какая-то провокация, — заключил комдив 129-й.
— Поехали, товарищ полковник, в Смоленск наводить порядок, — предложил я Малышеву. По дороге спросил: — Почему вы взорвали мосты в Смоленске?
Он ответил вопросом:
— Речь Сталина от третьего июля читали? — и, помолчав, [165] продолжал: — Я и взорвал. У меня не было другого выхода.
— И закрыли пути для восстановления положения?
— Если бы я оставил мосты и немцы перешли на северный берег Днепра, вы бы первый меня арестовали.
— Но это сейчас придется сделать. Вы арестованы, товарищ Малышев. Есть такое указание: арестовать вас и отправить в штаб фронта.
Малышев невесело улыбнулся:
— Начальству виднее...
За аэродромом появились отдельные группы бойцов. Мы остановили и построили их. Собрали человек триста.
— Смирно! За мной, шагом марш!
Я вел колонну к Днепру, замыкал Малышев; вел и думал, что вот люди идут обратно, значит они могут поверить, обязательно поверят в победу!
Бойцы залегли в оборону во ржи, почти у самой реки. Передвижение заметили на том берегу, тотчас же начали строчить пулеметы. Мы ответили. Теперь ни один человек не поднялся и не покинул переднего края. Обстрел усилился, заговорили вражеские минометы. Осколком мины ранило в голову Малышева.
— Я никуда не уйду, — ответил он, когда предложили отправиться в медсанбат.
— Что ж, оставайтесь, свяжитесь с Городнянским и держитесь! — согласился я.
На командном пункте ждала новая радиограмма от прокурора: «Почему не арестовали Малышева? Примите меры. Препроводите в штаб фронта».
Я ответил: «Малышев ранен, остался в боевых порядках, командует подразделением на берегу Днепра».
Из штаба фронта прибыл за полковником самолет.
(Через год я встретил Малышева. Он прибыл в нашу же, 16-ю армию во главе 217-й стрелковой дивизии. В дальнейшем он дослужился до звания генерал-лейтенанта.)
Бои не утихали ни на один день. 129-й дивизии становилось все труднее: ее боевые порядки находились под непрерывными бомбовыми ударами. Противник бросил на Смоленск соединения авиации. Городнянский упорно и методически работал над тем, чтобы своевременно ликвидировать возникавшие то на южном, то на северном берегу [166] Днепра опорные пункты гитлеровцев. Обе стороны цеплялись за каждую улицу, за каждый дом.
Если вспоминать добрым словом героев Смоленска, то первым среди них нужно назвать самого Авксентия Михайловича Городнянского. Мне приходилось в этот период много раз встречаться с генералом Городнянским и наблюдать его за работой (гражданским словом «работа» легче передать свойственный ему командирский стиль). Подчиненные командиры, особенно из молодых, попросту обожали его, бойцы считали отзывчивым начальником, на опытность которого можно положиться. Когда фронт запросил позднее достойного кандидата на армию, наш Военный совет выдвинул генерала Городнянского. Комдив всегда с людьми — то среди истребителей танков, команды которых были созданы во всех батальонах, то в ударных группах. Он передвигался по переднему краю во весь рост, не сгибая под пулями свою седеющую голову; идет, опираясь на палочку, и, как говорили бойцы, «пуля его не берет». Но взяла-таки пуля Авксентия Михайловича. Своя пуля: год спустя, попав под Барвенковом, близ Харькова, в окружение, А. М. Городнянский застрелился.
Из рядовых защитников Смоленска хочется упомянуть Козлова, Ткаченко и Виртуозова.
Числа 20-го создалось критическое положение в районе вокзала. Переправившись на северный берег, противник потеснил наши подразделения и захватил часть железнодорожной линии. Городнянский приехал ночью и дал задание: на рассвете атаковать немцев, выбить их с железной дороги. Задание выполнили. Фашисты отошли к берегу, но затем получили подкрепления, и наша рота попятилась, оставив станковый пулемет в пространстве, отделявшем ее от противника. Боец Козлов предупредил, что попытается притащить пулемет. Он выскочил из укрытия, поднял руки вверх и пошел навстречу вражеским автоматчикам. Послышались крики:
— Рус, плен! Рус, плен!
Когда до пулемета осталось несколько метров, размеренный шаг Козлова сменился стремительным прыжком. Боец упал, развернул пулемет и открыл по автоматчикам огонь. Пришлось гитлеровцам показать спину.
Комдив 129-й крепко обнял смельчака, поздравляя его перед строем: [167]
— Хорош, ничего не скажешь, право, хорош, заслужил орден...
Секретаря партбюро полка старшего политрука Ткаченко я знал по Забайкалью. В уличном бою близ рынка Ткаченко, возглавив группу, двинулся на выручку бойцам и попал в лапы врага. Пленных увели в маленький домик за железнодорожной линией. Звездочка политработника на гимнастерке привлекла к Ткаченко особое внимание фашистов. Начался допрос. Ткаченко молчал. Только один раз он дал ответ.
— Коммунист?
— Да, коммунист. Ничего не добьетесь.
Его страшно избили, бритвой отрезали губы. Он молчал.
Когда противника отбросили на южный берег и освободили пленных, бойцы подобрали еле живого Ткаченко.
Комсомольца Николая Виртуозова я не знал, но Панченко передал письмо юноши к матери. Николай погиб, не успев его отправить:
«Дорогая и родная мама! Родина переживает дни грозных испытаний. Людоед Гитлер посадил свою банду на танки и самолеты. Он хочет огнем и мечом стереть с лица земли наш великий народ, покорить и обесчестить нашу землю. Не бывать этому! Нас не согнешь, не испугаешь танками и самолетами.
Мама! Я горжусь тем, что попал на Западный фронт. Мне выпала честь вместе со всеми воинами грудью прикрыть дорогу на Москву. И я уверен, что дикие орды Гитлера здесь будут разбиты и так же похоронены, как полчища Наполеона в 1812 году. Мама! Пять дней тому назад я связкой гранат подорвал немецкий танк. Это только начало моего боевого счета. Сегодня я подал заявление с просьбой принять меня в ряды Коммунистической партии. За партию, за Родину мы идем в бой и обязательно победим! С врагом я буду драться так храбро и отважно, как это делают мои товарищи по оружию — коммунисты. Если же мне придется умереть, то не страшно, мама. Родина выше всего».
Николаю Виртуозову шел девятнадцатый год.
Силы защитников Смоленска в этот момент были напряжены до крайности. Людей не хватало. Спасало только то, что при большом некомплекте дивизии полностью сохранили свою организацию. Почти каждая [168] атака противника встречала контратаку наших частей. Правда, пехоту уже не могла достаточно поддержать своим огнем артиллерия: боепитание усложнилось. Расчетам орудий, минометов и пулеметов приказали сократить до предела расход боеприпасов и открывать огонь только в случае крайней необходимости.
Гитлеровское командование нервничало. И штаб фронта, и разведка имели об этом много сигналов. Наступление застопорилось. Смоленск держался. Наше предположение неожиданно получило подтверждение из самого Берлина: в те дни Гитлер произнес по радио речь. Вот что в ней, между прочим, говорилось о Смоленске:
«Английский премьер-министр вчера в Лондоне, в палате общин, заявил: немцы утверждают, что в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. Черчилль опровергнул немецкое сообщение и сослался на данные советского командования, которое утверждает, что Смоленск находится в руках русских.
Я, Адольф Гитлер, оспариваю утверждение сэра Уинстона Черчилля и просил бы английского премьера запросить командующего 16-й советской армией русского генерала Лукина, в чьих руках находится Смоленск».
— Нашел, бесноватый, свидетеля! — усмехнулся командарм. — Однако в этой брехне есть смысл, Алексей Андреевич: раз о нас говорят, значит, мы им здорово все-таки мешаем...
Лукин снял трубку и соединился со Смоленском.
— Авксентий Михайлович, жив? Ну-ну, слышу, что жив! Не разбудил? Речь Гитлера знаешь? Нет? Поздравляю. Ты сегодня именинник в международном масштабе... Ну да, о тебе спор идет: Черчилль в парламенте говорит, что ты в Смоленске, а Гитлер опровергает... Напомнишь? Напомни, да погромче...
* * *
После того как положение на Днепре стабилизировалось, гитлеровское командование бросило на прорыв нашей обороны — на этот раз на участке 152-й дивизии — еще одно соединение — 137-ю моторизованную дивизию. Она вступила в бой с ходу, нанося удар из района Красного на Катынь. Полковник Чернышев немедленно сообщил об этом командарму. Лукин приказал начать энергичное наступление во фланг. Новое немецкое соединение, [169] не успев развернуться, попало под обстрел советских артиллеристов. Наши войска перешли в атаку и окружили дивизию противника. В сводке Советского Информбюро впервые за время войны была упомянута 16-я армия (подразделение командира Лукина), разгромившая 137-ю дивизию врага и захватившая большое количество пленных.
В Смоленск шли пополнения. Одним из первых прибыл отряд коммунистов, призванных в армию по партийной мобилизации Московским и Горьковским комитетами партии (в этот период ЦК ВКП (б) мобилизовал на Западный фронт 13 тысяч членов партии, часть из них и влилась в 16-ю армию под Смоленском).
Основную массу коммунистов направили по подразделениям в качестве политбойцов, некоторых оставили в резерве Военного совета армии для того, чтобы в ходе боев заменять выбывших из строя политработников и парторгов батальонов и рот.
Я помню митинг в лесу под Смоленском. В воздухе пахло хвоей и гарью. Предоставили слово мне. Рассказав о трудном положении защитников города, я призвал бойцов и командиров показать пример стойкости, отваги и самоотверженности. Бойцы выступали горячо. Они устали, пройдя за два дня 60 километров пешком, но настроение — хорошее, боевое, в каждой речи — зрелая, обдуманная решимость драться до победы. Да, это настоящие товарищи по оружию, по духу, по партии!
— Здравствуйте, товарищ комиссар, не узнаете? — подошел ко мне один из бойцов. Лицо очень знакомое. Да ведь это Козырев, мой старый товарищ по 13-й Дагестанской дивизии! Мы не виделись шестнадцать лет. Вместе служили в одном батальоне, я — командиром взвода, он — старшиной. После увольнения из армии Козырев поселился в Горьком, работал на заводе и вот теперь по партийной мобилизации прибыл на фронт. Вспомнили прошлое.
— Ну, что в тылу? Что народ думает о фронтовиках?
— Это долго рассказывать. А если двумя словами: верят в победу и надеются на армию.
— Хорошо сказал! Важно это мнение передать бойцам.
Прибывшее к нам по партийной мобилизации пополнение стало прочной опорой командиров и комиссаров. [170]
В полуокруженный Смоленск эти люди принесли боевое настроение тыла, настроение народа. Бойцы расспрашивали новичков о Москве, интересовались буквально всем: как выглядит столица, пострадала ли от налетов гитлеровской авиации; горьковчан волновало, как работает «Красное Сормово» и т. д. Между прочим, после прибытия политбойцов решили, что настала пора заняться почтой: 16-я армия не имела еще адреса. Из Смоленска послали радиограмму в Военный совет фронта с просьбой присвоить соединениям армии номера полевой почты. Через день эти номера получили.
Июль был на исходе. Две недели 16-я армия держала в своих руках оборону Смоленска, вела отчаянные бои с противником. Приказы Военного совета этого времени каждый день ставили конкретные наступательные задачи и заканчивались призывом освободить южную часть города. Я об этом вспоминаю, чтобы подчеркнуть дух высокой боевой активности защитников города. Справа от нас, на северо-востоке, сражалась 20-я армия. Она испытывала напряжение ничуть не меньшее, если учесть, что ее частям приходилось отражать значительные силы вражеских танков. Командование отдавало должное стойкой борьбе смоленской группировки. Командующий Западным фронтом 27 июля докладывал И. В. Сталину: «16-я и 20-я армии дерутся хорошо, но силы их уменьшаются и поэтому главная задача — ускорить наступление против Ярцево-Духовщинской группы», то есть против тех вражеских сил, которые в конце июля предприняли новую попытку завершить окружение советских войск под Смоленском.
26 июля части 20-й армии соединились с нашими частями в районе Смоленска и заняли оборону рядом с боевыми порядками 16-й армии. На стыке стояла наша 152-я дивизия и 73-я дивизия 20-й армии.
Часов в 6 вечера в Жуковке узнали, что километрах в двух от нас размещается штаб соседей.
— Павел Алексеевич пожаловал, — объявил командарм, — съездим-ка к нему. Теперь вместе воевать будем!
В штабе у П. А. Курочкина разговор шел о том, что противник, висящий на плечах 20-й, не преминет нанести новый удар, чтобы разъединить наши армии и таким образом взломать оборону города. Потери в частях 20-й велики, вооружения не хватает... И тут же Курочкин сообщил [171] радостную весть: у него в «хозяйстве» испытано новое, неизвестное доселе оружие огромной силы — РС. Дивизион реактивных минометов дал несколько залпов по скоплению сил противника: «Что творилось у немцев — невозможно передать».
Мы сидели укрытые тенью берез и старались со слов командарма 20-й представить новое оружие в действии. Воображение рисовало не только мощный полет снарядов, огонь и смерть в стане врага... Советский солдат, со склянкой в руках поднявшийся против фашистского танка, — это наш сегодняшний день. Дивизионы «катюш» — завтрашний. От бутылки с горючей смесью до сотен тысяч гвардейских минометов — вот путь, который должна пробежать страна... Здесь, под Смоленском, надо выиграть для этого время...
Вечером вернулись в Жуковку, как раз в тот момент, когда вражеские танки прорвались на стыке 152-й и 73-й дивизий и напали на наш штаб. Тотчас же мобилизовали батальон охраны и весь комсостав штаба. Нападение танков отбили. [172]

 

Продолжение

ГОРЕЧЬ ОТСТУПЛЕНИЯ
До двадцатых чисел июля 16-я армия держала живую связь со штабом Западного фронта через горловину в районе Соловьево — Ратчино. Этим же путем шли людские пополнения, боеснабжение и продовольствие. Попытки противника замкнуть кольцо вокруг смоленской группировки пока не имели успеха.
Под удар противника, действовавшего из района Ярцево, попали тыловые учреждения армии: склады боепитания, продовольственного и вещевого снабжения. Они находились в Кардымове — близ районного центра, в лесу, на полпути между Смоленском и Ярцевом. 18 июля под Кардымовом появились неприятельские танки с мотопехотой. Заместитель начальника штаба тыла подполковник Фролов собрал командиров армейского тыла, бойцов охраны и принял бой. Гитлеровские танки не прошли, но потери тыловики понесли большие. Погиб и подполковник Фролов. Тылы отвели к Смоленску.
М. А. Шалин разработал мероприятия по организованному отходу на случай возможных осложнений, предусматривая все варианты, если даже кольцо замкнется. Командарм, офицеры штаба большую часть времени проводили в подразделениях. Вот почему «окруженческих» настроений у защитников Смоленска не было. Наоборот, большинство жило одной идеей — наступательной: собирались освободить южную часть города.
25 июля в палатке командарма я увидел начальника штаба армейского тыла Данильченко, расстроенного, усталого, измученного нелегкой поездкой. Он докладывал, [173] что пути питания перехвачены врагом. Боеснабжение прекратилось. Стало ясно, что Смоленск придется оставить. Свои соображения мы довели до начальства. В ответ 26 июля получили радиограмму Военного совета Западного фронта:
«Лукину. Лобачеву. Объявите личному составу войск: вам на выручку идут группы войск генералов Рокоссовского, Хоменко, Калинина, Качалова. Будьте стойки, держитесь. Боевая задача — сохранить людей и боевую технику. Тимошенко. Лестев».
26 и 27 июля прошли в тяжелых боях, отличавшихся особенным ожесточением в районе Гнездово. Недалеко от штаба, в леске, я увидел группу красноармейцев. На краю глубокой ямы они заворачивали в газеты стопки книг и завязывали их веревками.
— Чем занимаетесь, товарищи?
Оказалось, что бойцы закапывали книги из ленинских комнат: не хотелось, чтобы попали фашистам.
На следующий день обстановка в нашей и 20-й армии сложилась исключительно неблагоприятно. В тот день 73-я дивизия под нажимом превосходящих сил противника отошла и открыла правый фланг 152-й дивизии. Полковник Чернышев вынужден был тоже отойти, после чего северо-восточную окраину Смоленска покинула 129-я дивизия генерала Городнянского.
Из Жуковки командный пункт перенесли в лес, километров на двенадцать восточнее Смоленска. В соседней деревне разместился штаб 20-й армии. Лукин и Курочкин приняли решение о выводе войск из окружения. Армиям предстояло двигаться вдоль магистрали Минск — Москва; нашей — с левой стороны, двадцатой — с правой.
В связи с этим мы обсудили план партийно-политической работы в новых сложных условиях: темы политбесед, содержание очередного номера армейской газеты, предусмотрели, как лучше расставить коммунистов в боевых порядках. Большое внимание уделили 152-й дивизии, на долю которой при отходе выпадала значительная тяжесть арьергардных боев. Под Гнездовом и на северозападной окраине Смоленска она понесла большие потери. Сорокин укреплял политический аппарат дивизии за счет коммунистов, прибывших по мобилизации ЦК, и направил комиссарами несколько инструкторов политотдела. [174]
В мою палатку зашел командарм.
— Крутые дни начинаются, Михаил Федорович? — начал я.
— Крутые, это верно... Будем драться, попытаемся выйти. Думаю, выведем войска. Но поклянемся друг другу: если кто погибнет, сообщить семьям, помочь женам, детям... А главное — жизнь зря не отдавать...
Мы крепко пожали друг другу руки.
Неделя боев, с 29 июля по 4 августа, когда 16-я и 20-я армии, сдерживая наступающего противника, совершили 50-километровый переход от Смоленска до Соловьева, составляет заключительный этап Смоленского сражения. Отходя, наша армия занимала фронт шириной в 20 километров с тактической глубиной в полтора — два километра. Полки вели бои с вражескими войсками, группировавшимися по дорогам. Нередко завязывались стычки с просачивающимися танками и мелкими группами фашистских автоматчиков.
Лето выдалось на редкость сухое. Там, где на карте значились непролазные болота, войска продвигались даже с тяжелыми орудиями. Люди страдали от жажды. Июльское солнце палило нещадно. Горели деревни, горели леса. Вражеская авиация буквально висела над нами, не давая покоя ни днем ни ночью. Видимо, гитлеровские генералы разыгрывали свой «классический план» уничтожения попавших в кольцо войск. Однако 16-я армия жила и сражалась.
1 августа я побывал в 152-й дивизии, в деревне, за которую только что шел бой. Наши отбросили фашистов, и заслон окапывался на западной окраине.
— Товарищ член Военного совета, — доложил политрук Яшенко. — Батальон задержал противника и в двух штыковых атаках уничтожил до ста немцев. Захвачены трофеи.
С Яшенко познакомился я еще в мирные дни. После прохождения действительной службы он окончил училище, стал лейтенантом. В 1940 году молодого командира выдвинули на политработу. Это был замечательный парень с живым умом и настоящей любовью к военному делу. В свое время мы гордились, что выдвигаем на политическую работу способную молодежь, обладающую серьезными военными знаниями. [175]
Опаленный солнцем, в промокшей от пота гимнастерке, он теперь докладывал о перипетиях боя.
— Здравствуйте, Ященко, поздравляю с успехом. Давно батальоном командуете?
Ященко смутился и промолчал.
Оказалось, что во время предыдущей атаки он принял командование, когда погиб командир батальона. Прямой наводкой наше орудие подавило пулеметную точку, и политрук с бойцами ворвался на окраину деревни. Начался рукопашный бой. Все видели, как Ященко заколол штыком унтера.
...Дивизия отходила организованно. Впереди — начальник штаба полковник Кочетов, а командир дивизии и комиссар следовали с арьергардным отрядом в составе разведывательного и стрелкового батальонов. Стрелками командовал в это время лейтенант Михайличенко, которого комдив ценил очень высоко, посылая на самые ответственные участки. Когда командарм 20-й попросил прикрыть перемещение штаба армии, П. Н. Чернышев возложил это дело на батальон Михайличенко, приказав стоять насмерть и без личного приказа с рубежа не сниматься. Лейтенант умело использовал местность, хорошо организовал систему огня, сумел пополнить батальоны за счет отходивших мелких подразделений и до глубокой темноты отражал натиск противника. Ночью батальон сняли и вывели в район сосредоточения.
— Награжден? — спросил я.
— Генерал Курочкин представил Михайличенко к званию Героя Советского Союза, — доложил командир дивизии.
У комдива была своя причина гордиться подвигами молодого комбата. Так учитель гордится своими способными воспитанниками. В свое время Михайличенко окончил при 85-й дивизии курсы младших лейтенантов, начальником которых был Чернышев.
Пример в боях показывали командиры и комиссары, их подвигам в те дни не было счета. Героизм стал повседневной нормой поведения. Комиссар 594-го полка Поскребышев в тяжелую минуту лег за станковый пулемет, отбивая гитлеровцев. Тут его и сразила вражеская пуля. В 594-й полк назначили А. И. Батманова.
— Хороший будет комиссар, — сказал К. Л. Сорокин. [176]
— За месяц войны он крепко возмужал, — одобрил выбор я.
А. И. Батманов при отступлении проявил себя блестящим организатором, не терялся, казалось бы, в самых критических положениях. Все, что требовалось от политработника: мужество, спокойствие, личный пример, бесстрашие, искренность в поступках, — все это в полной мере определяло поведение А. И. Батманова в боях.
Письма, изъятые у убитых немецких солдат, воссоздают картину боев, развернувшихся в окружении.
«Дорогая сестра! Я думал раньше, что мы будем маршировать, но за полторы недели все изменилось. Мы теперь северо-восточнее Смоленска. Русские сидят в лесах очень крепко. Мы чувствуем на себе тяжесть их артиллерийского огня. Живем, как пещерные жители. Уже целая неделя, как мы не брились, не умывались и мало спали. Можешь себе представить, как мы выглядим. Горячую пищу получаем только ночью. Но главное, чтобы остались целыми кости. Русские дерутся до последнего человека и это, конечно, стоит нам много трупов» (ефрейтор Грубер). «Думаю, эта война — самая кровавая и продолжительная» (ефрейтор Гергард Хефлерм). «Я видел солдат: бельгийских, французских, английских и черных, но так упорно, как русские, никто из них не дрался» (солдат Альберт Беркеньер).
Военный совет принял решение: всем работникам управления армии ночью находиться в боевых порядках. В обычных боевых условиях такой шаг был бы нецелесообразен, но в окружении — необходим. Командарм показал личный пример. Большую часть времени он проводил с людьми: выезжал в подразделения прикрытия, в отряды, оставляемые в засадах, не раз останавливал дрогнувших бойцов и вел их в атаку. Тут проявилось не только личное бесстрашие командарма (без этого не проживешь на войне), здесь в полной мере раскрылись партийные качества М. Ф. Лукина — он следовал правилу: быть всегда с людьми, делить с ними все невзгоды и трудности.
За это бойцы, командиры и политработники любили командарма, равно как и уважали за решительность и исключительную настойчивость в осуществлении боевых задач. [177]
Бригадный комиссар К. Л. Сорокин, заместитель начальника политотдела Д. Ф. Романов, подполковник Г. Н. Орел почти круглые сутки находились в подразделениях, на самых опасных участках. Заниматься им приходилось буквально всеми делами, начиная с организации обучения истребителей танков и кончая сбором патронов и снарядов. В боеприпасах ощущалась огромная нужда. Полковник Данильченко создал команды, которые ходили по лесам, и радовался, когда бойцы возвращались, нагруженные снарядами и патронами.
Из штабных работников только Михаила Алексеевича Шалина командарм никуда не отпускал. Редкий командующий станет рисковать своим начальником штаба! М. А. Шалин, удивительно спокойный, трезво оценивающий обстановку, педантично налаживал управление войсками.
Когда начальник штаба добился однажды разрешения побывать в боевых порядках, это едва не стоило ему жизни.
М. А. Шалин выехал в 46-ю дивизию и вместе с ее командиром генералом Филатовым проверил фактическое положение дел в полках и батальонах. Отсюда начальник штаба по Старой Смоленской дороге отправился в другое соединение. Последовало предупреждение, что на пути участок в 3 километра, находящийся под прицельным артиллерийским и минометным огнем. Шалин решил проскочить опасный участок. Шофер дал третью скорость, и машина помчалась под огнем. Метрах в семидесяти от леса мина угодила в мотор. Шофер был убит. Адъютант старший лейтенант Чумак сидел на заднем сиденье «эмки» весь в крови.
— Жив, Георгий? — крикнул Шалин.
— Осколок... — ответил тот и впал в забытье.
Шалин перевязал Чумака, нагрузился тремя автоматами и двинулся к лесу, где стояла наша часть. Там он взял санитаров, вынес адъютанта и отправил в медсанбат.
Самолеты сбросили в расположение обеих наших армий листовки политуправления Западного фронта. «Группа бойцов и каждая часть Красной Армии, оказавшаяся в окружении, — говорилось в них, — должны рассматривать себя как боевое подразделение, сражающееся [178] в тылу противника и поэтому выполняющее боевое задание».
Сумело ли командование выходивших из-под Смоленска войск выполнить эту директиву? Я отвечаю на этот вопрос утвердительно. Обе армии сохранили свою организацию, дисциплину, свой воинский дух. Беспорядков тоже было немало. Мы встречали в лесах и отбившиеся от своих частей группы бредущих красноармейцев, и людей, посрывавших с себя знаки отличия; видели командиров без подразделений, видели брошенные автомашины, для которых не хватило горючего. Но не это определяло общую картину. Ведь двигалась боеспособная армия, не бросившая оружия. Она очень устала, была обескровлена. Однако сражалась самоотверженно. Были штабы, был политический аппарат и партийные организации; они цементировали воинские коллективы, помогали людям пережить горечь отступления.
Помню, Иван Иванович Панченко пришел из 46-й дивизии и сообщил: партийная комиссия только что приняла в партию 12 человек. Приток в партийные ряды не прекращался.
Коммунисты составляли ядро разведывательных отрядов, засад, диверсионных групп. Диверсионная группа 152-й дивизии, состоявшая из коммунистов и комсомольцев, совершила налет на штаб немецкого артиллерийского полка. Среди захваченных документов оказались оперативные карты Смоленска, Вязьмы и Москвы. На карте Москвы поставлен срок захвата — 7 июля.
Примеры героизма, мужества, отваги, проявленные людьми, сразу же получали широкую известность. Рукописные листки-»молнии», дивизионные газеты, армейская «Боевая тревога», которую редактировал опытный журналист Борис Павлов, умело пропагандировали боевой опыт. Сотрудники газеты делили с бойцами трудности похода, поднимали на щит славы героев Смоленского сражения.
Радиограммы штаба фронта сообщали, что наступление противника на смоленском направлении застопорилось. Время, выигранное в результате оборонительных боев смоленской группировки, командование Западным фронтом использовало для организации обороны на Днепре. К концу июля в районе Смоленска создалось своеобразное положение, напоминающее «слоеный пирог»: близ города, слева и справа от магистрали [179] Минск — Москва, 16-я и 20-я армии сдерживали значительные силы противника, а в 40–50 километрах восточнее, вдоль Днепра, фашистской группировке, взявшей нас в кольцо, противостояли войска генерала К. К. Рокоссовского, В. А. Качалова, С. А. Калинина и В. А. Хоменко.
Двигаясь на выручку 16-й и 20-й, войска Западного фронта вбили клин в линию обороны противника. Образовался коридор шириной до десяти километров, выходивший к Днепру, где саперы построили пять переправ, известных под названием Соловьевской и Ратчиновых. Они предназначались для перехода на восточный берег 16-й и 20-й армий.
В этой операции большую роль сыграла группа К. К. Рокоссовского. Она решала две задачи: наносила удар по ярцевской группировке противника, состоявшей из 7-й и 20-й танковых дивизий, и затем пробивала путь для наших частей, отходящих от Смоленска. Константин Константинович вначале не имел даже штаба или какого-либо другого аппарата управления. Несколько позже прибыл штаб 7-го механизированного корпуса. Войскам группы пришлось выдержать сильные бои с танковыми и мотомеханизированными частями противника, которым удалось форсировать реку Вопь и ворваться в Ярцево. Три дня продолжались уличные бои. К исходу 26 июля была освобождена западная часть города, затем врага отогнали за Вопь. 7-я танковая дивизия противника перешла к обороне, а 20-я повернула от Ярцева на юго-запад. Она-то и перерезала пути отхода 16-й и 20-й армий.
К 31 июля командование Западного фронта силами группы войск Рокоссовского и других соединений подготовило и успешно провело контрудар, разорвав кольцо, которое немцы замкнули у Соловьева.
Путь к переправам был открыт. Мы находились в 10 километрах от Днепра, на высоком холме, поросшем кустарником. На многие километры виднелась округа: горели села Смоленщины. По всей линии нашего арьергарда шел бой. Перед тем как переправиться через Днепр, командарм созвал совещание. На нем присутствовали генералы Городнянский, Корнеев, Филатов, Хмельницкий, полковники Екименко и Чернышев, бригадные комиссары Галаджев, Рязанов, полковой комиссар Соловьев и другие. Командарм познакомил командиров и [180] комиссаров дивизий с порядком переправы и организацией обороны.
К вечеру части подошли к Днепру. В первую очередь решили переправить раненых и боевую технику, потом личный состав частей и штаба армии.
Противник держал берег под непрерывным артиллерийским обстрелом. Огонь все усиливался. Осветительные ракеты повисли над рекой. Переливаясь голубым, желтым, зеленым цветом, они освещали деревни, поля, перелески. Стало светло как днем. Участок, занимаемый армией, сужался. К переправе медленно тянулись пехотинцы и артиллеристы. Еще на рассвете они начали двигаться к берегу.
Жара началась рано. Около полудня я побывал в 152-й дивизии, она замыкала «коридор», по которому отходили войска.
В 544-м полку А. И. Батманов доложил, что все раненые уже на переправах. Полк подвергается авиационным налетам, но пока потерь нет; люди зарылись в землю.
Из прибрежного леса в этот момент вышла группа бойцов с винтовками и пулеметом. Они несли на руках двух раненых.
— Твои? — спрашиваю у Батманова.
— Не похоже.
Вид у людей неважный. У некоторых сорваны петлицы с гимнастерок и звездочки с пилоток.
— Откуда, товарищи?
— Из Смоленска.
Оказывается, красноармейцы отбились от своих в бою близ рынка, чуть было не попали в плен, прятались на чердаках и в развалинах, пока не удалось пробраться в лес. Раненых несли из самого города. Рассказывал пожилой солдат: он в группе за командира. Сам доброволец, в гражданскую войну — балтийский матрос.
Около раненых уже хлопотали санитары. Принесли обед. Люди поели. Батманов присел возле них и рассказал, что завтра-послезавтра дивизия перейдет на восточный берег Днепра и соединится с главными силами Западного фронта.
— Вам, товарищи, спасибо за геройство, проявленное при выходе из окружения! — поблагодарил он бойцов.
Потом Батманов о чем-то долго говорил с балтийцем. [181]
— Умница этот старик, — заключил он. — Думаю назначить его заместителем политрука в роту.
Я совсем не подозревал, что это будет наша последняя встреча с Анатолием Ивановичем. Он не дожил до победы. В одном из боев в тылу врага Батманов был захвачен гитлеровцами и расстрелян.
Возвратившись на командный пункт, я узнал, что штаб соседней армии уже перешел на восточный берег. Вместе с командармом и начальником инженерных войск полковником Ясинским отправились осмотреть переправы. Противник уже пристрелялся. Снаряды ложились близко от реки или прямо в воду, в трех — пяти метрах от берега. Комья земли, фонтаны воды летели на понтоны. Саперы немедленно исправляли повреждения, работали, не поднимая головы, не обращая внимания на рев моторов вражеских самолетов и разрывы бомб. Сознание, что благодаря им решается участь тысяч людей, творило чудеса.
В утренние часы, используя четыре переправы, удалось многое перевезти. На западный берег перебросили продовольствие, горючее и боеприпасы. Но часов с девяти утра опять все приостановилось: вражеская авиация разрушила переправы.
Выбираем новое место и направляем туда саперную роту во главе с полковником Ясинским. Саперам придана стрелковая рота с пулеметами. Задание ответственное. Поручаю начальнику политотдела К. Л. Сорокину отправиться к саперам.
И вот наступил вечер.
Багровое зарево освещает темное небо. Бьет вражеская артиллерия. На восток, по направлению к Москве, летят один за другим немецкие самолеты... Вместе с командующим подходим к берегу. Слышатся удары топоров, звон пил, негромкий стук молотков. Саперы работают в темноте. Сбивают щиты и настилают помост на резиновые поплавки.
Переправа должна быть подготовлена к утру. Люди сняли ботинки, разложили на берегу портянки. Вода теплая, как парное молоко.
Ясинский говорит, что наши саперы перехитрили гитлеровцев:
— По картам — здесь болото. У врага и мысли не возникнет, что на мокром месте мы строим переправу. [182]
— Не хвались, идучи на рать, — говорит Лукин.
Я не вижу в темноте лица Михаила Федоровича, но хорошо знаю ироническую улыбку, с которой он обычно останавливает слегка увлекающихся людей.
Пока строится новая переправа, решаем провести штабную колонну через одну из старых, более или менее восстановленную. Машины подходят к берегу. По шаткому настилу с лихорадочной быстротой двигаются пехотные подразделения. Подъезжают подводы с ранеными.
— Откуда?
— Из Кардымова, — отвечает военный фельдшер. — Шестьдесят тяжелораненых. — Военные, есть и из гражданского населения. Не успели вывезти раньше.
— А где медсанбат?
— Медсанбата нет. Отстал. Я — фельдшер полка. В Кардымове пользовались местной больницей.
Неожиданно начинается огневой шквал. Гул и грохот повсюду. Мины и снаряды рвутся у самого берега. На мосту лежит офицер из оперативного отдела штаба армии подполковник Лебедев. Ему оторвало обе ноги.
— Товарищ Шалин! Пристрелите!..
Полковник Шалин приказывает старшине перенести раненого на восточный берег и срочно разыскать врача. Старшина сделал все, но помощь пришла поздно.
Переправа исковеркана. Ее невозможно использовать для переброски войск и техники. Лукин принял решение повернуть колонну на новое место.
Из леса, юго-западнее новой переправы, начали бить орудия и минометы.
— Константин Леонтьевич, — говорю я Сорокину, — так дело не пойдет. Перестреляют людей. Бери стрелковую роту. Выбей их из леса!
Сорокин отправился на западный берег. Вскоре вражеские огневые точки смолкли и вновь началась переброска войск и техники.
— В первую очередь идет артиллерия, затем минометы и прочая техника, — приказывает Лукин. — Раненые — вне очереди...
Вместе с артиллеристами я переехал на восточный берег. Подразделения собирались в ближайшем лесу и отсюда направлялись в отведенные для сосредоточения места. Через полчаса я снова был на переправе и узнал, что с Лукиным произошло несчастье. Налетели вражеские [183] самолеты. На мосту образовалась пробка. Командарм стал наводить порядок, наехала машина и сильно повредила ему ногу.
На переправе распоряжался Шалин. Я приказал отвезти Лукина в Городок — так называлась деревня, где должен был располагаться командный пункт армии.
Низкий и плотный туман, опустившийся с утра Над Днепром, облегчил положение. На расстоянии двух — трех метров уже ничего нельзя разобрать — сплошное клубящееся месиво. Из него появлялись и, как в сказке, внезапно исчезали люди, машины и орудия...
В шесть часов утра в штабном автобусе по радио услышали сводку Советского Информбюро. В ней сообщалось, что в течение 2 августа наши войска вели бои с противником на невельском, житомирском и других направлениях. Затем было передано сообщение о ночном налете фашистской авиации на Москву: «В город на большой высоте прорвались несколько одиночных самолетов, остальные были рассеяны огнем наших зенитных батарей и ночных истребителей и к Москве не допущены».
К Москве не допущены! Это должны знать все люди. Скорее к Днепру, на переправу, в войска, стоящие на подходе к реке!
Спустя два часа возвращается Панченко.
— Видели бы вы, как настроение поднялось! — восклицает он.
3 августа в район переправ подошел понтонный батальон. Неизменный комендант всех переправ у Соловьево — Ратчиново полковник А. И. Лизюков возглавил саперов. На реке сразу же закипела работа. Саперы воздвигали переправу. Гитлеровцы обстреливали. Лизюков с отрядом отвлекал внимание противника на себя.
Неожиданно с востока прилетели наши истребители. В первый раз, и в большом количестве! Над Днепром развернулся короткий, но стремительный воздушный бой. Гитлеровские пилоты, не ожидавшие в этом районе советских истребителей, повернули на запад.
Оставив на переправе Сорокина, я поехал в Городок. В деревне безлюдно.
— Как идет переброска войск? — встречает меня вопросом Лукин.
16-я армия вышла из окружения как организованное соединение. Дивизии имеют технику, орудия, пулеметы и [184] винтовки, оставлена только часть автомашин — не хватило горючего. Лучше всего справилась с трудной задачей 152-я стрелковая дивизия.
На командный пункт приехал П. Н. Чернышев, уже побритый, подтянутый. От имени Военного совета Лукин выразил ему благодарность.
— Как настроение у людей? — спрашивает командарм.
Петр Николаевич отвечает:
— Могу сказать: настроение одно — громить врага! Все считают, что фашисты побеждают там, где их боятся, а где их встречают крепким кулаком, там они кажутся жалкими, несут большие потери.
Утром 7 августа позвонил П. А. Курочкин. Есть указание Военного совета фронта Лукину и мне прибыть на командный пункт 20-й армии. Михаил Федорович самостоятельно двигаться не может. Его выносят и устраивают в машине. Я еду на своей видавшей виды «эмке».
В березняке, у деревни Васильки, оставляю машину, а Лукина подвозят прямо к палатке командарма.
Курочкин и Семеновский удивлены: они ничего не знали о происшествии с Лукиным.
— Ну как, кости целы, Михаил Федорович? — спрашивает Курочкин командарма и крепко пожимает ему руку.
Около палатки, у бревенчатого, наскоро сбитого стола, я увидел высокого голубоглазого генерала. Он сразу привлек внимание какой-то внутренней собранностью. На груди — орден Ленина, три ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА».
— Знакомьтесь, — предлагает Курочкин.
— Рокоссовский, — отрекомендовался незнакомец. Благодарим Рокоссовского за помощь нашим частям.
Он отвечает сдержанной улыбкой и крепким рукопожатием.
Спустя несколько минут подходит еще группа военных. Среди них маршал Тимошенко, член Военного совета фронта Лестев. Они здороваются. Каждый расспрашивает Лукина о самочувствии.
Курочкин приглашает в палатку.
— Останемся здесь, — предлагает маршал.
Теплые лучи августовского солнца пронизывают лес насквозь. Маршал Тимошенко поздравляет Курочкина, [185] Лукина, Семеновского и меня с первой правительственной наградой — орденом Красного Знамени.
— Я уверен, — отмечает он, — что мы совершенно расстроили наступление противника. Семь — восемь действующих против нас танковых и моторизованных, две — три пехотные дивизии понесли огромные потери и лишены наступательной способности минимум на десять дней. Оценивая действия Курочкина и Лукина против столь крупных сил, яростно наступавших с целью окружения и уничтожения наших войск, нужно отдать «м должное, как героям.
Командующий фронтом сообщил об изменениях в руководстве. П. А. Курочкина отзывала в свое распоряжение Ставка Верховного Главнокомандования. В 20-ю армию был назначен М. Ф. Лукин, а командармом 16-й — К. К. Рокоссовский.
— У кого имеются просьбы? — спросил маршал.
Лукин сказал, что хотел бы перевести в 20-ю армию ряд работников. Рокоссовский попросил назначить в нашу армию начальником штаба полковника М. С. Малинина и командующим артиллерией — генерала В. И. Казакова.
— Не возражаю, — ответил Тимошенко.
Проводив командующего фронтом, возвратились к палатке Курочкина. Был уже полдень. Орудия противника молчали. Легко дышал под ветром березнячок. Я спросил генерала Рокоссовского, поедет ли он сразу к месту нового назначения или еще вернется в группу войск.
— Сейчас и сразу, — решительно сказал он. — Кроме того, у меня есть одно предложение... Меня зовут Константин Константинович. А вас?
Я ответил.
— Будем называть друг друга по имени и отчеству. Поедем в одной машине. Так лучше. Скорее друг друга узнаем.
— Договорились, Константин Константинович, — ответил я новому командующему и пошел прощаться с Лукиным.
Мы крепко расцеловались. Год служили и воевали вместе, и какой год!
Через пятнадцать минут наша «эмка» уже была в деревне Городок. [186]

 

Акопов Иван Эмануилович. Все так и было..

http://libelli.ru/z/26/r_akopov.zip

В дни, когда мы стояли в Рудне, женщины-соседки просили санотдел присылать врачей для осмотра больных. Однажды они обратились с просьбой осмотреть беременную женщину. Начсанарм выделил врача, который вернулся и доложил, что скоро предстоят у нее роды. Рожать дома, да еще под бомбеж­ками, невозможно. Нужно женщину эвакуировать в тыл. Начсанарм по радио запросил из Смоленска самолет "У-2", но случилось какое-то недоразумение - прислали нам целую эскадрилью этих самолетов. Самолеты один за другим производили посадку на площадке напротив санотдела. Уже сели около 15 самолетов, когда с Запада показались силуэты фашистских бомбардировщиков, летевших с вечерним бомбовым "пайком". Все ахнули! Что будет? Предстояло одно из двух: либо бомбардировщики поймут, что на земле безоружные и беззащитные самолеты, тогда они станут для них "лакомым кусочком", либо в потемках издали примут за боевые самолеты - истребители, тогда они постараются убраться восвояси. Не прошло и минуты, как все выяснилось: к счастью, они приняли "У-2" за боевые самолеты и, не долетев до них, круто повернули обратно. Все вздохнули облегченно.
Но командир эскадрильи санитарных самолетов, узнав, что вызов был для эвакуации беременной женщины - роженицы, пришел в ярость и раскричался:
-- Что я, баб буду возить вместо раненых! Дайте раненых, а беременную не возьму на борт!
Он бы исполнил свою угрозу, если бы не вмешательство начсанарма - бригврача со знаком отличия в виде ромба, что приравнивается генералу. Пришлось подчиниться: роженица была отправлена в Смоленск. Но что стало с ней в Смоленске, - трудно сказать. В эти дни Смоленск был подвергнут массированной бомбежке.
В первых числах июля 1941 года был большой налет на станцию снабжения армии. Там стоял эшелон эвакуируемых семей начсостава. Часть из них ехали на открытых платформах, а другая часть в товарных вагонах. Фашист­ские стервятники забросали бомбы на женщин и детей. Когда они, объятые страхом, бросились бежать от железной дороги, самолеты обстреляли их и из пулеметов с бреющего полета. Накопилось много раненых, собранных в помещение небольшой железнодорожной больницы. Для оказания хирургической помощи начсанарм выделил самого консультанта А.Ф. Орлова. Собираясь вые­хать на станцию снабжения, Алексей Федорович обратился ко мне с прось­бой "составить компанию". С разрешения начсанарма я выехал с А.Ф.Орловым. В больнице мы застали ужасную обстановку; там было 92 раненых, большинство из которых - это дети. Они плакали, жаловались на боль. Вокруг больницы собралось много людей - родственников, ехавших вместе в эшелоне, попавшем под бомбежку. Теперь они искали среди раненых своих родных или близких.
Прежде всего, пришлось освободить больницу от посторонних лиц. Алексей Федорович обошел всех раненых и произвел сортировку и установил очеред­ность доставки раненых в операционную. Легко раненых перевязывали и эвакуировали в Смоленск. Остальных брали в операционную. Хирург этой больницы отсутствовал. Военврач Федоров, который ассистировал Алексею Федоровичу, срочно был вызван в санотдел. Пришлось мыть руки мне, чтобы сменить его. Алексей Федорович не отходил от операционного стола. Время от времени он просил сестру вытереть пот с лица и еще реже поить его водой. Операции производились под эфирным наркозом (другого наркотика не было), но так как электрического освещения не было, пользоваться эфирным наркозом при керосиновых лампах было рискованно, поэтому, как только стемнело, операции были прекращены.
Положение Рудни стало критическим: государственные учреждения уже эвакуировались в Демидово и частью в Смоленск. Но армейским частям, а сле­довательно, и санотделу, не было приказа отходить. Начсанарм созвал ответственных работников санотдела и части из них дал задание направиться с ним в Витебск, на запад, для организации эвакуации санитарных подраз­делений. В санотделе остались полковник Пегов, я и несколько человек младшего и рядового состава. Уже несколько дней мы ели только сухари да консервы. Я сидел у санотдела и смотрел как сотни гусей, оставленных своими бежавшими хозяевами, бродили по двору. Я попытался попро­сить Пегова разрешения зарезать пару гусей и приготовить обед для товарищей, которые вернутся из Витебска усталыми и голодными.
- Вы хотите, чтобы нас судил трибунал за мародерство? - возмутился Пегов. - Нет, этого разрешить я не могу!
- Какое мародерство, когда гуси бесхозные и, скорее всего, достанутся немцам, - стал я оправдываться.
Но Пегов был неумолим, и слушать не хотел мои доводы. Я вновь вышел на улицу и заметил, как около сарая крутятся шофера санотдела. Спустя нес­колько минут, они аппетитно ели простоквашу из глиняных кувшинов.
-- Откуда достали Вы простоквашу? - спросил я у них.
-- В сарае, - ответили мне хором, - Там есть еще несколько кувшинов, мы решили, что хозяев нет, а простокваша может испортиться, тогда как мы ходим голодные!
- А если вернутся хозяева? - спросил я.
- Они будут благодарны нам, - ответили шофера, - мы хорошо заплатили!
- Как жe Вы заплатили за простоквашу?
- Трешницу за каждый опорожненный кувшин - сколько поедим, столько трешниц оставим хозяевам за простоквашу, лишь бы они вернулись!
Через пару минут я и Пегов также с аппетитом ели простоквашу, не боясь трибунала!
К вечеру вернулись санотделовцы из Витебска и рассказали нам, как им на полпути встретился "Капрони". Вначале он тихо пролетел над полуторкой, в кузове которой были оборудованы скамейки. Ну, конечно, все встревожились, но вскоре успокоились, когда "Капрони" улетел. Однако он их не оставил: сделал круг, оказался над ними и высыпал "орешек" из бортового пулемета. В результате несколько санотдельцев пострадали: ранение ноги было у А.Ф. Орлова, нос оказался пришибленным у начальника фармацевтического склада армии Санкина. Но эти ранения возникли не за счет "меткого" огня итальянского шакала, а в результате неловкого соскакивания на ходу своей полуторки. После этого налета машина продолжала мчаться на Витебск, но она смогла дойти до Восточной окраины. Войти в город им не удалось: Витебск горел, а на западной части города были уже немцы. Это было 8 июля 1941 года.
На следующий день вызвал меня начсанарм и дал задание: выехать на восток, в местечко N (название позабыл), разыскать восточнее населенного пункта ППГ, передислоцировать и развернуть его работу на новом месте. Это была сложная задача, но задание начсанарма выполнил точно и в условиях наступающего вечера разыскал и передисло­цировал ППГ, там же переночевал и утром вернулся в санотдел. Подъезжая к восточной окраине Рудни, я издали заметил под стенами штаба 19-й армии большое количество ране­ных. Увидев нашу машину, они подошли и стали нас просить не покидать их, взять с собой, в кузов. Но я сказал им, что мы должны ехать на юго-западную окраину Рудни, в район расположения нашей части.
- Куда вы поедете, когда там немецкие танки!
В это время к нам на встречу подъехал военный инженер 19-й армии, который подтвердил, что на юго-западе города были немецкие танки, сам жe он направляется по дороге на восток. Я задумался: как же нам быть, можно ли верить частному устному заявлению? Я обратился к шоферу: "Ну, как Петя? Рискнем проскочить в свой лес? Не боишься немецких танков?"
- Чего бояться товарищ начальник? Машина у меня - во! - показал на свой большой палец, - отечественного производства, как запустим 70 км в час, никакой танк нас не догонит!
- Да, возможно, танк не догонит, но выпущенный из танка снаряд или даже пулеметный огонь - догонят! Но все же давай рискнем - на полный газ!
Раненые вновь начали со всех сторон просить взять их на машину, не оставлять их здесь без защиты, без помощи. Я обещал им на обратном пути взять их, сколько возможно, поместить в машине, и Петя дал полный газ. Машина рванулась с места и помчалась по хорошей мощеной дороге. Нам предстояло проскочить на этой скорости три-четыре километра. Подъехав к въезду в лес, Петя сбавил газ, и еще через минуту мы были там, где вчера еще находился санотдел. Но сегодня здесь было пусто. Вернувшись к зданию штаба армии, мы опять увидели раненых, которые просили взять их. Но как? Мест в полуторке немного, все не поместятся: кого взять, кого оставить? Да и неког­да проводить сортировку по тяжести ранения и прочим признакам. Пока я пережи­вал этот тяжелый вопрос, в кузове уже оказалось людей больше, чем можно было пред­положить, нам пришлось сорваться с места и ехать, оставив остальных на произ­вол судьбы, фактически - на произвол врага. Но что можно было сделать в таких усло­виях? Наша машина помчалась на полной скорости на восток. За нами мчалась одна лишь единственная машина - это была машина особистов, которая оторвалась от преследования немцев.
Наша армия отступала на Смоленск (мы нагнали нескончаемые вереницы разных машин). Все дороги были загружены транспортом, танками, самокатными орудиями. От Рудни до Смоленска все дороги были заняты ими. Нас­троение у людей было мрачным, сильно угнетенным и вместе с тем тревож­ным. Люди, способные на подвиги, на самопожертвование, ехали молча. Но почему была избрана именно эта дорога на Смоленск? Разве все было сделано, чтобы остановить ворвавшегося врага, который даже не преследует убегающие колонны наших войск? Вряд ли! Это было не просто отступление, вызванное военной необходимостью, но и растерянностью руководства (како­го - нe берусь судить), вносящего элементы паники: уходить во что бы то ни стало! На эти вопросы смогут ответить только опытные военспецы.
В Смоленск мы вступили под страшный грохот непрекращающихся разрывов авиабомб и огня зенитной артиллерии, спаренных пулеметов и тысяч винто­вочных выстрелов по самолетам противника. Задержавшись некоторое время в предместье Смоленска в Красном Бору, вереница наших машин снова двинулась дальше и вошла в лес на окраине г. Ярцево, точнее, бывшего города Ярцево, который был полностью сожжен и разрушен. Но и здесь, не успев собрать все санитарные машины, мы получили приказ вернуться в Смоленск, как говорили тогда, "слишком далеко драпанули!" В Смоленске 2-й эшелон армии, а следовательно, и санотдел, был раз­мещен в Красном Бору, в лесной чаще. Вся армия подтягивалась к Смоленску, который находился под постоянный бом­бовым ударом противника. Был вновь дан приказ передислоцироваться в восточном направлении, на восточный берег Днепра. Тысячи машин двинулись на переправу через Днепровский мост. На мосту движение регулировал, как это ни странно, сам генерал Ока Городовиков. Это был человек небольшого роста, с длинными, "буденновскими" усами, разговаривающий по-украински. Он стоял перед железным днепровским мостом - одним машинам разрешал, а другим запрещал переезд через мост на восточный берег Днепра. Пошли машины санотдела нашей армии, он пропустил их, а когда подошла очередь моей машины, поче­му-то не пропустил, приказал свернусь с дороги. Что ему пришло в голо­ву, сказать трудно, он не слушал мои объяснения. Через мост прохо­дили тысячи машин, почему генерал из всей колонны машин санотдела армии не пропустил лишь мою машину? Я очень волновался: что подумает об этом начсанарм Роффе - почему нет моей машины? Но в этот момент я заметил, что шофер моей машины, выйдя из общей колонны, по взмаху руки Городовикова, развернул машину, поста­вил ее перпендикулярно к движущейся колонне и стал "протискиваться" между машинами, хотя они шли так плотно, что и "щели" между ними не было. Избрав свою "жертву", он корпусом своей машины стал "вдавливаться", "влезать" в строй. Шофер машины-жертвы на мгновение был "ошарашен" та­кой дерзостью нашего шофера и на мгновение приотстал. Это было достаточно, чтобы нам войти в движущуюся колонну и вновь идти на встречу с нашим генералом. Все время мы думали: заметит ли он нас, нарушивших его приказ и вновь вошедших в строй? К счастью, он не заметил нас, и мы благополучно прошли на восточный берег Днепра. Движение колонны машин было очень медленным, так как машины шли впритык. Пройдя около 5 км, мы заметили на возвышенности начсанарма Роффе, который рассматривал колонну автомашин. Приблизившись к нему, я выскочил из машины, подбежал к нему и доложил о случившемся. Он был очень сердит, но после моего объяснения остался доволен тем, что мы присоединились к колонне машин санотдела (ведь в те дни было невозможно оторваться от своей части!). Незадолго до этого удивительного инцидента на Днепровском мосту, я имел случай близкой встречи с генералом Городовиковым. Как-то, кажется западнее Смоленска, перед сумерками, я оказался рядом с Городовиковым, сидящим у костра, вокруг которого воссе­дали какие-то бойцы и командиры. Он очень оживлено рассказывал эпизоды первой мировой войны, участником которой был, делая сравнения с Отечественной войной. Например, говорил, что в то время плохо была развита техника, войска не имели транспортных средств, и когда приходилось "туго", то отступали за сутки не более 20-30 км, а теперь, жаловался он, - на машинах "драпают" - в час 40-50 км! С наступлением темноты погасили костер, но долго еще сидели вокруг него, слушали рассказы ветерана. Нам было приказано находиться на автомашинах до по­лучения новых указаний. Около 22 часов начался зловещий гул перелета фашистских эскадрилий на Восток, на Москву. Было до боли обидно, что мы не можем прервать этот спокойный перелет вражеской авиации на столицу нашей Родины Москву. Неужели мы не можем оборвать их полет, не допустить приближение стервятников к Москве?
Наконец, получили приказ двигаться, увы, на Восток! Такое движение омрачало наши души. Мы ведь были так воспитаны и твердо убеждены в том, что "ни пяди нашей земли никому не отдадим!", что будем воевать на территории той страны, которая нападет на нас, что наши самолеты будут летать "выше всех, дальше всех, быстрее всех!" Мы не сомневались в окончательной Победе нашей Родины над фашизмом, но пока мы отступаем, отступаем с большими потерями, и все наши представления о войне пока не оправдываются: нам трудно было объяснить стремительность в наступлении немецко-фашистских войск, причины их больших успехов на различных участках фронта. Рассказывали, что два-три дня назад, при отступлении наших войск через Соловьевскую переправу, накопилось огромное количество машин. Налетела фашистская авиация, разбомбила и сожгла якобы 500 машин! Мы двигались также на эту Соловьевскую переправу, ставшей теперь печально известной. Колонна машин тянулась на многие километры. Когда машина, в которой я ехал, достигла Соловьевской переправы, была на расстоянии 80-100 м. налетела эскадрилья немецких бомбардировщиков (я насчитал 12 самолетов), которая начала пикировать и сбрасывать на переправу бомбовый груз и обстреливать из пулеметов. Не успела эта эскадрилья улететь, как прилетела вторая, затем третья, а сколько было, их сказать трудно, так как проследить за ними было невозможно.
Налет бомбардировщиков был так внезапен, что отбежать в сторону от моста и дороги было невозможно: выскочив из машины, я увидел небольшой одиночный окопчик, глубиной с полметра. Я быстро влез в этот окопчик, но в нем было так тесно, что с трудом можно было поднять голову, защищенную каской. Разрывы бомб создавали сплошной невероятный грохот, и у меня создалось впечатление, что все погибли, и я еще уцелел каким-то чудом. Может быть, этот кромешный ад длился 5-10 минут, но он показался мне вечностью. Наконец все стихло, я вылез из ямы, которая вполне могла стать моей могилой. Вокруг было еще тихо, лишь постепенно стали показываться люди, которые, подобно мне, как-то зарылись и слились с землей, стали выходить из леса те, кто еще был далеко от моста. Часть наших машин уже была на восточном берегу моста. Я прошелся по предмостному участку и был удивлен - весь этот страшный налет закончился тем, что сгорели лишь две машины, находящиеся на самом далеком расстоянии от моста и был убит один человек! Это уже был не первый случай такого счастливого итога.
Переправившись на восточный берег Соловьевсвой переправы, мы мчались на всей скорости догонять вырвавшиеся вперед автомашины санотдела. После того, как это было сделано, мы получили распоряжение дислоцировать санотдел в Кардымово, но не успели там выгрузиться, как пришло новое распоряжение - следовать на местечко Федино. Здесь мы оставались нес­колько полных тревог и опасности дней. Обстановка была настолько напря­женной, что мы не входили в населенные пункты, жили и работали в лесах, не снимая с себя орудие и противогазы. В полной форме мы ложились на землю, иногда приходилось не только умываться, но и пить воду из лужи, а когда лужа находилась в стороне от дороги, то и упиваться не приходилось, так как выход из леса демаскировал местонахождение штаба армии. Естес­твенно, так долго оставаться было немыслимо, и через несколько дней мы покинули Федино и дислоцировались в лесу станции снабжения армии, у местечка Вадино, что на Северо-западе Смоленска. В первые несколько дней сохранялись все строгости маскировки, затем наши машины стали выходить из леса и двигаться по шоссе в западном направлении. Это вселяло в нас надежду на упрочение положения фронта нашей армии, и это оправдалось.

 

Андрей Иванович Лукашенко

ДОРОГАМИ ВОЗДУШНОГО ДЕСАНТА

Готовясь к возможной битве за Смоленск, областной комитет партии под руководством первого секретаря Дмитрия Михайловича Попова проделал поистине титаническую работу. Буквально на второй день войны в городе начал формироваться стрелковый полк из местных военных, которые находились в запасе. Через три дня этот полк под командованием преподавателя тактики Смоленского военно-политического училища майора Е. И. Шмакова занял оборону северо-восточнее деревень Александровки, Нижней Ясенной, Вишенки. Здесь же, возле краснинского большака — Старой Смоленской дороги, разместился и штаб полка.

В городе была также создана 3-я запасная стрелковая бригада под командованием полковника П. Ф. Малышева. Затем ее перебросили на восток. Полным ходом шло формирование истребительных батальонов и батальонов самообороны. Областной комитет партии сумел поднять все население не только Смоленска, но и области, и каждому нашлось дело. Десятки тысяч людей строили на территории области оборонительные рубежи, полевые посадочные площадки для самолетов, убирали урожай, эвакуировали в тыл оборудование заводов, хлеб и скот.

«Более двух третей своего состава и свыше 70 процентов руководящих партийных и советских работников послала Смоленская партийная организация в армию, в истребительные батальоны, партизанские отряды и на подпольную работу в тыл врага»'. А фронт приближался к Смоленску. 20-я и 16-я армии с трудом сдерживали натиск противника. Им пришлось действовать на широком фронте, и поэтому их оборона была неглубокой. События разворачивались стремительно.

14 июля Д. М. Попов сообщил в Смоленский полк, что гитлеровцы захватили Ленино и устремились на Красный. Положение было тревожным, оно предвещало бои с сильным и коварным врагом. Вот почему к концу дня в каждом взводе, роте и батальоне политработники провели беседы, смысл которых сводился к одному — стоять насмерть.

Назавтра ранним утром противник начал сильную бомбардировку и пулеметный обстрел лесов и дорог, прилегающих к Смоленску, а затем двинул вперед части своей 29-й моторизованной дивизии. Дважды в течение дня сводный отряд в составе двух батальонов 46-й стрелковой дивизии под командованием полковника Буняшина атаковал противника в районе деревни Хохлово, но, хотя и имел относительный успех, вынужден был отойти к Лубне.

Прорвавшиеся вдоль большака батальоны фашистов попали под ураганный огонь Смоленского стрелкового полка. Весь день он сдерживал их натиск, а вечером уступил свои позиции полку войск НКВД и истребительному батальону Красноармейского района и был переброшен в район Ярцева для борьбы с немецким десантом.

Гитлеровцам все же удалось обойти наши части и 16 июля ворваться в Смоленск.

И т. д.

http://www.ugra.alexandrovi.ru/kraev/vov/kraev1_2.htm

 

http://www.obd-memorial.ru/Image2/getimage?id=10076661
http://www.obd-memorial.ru/Image2/getimage?id=10076662
http://www.obd-memorial.ru/Image2/getimage?id=10076664