Некоторые факты о Великой Войне....

Как оборонялись «русские богатыри».


Германская открытка: Войска перед цитаделью Молдин (Новогеоргиевск).

Русские крепости против германских войск в 1915 году

Цепь мощных крепостей — Ковно (ныне Каунас), Новогеоргиевск, Гродно, Осовец и Брест-Литовск (ныне Брест) — в патриотической печати России кануна Великой войны часто патетически именовали «заставой русских богатырей». Действительно, цепь этих мощных, развитых в фортификационном отношении цитаделей перегораживала, словно застава богатырей в дозоре, западный «вход» в пределы Российской империи. Планировалось, что при неблагоприятном для России начале войны с Германией этот стратегический форпост из мощных крепостей сдержит натиск германских войск, обеспечивая необходимое время для развертывания русских армий.
Реальные события 1915 года продемонстрировали, что задача длительного сдерживания значительных сил германцев потенциалом русских крепостей была вполне достижимой. Блистательная оборона крепости Осовец, например, убедительно продемонстрировала высокую эффективность волевой, инициативной, стойкой обороны.
Негативный же опыт скоропалительных, бессмысленных, даже позорных капитуляций русских «богатырей» свидетельствует скорее о том, насколько порочной была кадровая политика русского военного ведомства. На важнейшие посты комендантов стратегически важных цитаделей назначались, как правило, пожилые, уставшие от службы, утратившие какой-либо волевой ресурс люди.
Ковна и Новогеоргиевск — замечательные, очень сильные в военно-техническом плане крепости — оказались первыми в ряду «преданных в штабах» русских цитаделей.

Силы и средства крепости Ковна

Ковенская цитадель (до революции этот города часто именовался как Ковна), расположенная в восточной части Литвы на реке Неман, относилась к числу относительно новых крепостей. Строительные работы по первому генеральному плану крепости начались в 1882 году и предусматривали возведение 7 фортов и 9 батарей, укрепленной замкнутой ограды, казематов, казарм, а также административных зданий. Несколько раз Ковну пытались расширять и усиливать, особенно после Русско-японской войны 1904-1905 гг., – с учетом опыта обороны Порт-Артура.
В 1912 году был утвержден новый план расширения цитадели. Ковна включалась в линию мощных западных крепостей — вместе с новой крепостью Гродна (устаревшее название Гродно) и усиленными в фортификационном отношении Новогеоргиевском и Брест-Литовском. Расширение Ковенской цитадели предусматривало строительство 12 новых фортов и 9 опорных пунктов на удалении до 4 км от старых фортов. Протяженность ее внешнего обвода увеличивалась с 30 до 45 км.
Работы по модернизации Ковны начались в 1913 году и в части первичного устройства были завершены к зиме 1914-го. В начале Великой войны в Ковенской крепости была расквартирована 28-я пехотная дивизия (109-й Волжский, 110-й Камский, 111-й Донской, 112-й Уральский пехотные полки), а также 3-й Новороссийский драгунский полк и 6-й Донской казачий полк.
Наступательные операции 1914 года потребовали всех сил, и эти подразделения были отправлены на фронт. К подходу немцев летом 1915 года обороняли Ковну резервные части — 495-й Ковенский и 496-й Вилькомирский пехотные полки, а также 102-я бригада ополчения из резервистов. Силы цитадели достигали 55 тысяч штыков, что было вполне достаточно для эффективной обороны. Комендантом крепости с марта 1909 года был генерал от кавалерии Владимир Николаевич Григорьев.


План крепости Ковна до модернизации. Изображение.

Ковна обладала солидным вооружением: 45 станковых пулеметов «Максим» и 1375 пушек 16 типов. В числе артиллерийских систем имелось четыре особо мощных (280-мм и 254-мм) орудия, 67 шт. 8-дюймовых (203-мм) гаубиц и 118 шт. 6-дюймовых (152-мм) пушек, а также 315полковых пушек (107-мм и 106-мм). Дальнобойность 280-мм мортир составляла около 10 км, при забросе в одном снаряде 58,6 кг взрывчатки. Дальнобойность 254-мм крепостных пушек была существенно выше — 20,5 км, при забросе в одном снаряде 18,8 кг взрывчатки. Шестидюймовые (152-мм) пушки фирмы «Кане» позволяли уверенно уничтожать противника на удалении около 12 км.
Ковна располагала собственным авиационным отрядом: 16 аэропланов «Фарман-ХХII» и «Вуазен».

Без твердости, спокойствия и энергии.

Наступление на Ковенскую крепость развивалось в рамках стратегического плана фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга по окружению русских войск в так называемом «польском выступе».
30 июля 1915 года две дивизии со вспомогательными частями из состава 40-го корпуса 10-й германской армии под командованием генерала Карла Лицмана начали развертывание на плацдарме в междуречье Немана и реки Еся — на лесистом и болотистом плацдарме с крайне плохими дорогами. Генерал Лицман осознанно рисковал — на всем протяжении Ковенского штурма правый (южный) фланг его группировки оставался фактически незащищенным.
«Атаку Ковны затруднял недостаток в тяжелом навесном огне, — писал в мемуарах Карл Лицман, – те средства, которые верховное командование предоставило нам в конце июля, были отправлены под Новогеоргиевск. У нас из тяжелых калибров осталось всего несколько батарей, которые могли действовать только с железнодорожного полотна и имели небольшую дальность. Но нас никакие затруднения не останавливали — мы проложили по целине нужные ветки. Атака могла быть произведена лишь на участке между железной дорогой Вержболово-Ковна и рекой Неман. Правое крыло атаки находилось все время под сильной угрозой русских, и эта угроза росла по мере того, как мы продвигались вперед».
8 августа немцы начали планомерную бомбардировку крепости, в этот же день на боевые позиции была доставлена «Большая Берта» — уникальная 420-мм мортира, названная так в честь Берты Крупп — внучки «стального и пушечного короля» Германии Альфреда Круппа. Фугасный снаряд «Большой Берты» весом в 900 кг летел на 14 км и оставлял при разрыве воронку глубиной 4,25 метров и диаметром 10,5 метров. От бронебойных снарядов «Берты» могли спасти лишь железобетонные перекрытия толщиной более 3,5 метров.
На следующий день немцы подняли на штурм гвардейскую пехоту: натиск был настолько силен, что сводный отряд из пограничников и ополченцев 2-й и 7-й Ковенских дружин (около 500 человек) вынуждены были отступить. Однако ранним утром 28 июля этот же отряд в страшном рукопашном бою вернул прежние позиции. В живых из всего отряда осталось только 72 человека.
28 июля Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич прислал коменданту Ковны примечательную телеграмму: «Уверен, что гарнизон крепости с честью будет отстаивать ее и с помощью Божией отразит все штурмы. Твердо на Вас надеюсь, что Вы проявите необходимую твердость, спокойствие и энергию и, когда нужно, личным примером будете поддерживать в войсках гарнизона геройский дух».
Зачем Главковерху потребовалось недвусмысленно напоминать уже пожилому генералу, бывшему ранее комендантом прославленной Севастопольской крепости, о необходимости сохранять «твердость и спокойствие» — остается загадкой. Вероятно, что те телеграммы, которые направлял генерал Григорьев в штаб фронта и Ставку, давали основание усомниться в наличии у него соответствующего настроя.
Наполеону Бонапарту принадлежит очень верное наблюдение: «Крепость, которая не взята за первые три дня штурма, — лучше не брать совсем». Действительно, в последующие дни уже не работает фактор внезапности, осажденные привыкают к разрывам и стонам раненых, потери штурмовых частей стремительно растут, а стойкие защитники все более убеждаются в эффективности своей обороны.


Генерал Карл Лицман.

Семь дней — с 8 по 14 августа — немцы не имели у стен Ковны никакого успеха. Их продвижение гаснет в массированном ружейно-пулеметно-орудийном огне осажденных. Конфигурация русско-германского фронта очень помогала гарнизону Ковны — солдаты генерала Лицмана могли наступать только с одного направления.
Казалось, оборона Ковны складывается успешно: немцы за неделю не могут взять даже внешний обвод цитадели. И вдруг за каких-то 12-14 часов наступает коренной перелом — немцы последовательно захватывают фольварк Януце и укрепленную линию Германишкес (на 13.00 1 августа), а затем, уже в 16.30 врываются на внешнюю линию обороны. К ночи на 2 августа весь первый (внешний) обвод обороны Ковны оказывается в немецких руках.
С учетом несомненного мужества и стойкости русских солдат (например, на 3 августа в сводном подразделении генерал-майора А.К. Кренке из 9 тысяч человек выбыло из строя 6 тысяч), трудно поверить, что столь стремительный успех немцев объясняется только преобладанием германских сил и средств. Можно предположить, что при обороне Ковны имела место та же ситуация, какая случилась некогда в Порт-Артуре после гибели генерала Р.И.Кондратенко: быстрая деморализация верховного командования, повлекшая стремительный развал управления войсками.

Старики редко бывают героями

Исследования в области военной психологии (результаты которых были уже доступны в начале ХХ века) убедительно доказывают: с каждым прожитым годом человек все больше боится смерти. Конечно, бывают исключения, но это единицы. Как видится, Генштаб России сделал огромную ошибку, оставив на высшем посту цитадели, заведомо сжигаемой во вражеском артиллерийском огне, 64-летнего генерала Григорьева.
Как утверждают очевидцы, в ночь на 3 августа он неоднократно терял сознание от гари пороховых газов. Рядом с ним стояли солдаты, офицера штаба — они не теряли сознание, а командир лежал в обмороке. Какой в таких условиях могла быть эффективность управления обороной?
Центральный внутренний обвод Ковны можно было удерживать по крайней мере еще несколько дней. В ночь на 3 августа капитан Василий Биман со своим батальоном неожиданной контратакой выбивает немцев из форта №1. Казалось бы, оборону цитадели еще можно восстановить, хотя бы по внутреннему обводу Ковны. Но тщетно — центральное управление обороной практически прерывается: отдельные форты продолжают стоять насмерть, но уже без поддержки и взаимодействия друг с другом.
Днем 3 августа генерала Григорьева неожиданно не оказалось на боевом посту в цитадели. Позже он расскажет военным следователям, что отправился «за подкреплением». Почему комендант не направил для этой цели одного из офицеров и почему не передал командование своему заместителю — остается загадкой.
Генерал Григорьев обнаружился примерно в 23.00 3 августа в деревне Владыкино — в 12 верстах от цитадели. Этот факт переполнил даже бездонную чашу терпения Фемиды Российской империи: решением Двинского военно-окружного суда с Григорьева сорвали погоны и приговорили к 15 годам каторги.
Командующий 10-й армией генерал Евгений Радкевич в ночь на 4 августа назначил новым комендантом Ковны командира 124-й пехотной дивизии Н.Я. Лопушанского. Восстановить центральное командование в цитадели было уже невозможно, однако генерал Лопушанский смог продержаться еще два дня и вывел из крепости порядка 18 тыс. солдат. Прямые потери русских убитыми и пленными превысили 30 тысяч человек.


Германская открытка: немецкие солдаты заняли Ковно.

По свидетельствам немецких очевидцев, солдаты генерала Лицмана собрали в Ковенской крепости около 15 тысяч тел русских солдат. Их свезли в Ковно к Воскресенскому православному собору и положили в огромную братскую могилу. В соответствии с германскими военными традициями на могиле был поставлен скромный каменный памятник, который был уничтожен советскими политработниками в 1946 году. Сейчас на этом месте нет даже памятной доски....

Крепость Новогеоргиевск

Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона на рубеже ХХ века сообщал о крепости Новогеоргиевск следующее: «Тройной ряд стен цитадели, широкие и глубокие рвы, высокие валы, уставленные огромными орудиями, дают впечатление неприступности; для осады Новогеоргиевска неприятелю понадобилось бы не менее 200 тысяч войска, тогда как для обороны ее достаточно 12 тысяч».
Современные исследователи обороны Новогеоргиевска И.М. Афонасенко и Ю.А. Бахурин отмечают, что к 1914 году «оборонительная мощь крепости возросла в разы, а суждения маститых военных специалистов практически исключали сомнения в неприступности этой крупнейшей твердыни Старого света».
Новогеоргиевск представлял сооружение невероятной мощи: фактически это была даже не крепость, а огромная система неприступных фортов, связанных шоссейными и железнодорожными коммуникациями, огражденная по периметру валами и рвами. За внешним периметром Новогеоргиевска могла свободно разместиться целая армия.
Артиллерийский потенциал крепости был огромен: только 8-дюймовых (203-мм) орудий насчитывалось 59 стволов, 6-дюймовых (152-мм) — 359 (в Ковне было 315). По общему числу артиллерийских стволов — 1814 штук — Новогеоргиевск также превосходил Ковну.
К моменту подхода немецких войск в крепости были сконцентрированы немалые войска: 58-я, 63-я, 114-я и 119-я пехотные дивизии, общей численностью около 92 тыс. штыков. В специальной литературе иногда говорится, что эти войска были, якобы, не обстреляны и не успели до штурма как следует уяснить фортификационные особенности Новогеоргиевска. Но в этом можно усомниться: 58-я и 63-я дивизии были переброшены в цитадель с Юго-Западного фронта, а в крепости они находились (до подхода немцев) более 1,5 месяцев. При эффективном командовании этого с лихвой бы хватило, не только для должного ознакомления, но и для обучения войск.
Главной проблемой Новогеоргиевска стали персональные качества высших командиров, прежде всего, коменданта цитадели, генерала от кавалерии Николая Павловича Бобыря.


Казематы крепости Новогеоргиевск. Фото: Imperial War Museums

Коменданту Новогеоргиевска в 1915 году шел уже 61 год, это был тучный, апатичный мужчина, склонный к плотным застольям и дешевой показухе, солдаты дали ему примечательную кличку «Пузырь». Боевого опыта Бобырь практически не имел, вместо полевых учений и артиллерийских стрельб предпочитал работу за письменным столом, за свои исследования в далеком 1887 году в Восточном Саяне, имел репутацию «востоковеда». Командирские качества Н.П. Бобыря также, по-видимому, были сомнительны. Генерал Деникин приводит в своих «Очерках русской смуты» весьма показательный пример, когда комендант Новогеоргиевска, проверяя исполнительность солдат, приказывал им колоть штыками проверяющих — в нескольких случаях этот безумный приказ едва не привел к трагедии.
Под стать коменданту был и начальник штаба цитадели — генерал Н.И.Глобачев. Все военные современники, видевшие его в деле, описывали этого офицера как «полное ничтожество», неспособное не то чтобы организовать войска, но и справляться с собственным конем.

«Русская командировка» генерал-полковника Безелера

Германский Генштаб рассматривал Новогеоргиевск как очень «крепкий орешек». Узнав из дешифровок русских радиограмм, что крепость предполагается оборонять в полном окружении не менее полугода, немцы стали готовиться к штурму цитадели с особой тщательностью.
Была создана специальная осадная армия «Модлин», которая включала 14-ю дивизию ландвера (сформированную из резервистов — РП) и пехотный корпус генерала Густава фон Дикхута. Позднее в нее была включена резервная бригада генерала фон Пфейля, а также 21-я и 169-я бригады ландвера — всего около 45 батальонов пехоты.
Артиллерийский кулак группы «Модлин» состоял из 84 орудий тяжелой артиллерии: шесть 420-миллиметровых и девять 305-миллиметровых гаубиц, одна длинноствольная 150-миллиметровая пушка, две 210-мм мортирных батареи, 11 батарей тяжелых полевых гаубиц, а также три батареи тяжелых полевых пушек калибром от 100 до 150 мм. Главной ударной силой немецкого огневого молота являлись, конечно же, 420-мм гаубицы «Большая Берта». Эти орудия удачно сочетали высокий разрушительный потенциал с хорошей скорострельностью, при уникальной для орудий такого тяжелого класса мобильности.


Германская 420-мм гаубица «Большая Берта».

Важно подчеркнуть, что ни по численности войск, ни по их боевой выучке (в основном части ландвера, т.е. военнообязанные запаса 2-й очереди), ни даже по числу и огневой мощи артиллерии осадная армия «Модлин» не представляла из себя неодолимую силу. Германский Генштаб по устоявшейся практике старался обеспечить захват Новогеоргиевска не концентрацией безграничных сил и средств, а качественным, волевым, в какой-то мере, даже инновационным командованием.
Командующим осадной армией был назначен Ганс Гартвиг фон Безелер — генерал-инспектор фортификационных укреплений Германии, специалист высочайшего класса. Всего за 12 дней — с 28 сентября по 10 октября 1914 года, командуя на Западном фронте особой армейской группой «Безелер», он сумел захватить одну из сильнейших крепостей Европы — бельгийский Антверпен. Генерал Безелер, несмотря на почтенный возраст (65 лет), поражал современников кипучей энергией, острым умом, привычкой лично осматривать, не доверяя бумажным планам, крепостные сооружения.

«Подарок» полковника Короткевича.

6 августа 1915 года германские войска вышли к реке Нарев и немедленно стали переправляться на восточный берег — для крепости Новогеоргиевск наступал «момент истины». «Штабу Северо-Западного фронта пришлось решить вопрос: как поступить с сильнейшей крепостью России — Новогеоргиевском? — пишет военный историк Антон Керсновский, — русским армиям предстоял далекий отход, о выручке крепости в дальнейшем не могло быть и речи — ее гарнизон был обречен на гибель. Положив защищать потерявшую, с отходом 1-й и 2-й армий, всякое значение крепость, штаб Северо-Западного фронта запер в ней на верную и бессмысленную гибель без малого 100 000 войска».
В свете стремительной гибели Новогеоргиевска эмоциональный накал Керсновского вроде бы оправдан. Но как следовало бы расценить решение командующего Северо-Западным фронтом М.В.Алексеева, если бы оборона Новогеоргиевска продолжалась 2-3 месяца (не говоря уже о тех 6 месяцах, которые планировались)? Быть может тогда, задержав германские войска и ослабив «натиск на Восток», оборона Новогеоргиевска заслужила бы иную оценку?
18 августа немцы охватили Новогеоргиевск с юга и начали обстрел фортов Дембе и Зегрж. Войска гарнизона, концентрируя наличные силы на внешнем обводе крепости, в ночь на 7 августа отступили за реку Нарев. «Все идет хорошо: окружение Новогеоргиевска почти закончено», — записал в дневнике 7 августа один из офицеров штаба немецкого Восточного фронта М.Гоффман.
Отступающие войска русского Северо-Западного фронта, равно как и войска гарнизона Новогеоргиевска вели себя пассивно, фактически смирившись с переходом инициативы в руки немцев. В результате «непротивления» русских войск 169-я бригада ландвера — с юга, 21-я бригада ландвера и бригада генерала Пфейля — с северо-востока, 14-я дивизия ландвера и корпус генерала Дикхута — с северо-запада, к 10 августа замкнули вокруг Новогеоргиевска кольцо окружения.


Новогеоргиевская крепость.

Это позволило генералу Безелеру отказаться от методичной осады и рискнуть овладеть крепостью решительной атакой в одном узком секторе, но с привлечением огня тяжелых и сверхтяжелых орудий. Успеху этому замыслу способствовало знакомство Безелера со всеми особенностями фортификации Новогеоргиевска. 17 июля 1915 года немецкая разведка захватила врасплох инспекторскую группу инженерной части крепости, которая без прикрытия совершала объезд укреплений. В результате скоротечного боя главный инженер Новогеоргиевска, полковник Короткевич-Ночевный был убит, а его портфель с генеральным планом всех укреплений Новогеоргиевска, включая схему расположения тяжелых батарей, оказался на рабочем столе командующего армией «Модлин».
Общая схема захвата немцами Новогеоргиевска оказалась почти точно такой, как и в случае с Ковно.
Первый этап этой схемы: безуспешный немецкий натиск на протяжении 5-6 дней, который неизменно разбивался на передовых позициях, но при этом вызывал в штабе цитадели все углубляющийся пессимизм и утрату веры в свои силы. На втором этапе это приводило к коллапсу тактического командования в крепости и сдаче первой оборонительной линии и узловых фортов. Затем логично следовал решительный штурм немцами внутреннего обвода цитадели, который приводил к ситуации нарастающего хаоса и странной смеси отчаянного героизма и столь же отчаянной трусости в разных подразделениях. Капитуляция в этих условиях наступала через 1-2 дня.

Оборона «по-комендантски».

Сектор главной атаки, который избрал генерал Безелер, располагался по междуречью рек Вкра и Нарев. Он фактически не имел альтернативы: только здесь проходила железнодорожная ветка, которая обеспечивала подвоз почти 900-килограммовых снарядов к «Большим Бертам».
Немцы начали обстрел сектора будущего прорыва с 12 августа, день ото дня усиливая интенсивность бомбардировки. Апогей первой фазы штурма наступил 16-17 августа: обстрел русских позиций достиг максимальной силы, германский ландвер неустрашимо бросался на штурм внешнего обвода, но неизменно отбрасывался русскими солдатами.
Только в конце дня 17 августа ценой значительных потерь немцы сумели захватить лишь два форта из 33, причем судьба одного из них была неясна, так как в нижних казематах русские продолжали отбиваться.
«Постоянно растущая мощь артобстрела, — отмечается в исследовании И.М. Афонасенко и Ю.А. Бахурина, — не причиняла русским казематированным укреплениям существенного вреда и вполне вероятно, что в случае продолжения даже пассивной обороны северо-восточных фортовых групп штаб Безелера был бы вынужден пересмотреть тактику ускоренной атаки. Судьба Новогеоргиевска во многом зависела от решения, которое должен был принять комендант. Оно оказалось роковым».


Генерал Макс Хоффман.

Наступала вторая фаза обороны «по-комендантски»: фаза немотивированного пессимизма и трусости. В ночь на 18 августа, отразив противника практически на всех участках, генерал Н.П. Бобырь отдал приказ отступить из фортовых групп ХV и ХVI. Фактически это означало преступную сдачу внешнего обвода крепости. Руководствуясь офицерской честью и законами военного времени, офицеры штаба «Пузыря» должны были бы в лучшем случае его тут же арестовать. Такие разговоры среди офицеров крепости велись, но закончились только принятием очередного бокала «на грудь».
Выполняя приказ Н.П. Бобыря, русские войска бессмысленно оставили сразу 5 фортов и отступили к внутренней линии обороны, причем ликвидировать возникшую брешь во внешнем обводе стало невозможно. Более того, с внутреннего обвода русские войска были лишены возможности организовать оборону на промежуточной позиции с опорой на берега река Вкра. Германские войска, напротив, почувствовали близость победы: артиллеристы получили возможность перенести огонь на центральные форты Новогеоргиевска, а ландвер приобрел плацдармы для дальнейшего наступления. По крепости покатилась волна слухов об измене, боевой дух гарнизона пал.

Во избежание «дальнейшего кровопролития».

Начальник оперативного управления штаба немецкого Восточного фронта, генерал М.Гоффан, узнав о захвате внешнего обвода крепости, записал 18 августа в дневнике: «Если Новогеоргиевск падет в ближайшие дни, мы тогда получим сразу три свободные дивизии. В таком случае положение на фронте в общем значительно улучшится».
Рано утром 18 августа генерал Безелер передал своим командирам приказ активно имитировать подготовку к штурму со всех сторон. На генерала Бобыря разом «упало небо»: малодушный «востоковед» почувствовал себя зайцем в окружении гончих псов. Уже в конце дня комендант Новогеоргиевска отдал приказ об отходе русских войск из фортовых групп Х-ХIII. Это решение фактически обрекало крепость на капитуляцию.
Пехотный корпус генерала Дикхута на рассвете 19 августа благодарно принял этот «подарок». Саксонцы, не потеряв ни одного солдата, заняли сразу 10 фортов — внешний обвод крепости перешел в руки немцев. К полудню генерал Дикхут приступил к штурму уже внутренней оборонительной линии Новогеоргиевска.
За внутренним обводом крепости, меж тем, психоз пораженчества выходил на новую спираль. Толпы солдат, отступивших из внешних фортов, бесцельно слонялись по внутреннему периметру цитадели — их никто не организовывал и не пытался использовать в обороне. Казалось, что штабные офицеры соревновались друг с другом только в одном: кто назовет более близкую дату капитуляции. Ранним утром 19 августа авиаотряд крепости получил предписание вывезти на аэропланах в русский тыл полковые знамена. Аэропланы взлетели, и можно было сдаваться «с чистой совестью».
Русские войска начинали сдаваться уже по-батальонно, степень их деморализации была такова, что немцы даже не забирали оружие: унылые колонны русских солдат с винтовками на плече брели в немецкий тыл и уже там их сдавали. Центральный форт (третий) внутреннего обвода был захвачен немцами в течение 4 часов, а рядом стоящий форт II — всего за 2 часа.
К вечеру 19 августа генерал Бобырь приказал собрать войска на центральной площади цитадели и сдать оружие. Из всей многотысячной толпы только пять офицеров — Федоренко, Стефанов, Бер и Берг (имя пятого офицера, к сожалению, не сохранила история) отказались выполнить очередной преступный приказ. Любопытно, что двое из этих героев — Бер и Берг — были обрусевшими немцами, Федоренко — украинцем, а фамилия Стефанов в равной степени могла принадлежать русскому, белорусу или болгарину.


Русские пленные солдаты покидают крепость Новогеоргиевск.

В ночь на 20 августа эти пять героев покинули крепость и, благополучно пройдя неплотное немецкое окружение, через 18 дней с боями вышли к своим в районе Минска. Бог любит смелых!
В ту же ночь генерал Бобырь перебежал к немцам. Сидя в столовой штабной квартиры генерала фон Безелера (немецкий командующий не счел возможным даже принять это ничтожество) он под диктовку ординарца написал приказ о сдаче крепости, мотивированный, разумеется, нежеланием «дальнейшего кровопролития».
Вечером 20 августа в Новогеоргиевск прибыл сам кайзер Вильгельм II. На следующий день в крепости состоялся небольшой военный парад. В это же время, по свидетельству американского корреспондента, «колонна пленных русских, выходящая из крепости, грязной бурой линией протянулась до горизонта». Вильгельм II вечером 21 августа телеграфировал греческой королеве о результатах штурма: в плен попало около 90 тысяч русских солдат, а трофейная команда насчитала 1500 орудий.
Современные военные историки подсчитали, что общие потери русской армии убитыми и пленными в Новогеоргиевске составили 90 214 солдат и 1 027 офицеров (из них 23 генерала). Это в 1,4 раза превышает общую сумму потерь пленными за весь период Русско-японской войны 1904-1905 гг.
Генерал Николай Бобырь весь период Великой войны просидел в немецком плену. Брест-Литовский мирный договор между большевистской Россией и Германией позволил Бобырю перебраться в Крым. В Ялте, после эвакуации Русской армии генерала Врангеля, он был арестован чекистами и расстрелян в ходе массовых убийств русских солдат и офицеров в период 7 декабря 1920 года по 25 марта 1921 года. Сидя в переполненном грязном подвале ВЧК, бывший комендант Новогеоргиевска, наверное, не раз с тоской думал: а стоило ли сохранять 19 августа 1915 года свою, уже очень немолодую жизнь для такой дальнейшей судьбы?

Подробнее http://rusplt.ru/ww1/history/kak-oboronyalis-russkie-bogatyiri-14113.html

 

ЗАГРАДОТРЯДЫ И ШТРАФБАТЫ НИКОЛАЯ II В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ

​

Многочисленные факты, свидетельства очевидцев и архивные документы по поводу «жестоких, варварских и бесчеловечных» приказов Верховного главнокомандования Красной Армии периода Великой Отечественной войны, касающихся создания штрафбатов и заградотрядов, судьбы советских военнопленных, сегодня хорошо известны. Однако о том, что подобная практика имела широкое применение и в годы Первой мировой войны, почему – то умалчивается.

«ПО СДАЮЩИМСЯ ОГОНЬ ОТКРЫВАТЬ НЕМЕДЛЕННО...»

Сегодня недобросовестные историки и публицисты при каждом удобном и неудобном случае пытаются побольнее пнуть «кровавого злодея» Сталина, обвинив его во всех смертельных грехах, совершенных против собственных солдат во время Великой Отечественной войны. И при этом не забывают повторять: вот в царской армии во время Первой мировой войны к собственным военнопленным относились гуманно, с пониманием. Посылочки слали в немецкие лагеря, а по возвращении пленных встречали как героев цветочками и хлебом с солью. В бой же солдаты шли не щадя себя, глубоко сознательно и исключительно из любви к царю-батюшке. И никаких штрафбатов- заградотрядов в царской армии не существовало.
Однако подобные заявления мало соответствуют действительности. Изучая доступные ныне архивные документы периода Первой мировой войны, становится ясно, что проблемы поддержания воинской дисциплины, боевого духа, а порой и просто элементарного порядка, на фронте остро стояли и перед командованием царской армии.
Уже в первые месяцы войны стало ясно, что русская армия сражается гораздо хуже немецкой, а иногда и австро-венгерской. Отдельные солдаты и офицеры, конечно, проявляли героизм, но в общей массе царские войска с трудом поднимались в атаку, часто панически отступали без приказа, а в плен сдавались массами. Всего в первый год войны в плен сдались более двух миллионов(!) солдат и офицеров. В результате русское командование и царское правительство было вынуждено предпринять ряд серьезных мер по наведению порядка, в том числе и на законодательном уровне.
После первых неудачных месяцев войны царь Николай II собственноручно подписал указ о том, что все сдавшиеся в плен военнослужащие будут после окончания войны отданы под суд, лишены земельных наделов и высланы бессрочно в Сибирь. Семьи попавших в плен военнослужащих лишались пенсий и государственных субсидий.
В развитие императорского указа командующие армий и фронтов стали издавать свои приказы, предельно ужесточавшие во¬инскую дисциплину. В приказе по 11-й армии от 19 декабря 1914 года, который подписал ее командующий, генерал В.Смирнов, например, говорилось: «Предписываю подтвердить, что все сдавшиеся в плен, какого бы они не были чина и звания, будут по окончании войны преданы суду и с ними будет поступлено (так в тексте. - Ред.), как велит закон, то есть статья 248 книги XXII Свода военных Постановлений.
Требую сверх того, чтобы о всяком сдавшемся в плен было объявлено в приказе по части с изложением обстоятельств этого тяжкого преступления - это упростит впоследствии разбор их дела на суде. О сдавшихся в плен немедленно сообщать на родину их семьям, чтобы знали родные о позорном их поступке и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся в плен была бы немедленно прекращена. Приказываю также: всякому начальнику, усмотревшему сдачу наших войск, не ожидая никаких указаний, НЕМЕДЛЕННО ОТКРЫВАТЬ ПО СДАЮЩИМСЯ ОГОНЬ ОРУДИЙНЫЙ, ПУЛЕМЕТНЫЙ И РУЖЕЙНЫЙ».

Еще раз подчеркну, что упомянутая статья 248 книги XXII Свода военных Постановлений в качестве наказания предусматривала лишение всех прав гражданского состояния и бессрочную ссылку в Сибирь.
А вот приказ весьма популярного у сегодняшних историков командующего 7-й армией генерала А.Брусилова от 5 июня 1915 года. В нем говорится буквально следующее: «Кроме того, сзади надо иметь особо надежных людей и пулеметы, чтобы, если понадобится, заставить идти вперед и слабодушных. Не следует задумываться перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад или, что еще хуже, сдаться противнику. Все, кто видит, что целая часть (рота или больше) сдается, должны открывать огонь по сдающимся и совершенно уничтожать их. Мы начали отступать не по своей вине, но отступаем уже второй месяц. Пора остановиться и посчитаться, наконец, с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве его сил, неутомимости, непобедимости и т.д. А потому приказываю: для малодушных, сдающихся в плен или оставляющих строй, не должно быть пощады. По сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный, и орудийный огонь... Хотя бы даже с прекращением огня по противнику, на отходящих или бегущих действовать тем же способом, а при нужде не останавливаться также перед поголовным расстрелом».
Так и хочется спросить у какого-нибудь либерального историка: а чем эти распоряжения от известного сталинского приказа «Ни шагу назад»? Как говорится - найдите хоть одно отличие.
Таким образом, приведенные документы красноречиво свидетельствуют о том, как в действительности обстояло дело с внесудебными репрессиями в русской армии под командованием императора Николая II. Имелись там и специальные пулеметно- артиллерийские команды, и заградительные отряды, функции которых исполняли конные казачьи полки и жандармские дивизионы. Дополнительную информацию на эту тему можно почерпнуть в книге М.К. Лемке «250 дней в царской ставке».
Существовали в царской армии и штрафные подразделения. В 1915 году из штрафников сформировали крепостные батальоны, оборонявшие крепости Перемышль, Ковно и Брест-Литовск. Некоторых штрафников приковывали цепями к пулеметам и оставляли прикрывать отход наших войск. О таких фактах сообщала германская и австрийская пресса.

С КОРАБЛЯ В ОКОП

Немало штрафных подразделений было создано из моряков. Как известно, дисциплина на царском флоте хромала и многих морячков за различные нарушения списывали с корабля на берег. На Северном фронте сражалось несколько пехотных штрафных батальонов, сформированных из моряков- балтийцев. Да и на самом Балтийском флоте имелись подразделения штрафников, которые посылали в самые горячие точки. Именно штрафники, например, героически обороняли Моонзундские острова .
На Западном и Юго-Западном фронтах действовали тяжелые артиллерийские дивизионы, сформированные из матросов Балтийского и Черноморского флотов, совершивших дисциплинарные проступки. Здесь следует пояснить, что в Первую мировую во войну немцы имели подавляющее преимущество в тяжелой артиллерии. И на каждую русскую батарею, открывшую огонь, немедленно обрушивался ответный огневой удар со стороны трех-четырех неприятельских батарей. Таким образом, служба в мортирных и гаубичных дивизионах была очень опасной и туда направляли в основном штрафников. В таком дивизионе служил прапорщиком будущий писатель Б. Лавренев. При мобилизации его признали политически неблагонадежным и направили на самый опасный участок фронта.
Любопытное наказание было предусмотрено для струсивших или бежавших с поля боя офицеров. Им предлагали либо пойти под трибунал, либо освоить профессию... военного летчика. Мало кто знает, что в 1916 году в царской армии имелось 15 армейских и 64 корпусных авиационных отрядов, на вооружении которых состояло 1109 аэропланов. Летчиков-добровольцев уже не хватало, поэтому для комплектации авиаотрядов использовали офицеров-штрафников, имевших необходимый образовательный уровень. Штрафники летали даже на тяжелых бомбардировщиках типа «Илья Муромец». Многие из них, осознав свою вину, сражались неплохо.
Тех же, кто не мог освоить летную технику, отправляли рядовыми в бронедивизионы. Дело в том, что тогдашние броневики были тихоходными и представляли отличную мишень для вражеской артиллерии. Экипажи броневиков часто гибли в первом же бою.
В заключение стоит отметить, что жесткие меры, предпринятые царским командованием для поддержания воинской дисциплины, дали положительные результаты. Воинские части перестали отступать без приказа, а количество дезертиров и военнослужащих, сдавшихся в плен, резко сократилось. По немецким данным, в 1916-1917 годах в плен попали всего 5 тысяч русских солдат и офицеров, причем практически все - ранеными или в бессознательном состоянии...

 

Баварский военный музей.
Интересные экспонаты....http://www.ibrest.ru/forum/?t=395#.VF6WgKi5iyY

В период первой мировой войны, арбалет применят в качестве гранатомёта, при помощи которого вполне эффективно удается обстреливать позиции противника на дистанциях до полукилометра.




Во время войны 1914—1918 германцы применяли станковый арбалет в качестве гранатомёта. Такой арбалет изготовлялся полностью из стали. Лук такого арбалета имел рессорную конструкцию с тетивой из стального троса. Впереди рессоры имелась опорная перекладина, снимавшая излишнее напряжение лука и тетивы. Натягивали лук при помощи вращающейся рукоятки: при этом на вал наматывалась бечёвка и тащила ползун тетивы до остановки на зацепе спускового механизма. Силу натяжения лука, а следовательно, и дальности стрельбы можно было регулировать.

 

Сайт по Австро-Венгрии. Можно посмотреть все, что касаемо ПМВ - история, вооружение, обмундирование и т.д....и т.п......http://ah.milua.org/category/history/ww1-history

 

Фотография русского солдата, захваченная немцами и в дальнейшем использованная в качестве открытки для передачи привета домой.



Текст с немецкого сайта:

Russian soldier / Gefreiter Wilhelm Schulze, Magdeburgisches Jäger-Bataillon Nr.4
Letter on reverse (below) kindly translated by xiphophilos: authored sometime around 8.11.1915 and sent to his wife, Frau Wilhelm Schulze in Enger in Westfalen. Briefstempel: Soldatenbrief Magdeburgisches Jäger Bataillon No. 4. Feldbataillon. Postage cancelled: K.D. Feldpostexpedition der 78. Reserve-Division 8.11.15.

Like the Germans, Russian soldiers liked their studio portraits too and often carried copies with them so that if time permitted they could pen a letter home on the reverse. I'm sure that when this Russian soldier had his picture taken he had no idea it would be used by a German soldier to convey a message home. Perhaps it was taken from him after being captured, perhaps ...

 

Уже в 1915 Германия начала реквизировать материалы для военной экономики.
Церковные колокола были переплавлены и превращены орудия.
Всего, приблизительно 85,000 бронзовых церковных колоколов было захвачено и переплавлено, для производства вооружения для ПМВ и ВМВ .

 

Интересный подход к сбору пожертвований на нужды кайзеровской армии.



По данному снимку, сбор средств происходил в Фрайбурге.
Каждый человек, желающий участвовать и показать свой патриотизм, делал пожертвование и затем получал горстку гвоздей эквивалентной стоимости.
Эти гвозди были тогда забиты в деревянный объект. Чем больше пожертвование, тем больше получали гвоздей.

Оригинальный текст:

"Nagelungstag" (Nailing-day)
Brief letter on reverse (below) kindly translated by AlpenKorps1915: authored on 8.2.1916 and addressed to a Frau Anny Lux in Rohrbach near Heidelberg. Postage cancelled in Freiburg im Breisgau on 8.2.16. Photogr. F. Armbruster in Freiburg i.B.

"Nailing-day" was a fundraiser for members of the armed forces and their dependents, in this case taking place in Freiburg im Breisgau. Each person wishing to participate and show their patriotism would make a donation and then receive a handful of nails of equivalent value. These nails were then driven into a wooden object. The larger the donation, the more fancy the nails.

 

На этой неделе появилась в киосках Союзпечати книга "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы." Максима Оськина.
Одна из книг, на которой тормознул взгляд, тем более Оськин, на мой взгляд, хорошо пишет о ПМВ. Не рекламирую, но рекомендую. Чем интересна?
Вопросы операций, их разбор - не производится. Освещаются только вопросы причин сдачи в плен, дезертирства военнослужащих РИА. Белобилетчики, беженцы, шпиономания. Стоит 139 рэ.
Кому интересны эти вопросы, то рекомендую. Не пожалеете.

 

Да, я это видел, сейчас в другой обложке, в зеленой.
Но текст тот же.

 

"Унтер-офицер гусарского полка Шаталов эту композицию вылепил в течение часа в имении Априкен (1915 год), тотчас же по изгнании оттуда германцев.
Отходя гусары унитчтожили группу, чтобы немцы из мести не сожгли соседния латышския мызы.

 

Из материалов печати о ПМВ......
О том, как взаимоотношения с местным населением повлияли на неудачи русской армии в военных действиях на территории Восточной Пруссии в годы Первой мировой войны.
С началом Великой войны русское командование, согласно подписанным еще в 1912 г. русско-французским конвенциям, предполагало начать вторжение в Восточную Пруссию силами двух армий (в то время как большая часть войск выступала против Австро-Венгрии). Первой армии генерала П.К. фон Ренненкампфа следовало наступать из-за р. Неман, Второй армии генерала А.В. Самсонова – из-за р. Нарев. Действуя в обход Мазурских озер с обеих сторон, они должны были взять противника в гигантские «клещи» (т.е. 8-ю армию генерала М. фон Притвица) и уничтожить. Ход операции достаточно хорошо изучен . Казалось бы, этим сражениям посвящено столько литературы, что не должно остаться никаких белых пятен, однако это не так. И здесь хотелось бы еще раз коснуться оккупационного режима и оценить фактор поведения местного населения на общий ход операций.
Когда 17 августа 1-я русская армия перешла восточную границу, большая часть жителей провинции бежала. По некоторым сведениям, число вынужденных беженцев составило где-то 350 000 человек. Массовое бегство происходило под влиянием немецкой пропаганды, которая представляла русских, особенно казаков, бесчеловечными средневековыми варварами («бродячие крысы», «степняки зловонные» – лишь типичные эпитеты), которые убивают детей и насилуют женщин. Эти потоки беженцев мешали передвижению войск (в т.ч. и во время выдвижения немецких корпусов против 2-й русской армии), причем обеих сторон, что отразилось в мемуарах как русских офицеров, так и германских военачальников.
Как известно, начало войны было встречено в русском обществе широким патриотическим подъемом. Высокий боевой дух в армии обеспечивался и тем, что боевые действияначались на территории противника (причем с более-менее удачных боев у Каушена (19 августа) и у Гумбиннена (20 августа)). А бегство мирных жителей свидетельствовало о деморализации врага, что еще больше укрепляло веру в скорую победу.
Показательны строчки из мемуаров Н.В. Буторова, начальника одного из медицинских отрядов при 1-й армии: «С какой гордостью вступили мы в пределы Восточной Пруссии! С каким чувством собственного достоинства старались сидеть на лошадях, проходя по обгорелым улицам Эдткунена! Как радовались, глядя на поврежденные артиллерией дома и на местных жителей, поспешно снимавших шляпы!».
Однако поведение населения сказалось и на оперативном творчестве русских военачальников. В первые дни наступления в Восточной Пруссии русским солдатам не раз приходилось находить в домах, покинутых хозяевами, накрытые столы с почти еще теплой едой. Зачастую это интерпретировалось в качестве свидетельства о неожиданности русского наступления, высокой его скорости, а также поспешного бегства (хотя могло говорить и о том, что некоторые немцы вовсе не покидали свои хозяйства, а прятались в погребах, подвалах или даже лесах). Русских солдат, въезжающих в города, часто встречала мертвая тишина.
Но ощущение, что город обезлюдел, было порою только внешним: жители просто боялись выйти на улицу и привлечь к себе внимание. Каким образом накрытые столы с горячей пищей оказали влияние на ход оперативной мысли, показывают мемуары генерал-квартирмейстер штаба Верховного Главнокомандующего Ю.Н. Данилова: «Население оставляло свои насиженные места и… запрудило дороги вглубь страны. Получалось впечатление полной эвакуации немцами Восточной Пруссии…. Впечатление от победы генерала Ренненкампфа и спешного отступления германцев было столь сильным, что одно время возникла даже мысль о переброске 1-й армии к Варшаве».
«Победы генерала Ренненкампфа» - это успешные действия 1-й русской армии под Гумбинненом 20 августа, через три дня после начала наступления, когда было нанесено поражение немцам. Это привело к отступлению 8-й немецкой армии, командование которой временно поддалось панике, а потому было заменено. Так на восточном фронте появился, пожалуй, самые эффективные немецкие генералы – П. фон Гинденбург, занявший пост командующего армией, и Э. Людендорф, ставший начальником штаба.
Они решили, используя развитую сеть железных дорог, оторваться от войск Ренненкампфа и нанести сокрушающий удар по 2-й русской армии генерала А.В. Самсонова, которая в это время пересекла южную границу и двигалась на север, грозя зайти германцам в тыл.
В это время, находясь под влиянием побед под Гумбинненом и поведения мирного населения, русское командование решило, что немцы разбиты и отступают. Это стало роковым самообманом, но до последнего момента генералы так и не смогли выйти из плена неверных интерпретаций. Исходя из подобного понимания обстановки, главнокомандующий Северо-Западного фронта Я.Г. Жилинский ориентировал генерала А.В. Самсонова на более активные действия, дабы успеть отрезать отход за Вислу. Командующий 2-й армией был более осторожен и больше боялся за левый фланг; штаб фронта, наоборот, долгое время не видел там опасности. Это привело к излишним трениям между генералами, растяжению армии по фронту, а также изматыванию войск.
В итоге, когда германцы атаковали и откинули 26-27 августа оба фланга 2-й армии, А.В. Самсонов принял ошибочное решение вести наступление центром, предполагая, что противник действует главным образом против его левого фланга. Это привело к тому, что центральные корпуса лишний день (28 августа) задержались на позициях и уже на следующий день были окружены. В результате 2-я армия потерпела сокрушительное поражение.
Столкнувшись с солдатами противника в реальности, мирные жители неожиданно понимали: перед ними абсолютно не дикари из средневековья. Постепенно сильный первоначальный страх отступал, но исчезнуть, конечно же, не мог. Многие немцы считали, что несмотря на выражаемое оккупантами добродушие, нужно все-таки постоянно держать себя в руках.
Некоторые даже активно сотрудничали с оккупантами. Удивительно, но после изгнания русских многие главы местного самоуправления в городах в августе – сентябре 1914 г…. стали почти героями за то, что делали все, чтобы сохранить жизнь мирному населению и спасти город от разрушения.
В то же время определенная часть населения, разогретая сообщениями (в массе сильно преувеличенными и ложными) о зверствах русских и патриотическими лозунгами, старалась воспользоваться любым случаем, чтобы навредить врагу. Это осложняло как ведение боевых действий, так и работу штабов, вызывая нарушение связи, а также излишнюю нервозность, что не могло не сказываться на качестве принимаемых решений.
Так, многие нарочно указывали неправильные дороги неприятельским разъездам и посыльным. Во время отступления русских войск мирные граждане нередко оказывали содействие своей армии в изгнании оккупантов. К примеру, обыватели Алленштайна помогали громить русский 13-й корпус, с боем оставлявший город. Также и жители Тильзита открыли огонь по отступающему из города 270-му Гатчинскому полку. В целом подобные действия местного населения, которое «безобидным» вовсе не назовешь, думаю, нужно рассматривать как проявление патриотизма.
Как в официальных документах, так и в воспоминаниях очевидцев отмечается, что некоторые «мирные» жители убивали одиночных солдат, стреляя им в спины. Это могли быть как одиночные патриотически-настроенные граждане, так и (что более вероятно) немецкие патрули и соединения ландштурма, которые, пользуясь пособничеством местного населения, нападали на русские войска, устраивали засады.
Также, как писал командир 1-й кавалерийской дивизии генерал В.И. Гурко: «Вступив на германскую территорию, мы очень скоро обнаружили, что враг использует для сбора информации местных жителей, в первую очередь – мальчишек школьного возраста, которые во время движения наших частей появлялись на велосипедах у них перед фронтом и на флангах. Первое время мы не обращали на них внимания – до тех пор, пока обстоятельства совершенно ясно не показали нам, ради чего раскатывают вокруг нас эти велосипедисты.
Тогда мы были вынуждены отдать приказ открывать по юным самокатчикам огонь (что давало немцев возможность заявлять, будто русские солдаты расстреливали детей – П.К.)… Несколько раз мы ловили германских солдат, переодетых крестьянами или даже женщинами». Порою, жители поджигали стога сена и постройки по пути продвижения русских, чтобы дать сигнал своим войскам.
Все это еще больше осложняло наступление.
В сделанном генералом Пантелеевым «Докладе правительственной комиссии, назначенной в 1914 г. для расследования условий и причин гибели 2-й армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии осенью 1914 г.» среди причин поражения, кстати, и выделялось: «непринятие надлежащих мер к осмотру пройденного армией пространства, особенно лесов, городов и селений, к задержанию партизан противника и уничтожению средств сигнализации и сношения (телефонов), коими противник пользовался в тылу наших войск» . С другой стороны, у А.В. Самсонова просто не хватило времени, чтобы полностью обезопасить тылы. Более внимательно к этому вопросу относился командующий 10-й армией генерал Ф.В. Сиверс.
Так, 27 (14) ноября в одном из приказов он писал, что во время пребывания в Восточной Пруссии выявлялась враждебность немцев, а потому в каждом пункте необходимо осматривать дома и подвалы, а также брать заложников. Отмечалось, что и чины прусской лесной стражи являются агентами разведки и их надо брать как пленных.
Эксцессы с местным населением озлобляли как нижних чинов, так и офицеров и приводили не только к ответным карательным операциям, но и к различным эксцессам с кровавой развязкой. В донесении в штаб фронта 25 (12) августа П.К. фон Ренненкампф отмечал, что «…поступают редкие донесения одиночных выстрелах из селений по войскам. Все селения, откуда стреляют, сжигаются, о чем население оповещено».
Приказы об ответных карательных рейдах в общей массе нельзя назвать варварскими, однако полностью оправдывать их тоже не стоит. Подобным образом поступали все армии мира во все времена. Довольно сложно воевать, имея в тылах недоброжелательно настроенное население. Русские офицеры старались жестко (и не только по отношению к населению) поддерживать дисциплину на оккупируемых территориях, пытаясь не допускать насилия….А велики глаза не только у страха, но и у сарафанного радио и немецкой пропаганды которые, многочисленные факты дисциплинарного взыскания могли в скором времени представить в качестве «азиатской дикости». Ведь даже на одни и те же события взгляд и отношение мирных граждан и русских солдат будет разным.
Также нельзя не отметить, что экономическое развитие Восточной Пруссии, что помогало решать проблемы с продовольствием, компенсируя сбои в работе тылов. В приказах как по 1-й, так и по 2-й армиям можно читать формулировки о том, что войскам приходится питаться «местными средствами», которые скудными явно не назовешь.
Согласно воспоминаниям протопресвитера армии и флота Г. Шавельского, в меню нижних чинов часто (особенно в августе 1914 г.) входили утки, и куры, и баранина. Вряд ли интенданты могли обеспечить столь шикарное меню рядовому составу. Однажды один солдат добавил в борщ какао. Описывая наступление 2-й армии в Восточную Пруссии, полковник В.Е. Желондковский отмечал, что касательно пограничной деревни Каммерау, полностью покинутой жителями, ходили слухи «о необыкновенных раскормленных свиньях, о стадах гусей и рогатого скота…
Он (заведующий хозяйством батареи – П.К.) попросил разрешения поехать еще раз в деревню и забрать для батареи хотя бы одну свинью. Разрешение ему дано не было. Нужно было ждать, как будет вообще регулирован вопрос довольствия на неприятельской территории в случае если жители покинут ее и купить ничего нельзя будет. Конечно, гуси пострадали не мало – я видел, как кое-где пробирались конные с притороченными к седлам обезглавленными гусями».
А на поиски еды в немецких селениях (в большинстве пустых) обычно не смотрели как на мародерство, тем более, как на равное, скажем, разграблению помещичьих усадьб. Реквизиции стали нормой. Даже в приказе от 26 (13) августа П.К. фон Ренненкампф указывал: «Возможно, что не успеют подвозить хлеба, но это не должно останавливать наступление нашей славной армии.
Продовольствия находим много, мяса – сколько угодно, овощей и картофеля тоже, поэтому случайный недостаток хлеба не должен иметь значения. Войсковым интендантам, находя запасы муки и хлебопекарни, организовать хлебопечение на местах».
Причем этим обычно не ограничивались. В сентябре 1914 г. во время отступления 1-й армии служивший в штабе П.А. Аккерман свидетельствовал: «…левый фланг армии, наиболее пострадавший, тем не менее умудрился пригнать, отходя спешно, от десяти до пятнадцати тысяч голов скота. Я своими глазами видел стада и не малые (голов до шестисот) типичных, белых с черными пятнами, голландок из Восточной Пруссии». Однако в поисках продуктов русский солдат мог все перевернуть вверх дном, что является одним из объяснений, почему многие дома, особенно в сельской местности, пострадали.
С другой стороны отметим, что офицеры, вынужденные сами обеспечивать свои части пропитанием, обычно платили местным жителям за провиант. Восточной Пруссии был нанесен колоссальный экономический и материальный ущерб, с потерей 135 000 лошадей, 250 000 коров, 200 000 свиней и урожая 1914 г. появились катастрофические проблемы со снабжением.
С другой стороны, нельзя не отметить и обратную сторону богатства провинции. Начав наступление в августе 1914 г., многие, особенно нижние чины, были поражены богатством и ухоженностью немецких земель (а продвижение вперед не могло не подымать боевого духа). Ухоженность и порядок Восточной Пруссии отмечали и другие участники событий. Многие не понимали, зачем немцам нужно было начинать войну, если у них и так все есть. Это вызывало, особенно у простого солдата, чувство зависти, которое нередко трансформировалось в ненависть, а она в свою очередь выливалась в излишней жестокости и мародерстве.
Так, классическим стал случай, когда солдат выдирал из рояля клавиши, мотивируя это тем, что рояль был немецким. Однако если в городах силами офицеров порядок навести удалось, то в сельской местности это было сделать труднее. Офицер К.С. Поповотмечал в мемуарах: «Я до сих пор не могу объяснить себе страсти солдат к разрушению, обуревавшей их при виде отражения своей собственной физиономии в зеркале».
А мародерство снижало воинскую дисциплину и пагубно влияло на поведение солдат, разлагая боевую мораль и дух. «В артиллерии… можно… видеть целую свинью на передке орудия, граммофоны… В обозах везли пружинные кровати… и даже нередко встречались пианино… Противно было смотреть на эту гадость, вносившую в войска деморализацию», – с горечью писал офицер К.С. Попов, участник осенних боев. Часто занимались мародерством не из-за желания награбить, а просто ради разрушения. Как писал П.А. Аккерман: «Ныне сознание подсказывало солдату, что необходима борьба с материальным благосостоянием неприятеля».
Можно проследить корреляцию между ростом мародерства и низким боевым духом. Если говорить в общем, то любая война попросту развращает. Мародерство и возможность безнаказанно нарушать законы (даже войны) развращает еще больше, делая нижних чинов менее дисциплинированными. Отступление и окопное же «сидение» сами по себе действуют угнетающе, поэтому не удивительно, что учащаются случаи нарушения дисциплины, в том числе можно отметить факты братаний.
К примеру, описывая отход 1-й армии из Восточной Пруссии в сентябре 1914 г., лейб-драгун А. Бендерский писал: «Разоренные части пехоты в беспорядке шли на восток, сжигая все, что попадалось на их пути». Достаточно широкий размах мародерство и вандализм приобрели во время Второго наступления (октябрь – ноябрь 1914 г.), в период позиционной войны. Офицер А.А. Успенский писал о тех днях: «Какая подавленность духа от сознания, что ты обратился в крота!».
Хотя и стоит отметить, что офицеры старались следить за порядком и делали все, чтобы пресекать бесчинства. Чтобы не упрощать картину отметим: мародерство получило распространение в 1-й армии и во время августовского наступления. М. Лемке, позднее служивший в Ставке, на основе доступных документов писал о тех днях: «Ренненкампф вешал солдат, грозил, что и «впредь так будет поступлено с каждым, кто будет заниматься мародерством» (7 августа 1914 г.), расстреливал мародеров в присутствии всего гарнизона (10 августа1914 г.), но так ничего добиться и не мог… Все эти меры скользили по верхам, а в глубине армии сидел вор и насильник».
Однако в ряде случаев по поводу тщетности усилий следует усомниться, согласно свидетельствам как русских, так и немцев, дисциплина царили в таких городах как Инстербург и Тильзит. Если в городах обычно удавалось наводить порядок, то в сельской местности это было сделать сложнее. И причем – далеко не всегда целесообразно. Иногда факты вандализма обуславливались необходимостью выживания войск.
К примеру, зимой солдаты постоянно проводили время на холоде, а потому они разбирали на топливо дома, постройки или использовали в этом качестве мебель, книги и т.п., одним словом, все что горит. Это, видимо, приняло настолько широкий масштаб, что командующий 10-й русской армией генерал Ф.В. Сиверс был вынужден приказать: «В занятом нами районе Восточной Пруссии брошенные местными жителями жилища и домашнюю утварь отнюдь не употреблять на отопление, а пользоваться для этого имеющимися запасами угля, дров, а также лесом; при чем для планомерного использования материалов отопления войсковые начальники должны распределять между подведомственными им частями районы на участи». Последнее также объясняет и массовое выселение немецких жителей из прифронтовой полосы осенью-зимою 1915 г.
Так, в приказе по 10-й армии от 7 января 1915 года (25-го декабря 1914 г.) отмечалось, что «есть основания предполагать, что заразные болезни передаются к нам от немцев вследствие того, что наши войска надевают иногда их одежду и пользуются едой и питьем, находимыми у немецких раненых, пленных или убитых». О размахе депортации в этот период говорит за себя следующий факт: министр внутренних дел Н.А. Маклаков 19 (6) января 1915 г. обратился к Н.Н. Янушкевичу, начальнику штаба Верховного главнокомандующего, с просьбой «прекратить массовую высылку жителей Восточной Пруссии». Ведь цифра интернируемых в Сибирь и Поволжье измерялась тысячами, а содержались они практически наравне с военнопленными, в тех же ужасных условиях.
Таким образом, можно заключить, что при оценке боевых действий в Восточной Пруссии в годы Первой Мировой войны ни в коем случае нельзя выпускать из виду фактор местного населения и характер оккупационного режима, который прямым или косвенным образом воздействовал на исход сражений.
Так, неверная оценка поведения населения оказала влияние на принятие оперативных решений, а поведение патриотически настроенных граждан осложнило боевую работу (особенно в отношении организации связи, с которой и так были проблемы), вызывая излишнюю нервозность среди офицеров и отвлекая их от более важных проблем.

Сообщения объединены, 26 янв 2016, время первого редактирования 26 янв 2016

Вопрос о создании польской армии в России во время Первой мировой войны.

Начало мировой войны 19 июля (1 августа н. ст.) 1914 г. вызвало невероятное оживление в польских кругах во всех трёх империях, поделивших некогда Речь Посполитую. Россия, Австро-Венгрия и (в меньшей степени) Германия начали своего рода состязание за приверженность поляков.
Армия – наиболее важная вооруженная организация государства, являющаяся гарантом его независимости, – перестала существовать в Польше со времени подавления освободительной войны против Германии, Австрии и России в конце XVIII века. Вооружённые силы Царства Польского в составе Российской империи, созданного после Венского конгресса 1815 г., были подчинены российскому Великому князю Константину и носили национальный характер лишь номинально, а попытки возродить независимость Польши и воссоздать её вооружённые силы в ходе восстаний в 1830–1831, 1846, 1863–1864 гг. оказались неудачными и привели к полной ликвидации польских национальных частей в армих государств, которые поделили Речь Посполитую. Польские сторонники независимости могли надеяться лишь на войну, которая перессорит три империи, что позволит полякам выступить с оружием в руках для завоевания независимости.
Начало мировой войны 19 июля (1 августа н. ст.) 1914 г. вызвало невероятное оживление в польских кругах во всех трёх империях, поделивших некогда Речь Посполитую. Россия, Австро-Венгрия и (в меньшей степени) Германия начали своего рода состязание за приверженность поляков. Еще в 1910–1911 гг. в Западной Галиции (Малопольше) и Восточной Галиции (Галичине)
было развито польское парамилитарное движение, физически и морально готовящее городскую и сельскую молодёжь к предстоящей войне за независимость Польши.
С началом Первой мировой войны в 1914 г. австро-венгерские власти дают разрешение на создание на их основе Западного (в Кракове) и Восточного (во Львове) Польских легионов. Такое разрешение вынуждало Россию сделать ответных ход – обеспечить больше льгот польскому населению империи, в том числе путем создания национальных формирований.
Правящие круги Российской империи осознавали, что слишком большие уступки в "польском вопросе" могут привести к заострению национально-освободительной борьбы поляков. Накануне войны в результате рассмотрения Военно-судным управлением Военного министерства возможности службы в армии представителей различных народов Российской империи было решено отказаться от создания отдельных национальных формирований[1]. Однако мировая война внесла свои коррективы в военную и национальную политику империи.
Уже 1 августа Верховный головнокомандующий российской императорской армии Великий князь Николай Николаевич выдал воззвание "К полякам", в котором пообещал воссоединение всех польских земель под скипетром царя и возрождения Польши, "свободной в своей вере, языке и самоуправлении"[2]. Именно этот документ стал причиной появления слухов о возможном создании в России польской армии в среде польских политиков и военнослужащих-поляков[3]. В том же месяце по просьбе дворянина Витольда Остои-Горчинского Великий князь Николай приказал "собрать отряд из поляков и идти на помощь армии"[4]. Начался процесс создания подразделений, которые в декабре 1914 г. были сконцентрированы в г. Ново-Александрия (Пулавы) и объединены в 1-й Польский легион (в польской историографии по месту формирования он известен как "Пулавский легион").
Однако Польский легион не имел очень ограниченный национальный характер: 31 января 1915 г. подразделения легиона "в целях установления однообразия и прочной организации" были подчинены не армейским властям, а Варшавскому генерал-губернатору, а в марте получили номера обычных ополченских дружин и конных сотен[5]; вся официальная корреспонденция и другие документы велись исключительно на русском языке.
Тем не менее, солдаты и офицеры Польского легиона хорошо показали себя в боях весной – летом 1915 г. Это не осталось незамеченным – на его основе 1 сентября 1915 г. начинается формирование Польской стрелковой бригады. В боях Западного фронта в 1916 г. военнослужащие бригады так же показали свою доблесть.
В это время Царство Польское уже было оккупировано армиями Германии и Австро-Венгрии. Делая огромный шаг на опережение России, монархи Вильгельм I и Франц Иосиф подписали манифест о создании Польского королевства под их протекторатом на занятых землях. Польские легионы должны были быть выведены из подчинения австро-венгерской армии и переформированы в вооружённые силы этого королевства (т. наз. "Польская Сила Збройна" или "Польский вермахт"). Царская Россия должна была сделать ответный ход, и командующий армиями Юго-Западного фронта генерал от кавалерии Алексей Брусилов дал разрешение на развёртывание Польской стрелковой бригады до дивизии. Очевидно, А. Брусилов понимал, что Россия находилась на грани исчерпания своих войсковых резервов, и стал на защиту идеи привлечения к боевым действиям национальных формирований, в частности из поляков. С целью переформирования будущую Польскую стрелковую дивизию разместили в Киевском военном округе.
Февральская революция 1917 г. привела к оживлению национальных и автономистских движений во всех уголках империи, а в жизнь военнослужащих привнесла элементы демократии, впоследствии приведшие к развалу российской императорской армии. Уже 16 марта 1917 г. появилось воззвание Временного правительства, по которому признавалось право поляков к созданию собственного государства со всех трёх частей польских земель [6].
Декларация Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, изданная ранее, прямо говорила о праве Польши на полную независимость. Таким образом, пореволюционная Россия отказалась от права на управление Польшей, прежде всего потому, что уже после оккупации Царства Польского армиями Центральных держав в 1915 г. утратила это право фактически. В состязании за симпатии поляков Россия оставила далеко позади Германию и Австро-Венгрию. И действительно, летом 1917 г. комендант Польских легионов в составе австро-венгерской армии (кстати говоря, так и не переформированных в вооруженные силы Польского королевства) Юзеф Пилсудский, не видя более причин воевать на стороне Германии и Австро-Венгрии за освобождение Польши, расформировывает свои части.
Революция в России затронула все аспекты жизни военнослужащих Польской стрелковой дивизии: в ежедневной жизни солдат распостраняется польский язык, национальная символика. В марте 1917 г. дислоцированные в Киеве подразделения дивизии принимают участие в параде войск киевкого гарнизона, используя польский гимн и флаги, под которыми поляки боролись против царской России в 1789–1794, 1830–1831 и 1863–1864 гг.
Польские уланы добились введения присяги не на верность России, а со своим собственным текстом, говорившим о независимости и объединении Польши; специальный текст присяги в конце апреля 1917 г. планировали утвердить для всех солдат Польской дивизии[8].
На съезде солдат дивизии 14–30 апреля 1917 г. в Киеве была выработана декларация идеологического содержания, объясняющая основы дальнейшего формирования и целей войны – восстановление независимости Польши на всех землях, для чего необходимо было создать польскую армию, которая будет воевать на стороне Антанты [9].
Именно Польская стрелковая дивизия должна была стать основой для такой армии. Еще до революции предполагалось, что стрелковые полки дивизии будут нести гарнизонную службу в городах освобожденного Царства Польского, а уланский эскадрон, развернутый до полка, станет конной гвардией .
Превращение Польской стрелковой дивизии в основу польской армии устраивало и новую революционную власть. В марте 1917 г. военный министр А. Гучков имел план начала формирования польской армии на территории России, который предусматривал обеспечение Польской дивизии артиллерией и техническими подразделениями, создание второй дивизии, а далее – объединение их в корпус. С этой целью при Генеральном штабу была создана Военная комиссия для формирования польских частей, которую 30 апреля возглавил командир Польской стрелковой дивизии генерал-майор Тадеуш Былевский .
Во второй половине 1917 г. происходят важные изменения в положении польских национальных частей в составе российской армии. По всей армии идет процесс создания союзов военнослужащих-поляков, которые ставят целью создание польских вооруженных сил и борьбу за независимость страны. Первое Объединение военных-поляков возникло в Петрограде 24 марта 1917 г., а вскоре подобные объединения были созданы в гарнизонах других городов (Москва, Киев, Минск, Рига, Ржев и др.)[12] На протяжении весны – лета 1917 г. объединения военных-поляков возникли при почти каждой военной части, объединении, гарнизоне, а также созданы армейские и фронтовые объединения. Они были внепартийными организациями, однако имело место влияние на их работу со стороны правых (эндеция) и левых (Польская социалистическая партия, Социал-демократия Королевства Польского и Литвы) политических сил. Объединения не были официально признаны властью, и их существование на протяжении 1917 – начала 1918 гг. носило полулегальный характер.
С целью согласования действий всех этих организаций, а также убеждения командования армии дать разрешение на формирование в России отдельной Польской армии, было решено провести общий съезд. Первый съезд Обединений военных поляков состоялся 26 мая – 9 июня (7 – 22 июня н. ст.) в Петрограде. На первом же заседании 384 делегата объединений со всех фронтов, Польской стрелковой дивизии и Польского уланского полка почётным председателем съезда был избран Юзеф Пилсудский – тем самым было показано, что поляки разных стран и политических ориентаций имеют одну цель – создание независимой Польши. В течение заседаний съезда, однако, выделились три течения, соответственно их отношения к проблеме формирования польской армии: правица, центр и левица. Делегаты правого толка выступали за создание Польской армии на территории Российского государства с правом независимого от российского командования войска; центр высказывался за подчинение польских формирований главному российскому командованию; левые силы категорически выступали против создания любых национальных частей, борясь за расширение демократизации в армии и окончание войны любыми средствами. После долгих дебатов, ряда провокаций и выхода из зала заседаний нескольких представителей левицы, 8 июня принято решение о создании Польских вооружённых сил для борьбы с Германией и Австро-Венгрией, подчинённых главному командованию российской армии[13]. Решено также создать два органа – Польский военный исполнительный комитет и Центральное управление Объединений военных поляков, которые вместе формируют Главный польский военный комитет. Этот комитет, известный как Начпол, был по сути суррогатом власти и контроля общества над армией, формирование которой было его основной целью. Во главе Начполя стал прапорщик Владислав Рачкевич, будущий президент Польши в эмиграции (1939–1947). Одновременно левица создала свой Главный комитет Объединений военных поляков, ознаменовав раскол в польском военном движении в России, который стал серьёзным препятствием в деле формирования боеспособной польской армии в России. Между прочим, последний "левый" комитет поддержал председатель Временного правительства А. Керенский, который поэтому не легализировал Начпол, и такая позиция негативно отразилась на поддержке идеи создания польских национальных частей властью.
Однако вскоре Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии Лавр Корнилов выразил согласие на создание одного польского корпуса в районе Минск – Бобруйск, с чем был вынужден согласиться и А. Керенский. Новое польское соединение возглавил выпускник Академии Генштаба генерал-лейтенант Юзеф Довбор-Мусницкий. Одновременно размышляли о формировании отдельного корпуса на Украине. Однако после "выступления" генерала Л. Корнилова дело создания новых польских национальных формирований долго не продвигалось.
Массовую агитацию против вступления солдат в Польский корпус вели сторонники левых политических партий. Негативное влияние на выделение военнослужащих-поляков оказывали также большевистские агитаторы, действующие в военных частях. Деятельность революционных агитаторов в запасном полку Польской стрелковой дивизии (позднее – корпуса) в Белгороде имела негативные последствия для формирования польских частей в России. Под влиянием политиков солдаты отказывались выполнять приказы генерала Ю. Довбор-Мусницкого, в сентябре 1917 г. арестовали своих офицеров, установили выборное начало, и в ноябре 1917 г. провозгласили полк "1-м Польским революционным полком"[14].
Большевистский переворот в Петрограде 25 октября (7 ноября н. ст.) 1917 г. существенно изменил условия формирования польских частей. Прежнее армейское командование было объявлено большевиками сверженным, но легитимность назначенного ими нового Верховного главнокомандующего прапорщика Николая Крыленко не признавалась большим количеством военнослужащих, в том числе поляками. Некоторое время части Польского корпуса охраняют Ставку Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта Николая Духонина, однако после его убийства солдатами польские военные формирования больше не были подчинены его Ставке.
После большевистского переворота на территории бывшей империи идёт процесс создания новых польских соединений. В декабре 1917 г. на Румынском фронте, в районе г. Сороки на добровольной основе сформирован 2-й Польский корпус, во главе которого стоял генерал-лейтенант Сильвестр Станкевич. По инициативе Начполя в декабре 1917 г. был создан Инспекторат польских вооружённых сил на Украине, возглавляемый генерал-лейтенантом Евгением де Хеннинг-Михаэлисом, в задачи которого входило руководство процессом создания 2-го и 3-го Польских корпусов [15].
Именно в это время польские воинские формирования, лишённые верховного российского командования, приобретают характер настоящих частей польской армии. В них введена новая униформа, отличная от формы одежды российской императорской армии и других национальных армий, созданных на обломках бывшей империи; уставы службы переводятся на польский язык, который становится единственным официальным. Делаются попытки концентрации всех польских формирований в одном месте. В декабре 1917 г. Ю. Довбор-Мусницкий выяснял возможность переведения своего корпуса на Украину[16]. В марте 1918 г. ко 2-му Польскому корпусу присоединились военнослужащие Польского вспомогательного корпуса (бывших Польский легионов), перешедшие с боем фронт с австрийской стороны с целью создания "экстерриториальной армии" для борьбы за независимость Польши от австро-германцев[17].
Вместе с бывшими легионерами солдаты 2-го корпуса вышли в длительный поход, чтобы соединиться с 1-м Польским корпусом в Беларуси. Осуществлены меры по оформлению международного статуса этих формирований: договор между командованием 1-го Польского корпуса и немецким командованием от 26 февраля 1918 г. и договор между Главным командованием Польских войск на Украине и правительством Украинской Народной Республикой от 4 апреля 1918 г. определили нейтральный статус польских формирований. Начпол, преобразованный в феврале 1918 г. в Главный совет польских вооружённых сил, все ещё выступает в качестве верховной власти над этими формированиями. Однако всё ещё было ощутимо отсутствие реальной власти над армией. Поэтому в начале марта 1918 г. В. Рачкевич совершил визит в Варшаву для переговоров с единственным польским органом власти – Регентским советом Польского королевства. После его возврата польские солдаты и офицеры принимают присягу на верность Польше и Регентскому совету как единственной легитимной власти – это было очень важным моментом, поскольку никакие другие польские воинские формирования не присягали на верность национальной власти.
Однако возможности Регентского совета по опеке над армией были сильно преувеличены польскими военнослужащими: поскольку он не имел ни права на международную деятельность, ни права распоряжаться армией, германское командование не считалось с этой присягой и проводило собственную политику. 11 мая 1918 г. немцы силой разоружили 2-й Польский корпус под Каневом; 20 мая 1918 г. был выдвинут ультиматум о разоружении командиру 1-го Польского корпуса, который был вынужден его принять; подобный образом под давлением немцев австро-венгерское командование принудило разоружиться части 3-го Польского корпуса[18].
После этих драматичных событий делаются еще несколько попыток создания в России польской армии: такие формирования создаются при Добровольческой армии и контингентах интервенции Антанты в Мурманске, на Кубани и в Сибири. Однако польские эмигрантские круги в качестве польской армии начинают рассматривать военные части, формирующиеся из поляков во Франции (Польская армия во Франции, которую осенью 1918 г. возглавил генерал Юзеф Галлер). Хотя эта армия стала очень многочисленной, она также, как и польские формирования в России в 1917–1918 гг., не смогла стать основой вооружённых сил независимой Польши. В ноябре 1918 г., когда Польша сбросила оковы зависимости от Германии и Австро-Венгрии, основу её армии составили добровольные формирования, созданные в самой Польше. «Голубая» армия Ю.Галлера прибыла из Франции в Польшу только в апреле 1919 г., а остатки созданных на территории бывшей Россйиской империи польских национальных частей – лишь летом 1919 – в 1920 гг.

Сообщения объединены, 26 янв 2016

За веру, царя и… Францию....
Во время Первой Мировой войны солдаты Русского экспедиционного корпуса на Западном фронте героически защищали родину демократии.
Стратегические просчеты французской армии под командованием маршала Ж. Жоффра в кампании 1916 года привели к его отставке и назначению главнокомандующим дивизионного генерала Р. Нивеля. Первые опыты применения танков и измотанность германских армий во Франции и Фландрии укрепили Р. Нивеля в уверенности, что есть хорошая возможность прорвать германскую оборону.
Он разработал план наступления и сумел убедить британских коллег в своей правоте. Подготовка к наступлению войск Антанты велась в соответствии с решением Петроградской конференции 1917 года. Переход в наступление определялся в срок с 1 апреля до 1 мая. Последняя дата признавалась предельной всеми союзниками при условии, что метеорологические условия не создадут непреодолимых обстоятельств.
Прибытие Русского экспедиционного корпуса в Марсель, апрель 1916 г.
По разработанному плану все союзные войска фронта делились на три группы армий: Северную, Центральную и Резервную (последняя и должна была нанести главный удар). Вдоль линии фронта протяженностью около 800 км были сосредоточены 9 французских и 3 британские армии (90 пехотных и 10 кавалерийских дивизий); у одних только французов было 1,4 млн. человек, 5000 орудий, 1000 самолетов и 200 танков. Германское командование на направлении главного удара располагало двумя армиями (27 пехотных дивизий), 2431 орудием и 640 самолетами [1]
В ударную группировку войск Антанты в составе 5-й армии под командованием генерала Мазеля входили две русские бригады. Привлечь их к наступлению еще в конце января 1917 года предложил командующий резервной группой армий генерал Ж.-А. Мишле [2]. 1-я особая бригада была включена в состав 7-го корпуса генерала де Базелера (3 марта 1917 г.), в который входили 14, 37 и 41-я французские пехотные дивизии. Боевой участок – вблизи деревень Курси и Луавр – бригада заняла 11-13 марта, сменив полки 152-й бригады 41-й пехотной дивизии. 3-я бригада, входившая в состав 32-го корпуса, была поставлена в армейский резерв (первоначально ее планировали использовать вместе с 1-й бригадой) и находилась западнее Реймса.
По-прежнему русские испытывали недостаток в инженерных войсках, артиллерии. Из ситуации пытались выходить разными путями. Например, силами 1-й особой бригады была сформирована полурота саперов, но этого явно не хватало. Данную проблему пытались разрешить с помощью французов, но последние вместо требуемой саперной роты прислали несколько инструкторов. Отсутствие собственной артиллерии частично восполняли за счет французских орудий и создания своего небольшого подразделения из 12 траншейных 58-мм орудий (батарея появилась на фронте 17 марта) [3].
Накануне наступления, учитывающее последствия Февральской революции в России (создание солдатских комитетов, антивоенные настроения и т.д.) французское и русское командование не могло быть уверенным в предстоявшем участии русских войск в операции. Особенно после того, как вопрос об участии русских войск был поставлен на голосование. «15 апреля в 19 часов в погребке замка Сен-Тьерри прошло первое собрание только что созванных полковых советов. Они поставили на повестку дня главный вопрос: идти в атаку или нет? Что они решат? После трехчасовых дебатов советы проголосовали «за атаку»» [4].
Резолюция бригадного делегатского собрания гласила: "Мы, сознательные бойцы свободной России, являясь ее верными сынами, состоящими на военной службе в 1-й особой пехотной бригаде, принимаем на себя обязательство беспрекословно выполнять приказ командования бригады и принять участие в предстоящем наступлении"[5].
Итак, несмотря на Февральскую революцию и последующую трансформацию сознания солдат и офицеров, в целом настроение русских войск было вполне управляемым. Они активно готовились к наступлению: проводили интенсивную боевую подготовку, занимались уточнением расположения немецких войск, разведкой подходов к ним, созданием проходов в проволочных заграждениях, выявлением и уничтожением вражеских огневых точек.
План апрельского наступления для Резервной группы армий генерала Ж.-А. Мишле предусматривал прорыв немецкой линии обороны в течение одного дня. 5-й армии (вместе с 1-й и 3-й русскими особыми бригадами) надлежало действовать на правом фланге группы армий: 7-й корпус (в который входила 1-я бригада) должен был в течение первого дня наступления захватить форт Бримон, находившийся в 3,5 км от линии фронта; 32-й корпус (в который входила 3-я бригада) – высоту 108 (северо-западнее Бримона).
Первое знакомство с боевыми позициями. Русским солдатам выдали французские каски Адриана М1915
1-я особая бригада должна была захватить селение Курси и укрепленные пункты вокруг него; особенно большое значение придавалось немецким укреплениям восточнее селения.
В первый день наступления французская 74-я пехотная дивизия, наступавшая слева от 1-й бригады, должна была обойти Бримон (находившийся северо-восточнее Курси) с западной стороны (т.е. с левого фланга), в то время как части 1-й особой бригады, захватив Курси, – выйти на Бримон с восточной стороны (с правого фланга) [7].
13 апреля личному составу 1-й особой бригады был зачитан приказ генерала де Базелера: "Храбрые солдаты Первой русской бригады… Вся Россия смотрит на вас издалека, Франция рассчитывает на вас! (…) Ничто не сможет остановить вас. Победа принадлежит тому, кто больше ее желает"[8].
В 6 ч утра 16 апреля три батальона 1-го полка и 2-й батальон 2-го полка (два других батальона 2-го полка остались в бригадном резерве) при поддержке приданных им артиллерийских частей двинулись в наступление на четырех километровом участке фронта
В атаку на Курси шел 1-й батальон 1-го полка, слева - 2-й батальон, а 3-й батальон атаковал группу немецких укреплений под названием "Свиная голова" ("Tеte de Сochon"). 2-й батальон 2-го полка, действуя на левом фланге, атаковал немецкие траншеи между Курси и Энским каналом. "Дружно, как один человек, превозмогли они самый тяжелый для пехоты момент – выход из окопов. Волны русских атакующих быстро обгоняли французские. Честь русской армии была сохранена…", - писал в воспоминаниях один из очевидцев тех событий[9]. В атаку батальоны шли волнами: проходя по 500-600 м, роты останавливались, чтобы дать возможность французской артиллерии уничтожить вражеские укрепления. Этот принцип был эффективно апробирован Нивелем при Вердене.
Первоначально ответный вражеский огонь был слабым, но по мере продвижения атаковавших он стал усиливаться. К полудню первого дня 1-му и 2-му батальонам 1-го полка удалось захватить Курси. При этом 2-й батальон понес самые большие потери в полку – около 76 проц.). Французским частям, атаковавшим Бримон с левого фланга, не удалось продвинуться вперед [10].
Тем временем в ходе наступления на "Свиную голову" 3-й батальон 1-го полка захватил часть укреплений, но при атаке на центральный пункт обороны понес большие потери, поскольку французская артиллерия не смогла разрушить его. Людские потери наступавших становились внушительными, а передовые части между тем оставались без боеприпасов.
16 апреля в течение дня русские войска захватили в плен 635 человек, из них 11 офицеров [11]. Потери 1-й бригады составили 28 офицеров и 50 проц. солдат[12]; среди раненых оказался и Р.Я. Малиновский ("…в первый же день атаки я был ранен разрывной пулей в левую руку с раздроблением кости и очень долго лечился в госпиталях…", - писал в последствии советский маршал[12]).
Хотя наступление развивалось не совсем по плану, союзным войскам 16 апреля к концу дня удалось достичь определенных успехов, и Р. Нивель, скорректировав цели, решил продолжать наступление во чтобы то ни стало. Без горячей пищи, полуголодные, в промокших насквозь шинелях и сапогах, не имея никакой возможности хоть немного обсушиться и согреться, солдаты еле держались на ногах, отбивая настойчивые контратаки под Курси [14]. В это время 3-й батальон 2-го полка, наступая северо-западнее Курси на Карре, был встречен мощным пулеметным огнем и был вынужден отступить.
Однако немцы не стали долго оборонять Карре и, пользуясь густым туманом, 18 апреля оставили укрепление [15]. Задача бригады была выполнена. В ходе наступления она выдвинулась намного дальше, чем французские соседние части, что дало уверенность генералу Мазелю в скором захвате форта Бримона (основная задача армии) [16].
Затем в течение двух ночей (на 19 и 20 апреля) бригаду сменили французской 151-й пехотной дивизией и поставили в армейский резерв. Ю.Н. Данилов указывает, что частые смены - вполне обычная практика у французов [17]. Однако для отвода 1-й особой бригады была и другая причина. После потери почти половины личного состава (в боевом журнале было сказано: "все части понесли серьезные потери"[18]) в соединении упал боевой дух, начались волнения, и, желая не допустить эмоционального взрыва, французы решили вывести русских с передовой.
Французские операторы, благодаря работе которых мы можем наблюдать эти уникальные снимки,
с интересом наблюдают за молитвой русских солдат
Постепенно бригада сосредоточилась в Парньи, в 8-10 км юго-западнее Реймса. На этом ее участие в апрельских боях 1917 года закончилось.
Принимала участие в наступлении Нивеля и 3-я особая бригада, которая ко времени его начала находилась в армейском резерве. Но поскольку ход наступления постоянно требовал подкреплений (уже в 9 ч. 30 мин Мазель попросил Р. Нивеля придать ему 3-ю особую бригаду, но главнокомандующий отказал), в первый же день наступления (16 апреля) 1-й и 3-й батальоны 6-го особого полка под общим командованием полковника Бромова приняли участие в боях за высоту 108.
В 18 ч. 6-й полк пошел в атаку на высоту и, несмотря на тяжелые климатические условия и огонь неприятеля, занял ее. К вечеру немцы выбили атаковавших со всех только что занятых ими позиций, за исключением высоты 108, где держались батальоны 6-го полка [19].
В тот же день (16 апреля) 2-й батальон 6-го полка и три батальона 5-го полка были направлены в распоряжение 37-й пехотной дивизии генерала Гарнье-Дюплесси (7-й корпус). Однако в пути практически все роты батальонов 5-го полка заблудились и, проплутав всю ночь (некоторые роты потеряли проводников), заняли свои позиции только под утро, а некоторые роты – к полудню 17 апреля [20].
2-й батальон 6-го полка занял позицию севернее батальонов 5-го полка.
Задача 37-й пехотной дивизии Гарнье-Дюплесси заключалась в захвате укрепленных немцами господствующих в районе высот Мон-Спен и Сапиньёль для последующего наступления на Бримон. Атака дивизии, которая должна была начаться 17 апреля, из-за неподготовленности войск и плохой погоды (сильный ветер, непрекращающиеся дождь и снег) была перенесена на 18, а затем и на 19 апреля.
Таким образом, противник имел три дня для подготовки отражения повторного наступления французов, во время которых он иногда предпринимал контратаки. Так, в 20 ч. 18 апреля в ответ на действия двух французских полков немцы предприняли контратаку на участок, занимавшийся батальонами 5-го полка. Нападение было отбито, но полк потерял 200 человек убитыми и ранеными [21]. Вечером того же дня на командный пункт 5-го полка прибыл генерал В.В. Марушевский.
В 15 ч 19 апреля в соответствии с планом началось наступление 5-го полка. 1-й батальон, невзирая на потери и преодолевая ряды колючей проволоки, при поддержке французских частей занял три линии немецких траншей. 3-й батальон 5-го полка (2-й батальон стоял за ним в резерве) действовал не менее геройски и после штыкового боя также выполнил боевую задачу, захватив высоту Мон-Спен.
Более того, на обратном склоне он атаковал немецкую батарею, осуществив, по словам французского командования, "блестящую" ("brillante") атаку [22]. Однако 3-й батальон слишком вырвался вперед и оказался без поддержки французов. Немцы чуть было не отрезали его от главных сил. Несмотря на огонь, который не позволил соседним французским частям тронуться из траншей и поддержать части 3-й особой бригады, она взяла возвышенность Мон-Спен, но, "окружаемая с тыла и не поддержанная с флангов, вынуждена была отойти на линию остальных войск"[23]. Батальон получил приказ отступить, что и было исполнено к 17 ч Высота Мон-Спен вновь оказалась в руках противник
1-му и 2-му батальонам 5-го полка также пришлось отступить. При этом 2-й батальон понес большие потери при переправе через Энский канал. К 19 ч 30 мин оба батальона, преодолевая сильное сопротивление неприятеля с флангов, отступили на исходные позиции. Судя по взятым пленным, 5-й полк преследовали части не менее трех немецких полков [24].
2-й батальон 6-го полка, атакуя на своем участке юго-восточнее Сапиньёля, с трудом занял первую линию неприятельских окопов, а затем, понеся огромные потери, также отошел на исходные позиции. В результате части 3-й особой бригады, ослабленные большими потерями, 20 апреля были выведены в тыл. На этом ее участие в апрельском наступлении 1917 года завершилось.
Французские военачальники воздали должное смелости и отваге русских войск. Приказом по 5-й армии от 25 апреля 1917 года генерал Мазель наградил 1-й и 2-й особые полки 1-й особой бригады Военным крестом: "Отборная бригада 16 апреля 1917 г. под энергичным командованием своего командира генерала Н.А. Лохвицкого блестяще овладела всеми объектами атаки. Доведя до конца свое усилие, несмотря на тяжелые потери, особенно в офицерском составе, отразила все попытки врага отобрать потерянный им участок"[25].
По достоинству французское командование оценило заслуги 5-го и 6-го полков 3-й особой бригады. Тот же генерал Мазель приказом по 5-й армии № 174 от 1 мая 1917 года наградил их Военным крестом: "3-я русская особая бригада в составе 5-го и 6-го особых пехотных полков, тщательно подготовленная своим командиром генералом В.В. Марушевским, показала блестящую выдержку в бою. Получив приказание овладеть укрепленным пунктом, вышла в атаку с большой доблестью, преодолев смертоносный огонь противника"[26]
Это награждение иностранными орденами русских полков стало вторым случаем в Русской армии, после того как в 1813 году по просьбе принца Оранского Александр I даровал одному пехотному и одному егерскому полкам серебряные трубы за освобождение Амстердама.
Как считает А.А. Керсновский, "с точки зрения национальной этики мы должны решительно осудить принятие чужестранных знаков отличия: иностранный главнокомандующий не может присваивать себе право награждать русские полки". Генерал А.-Ж.-Э. Гуро мог только сделать нашей Ставке представление к коллективной награде отличившихся русских полков Георгиевскими знаменами, Георгиевскими трубами и знаками за отличие, как это сделал принц Оранский [27]
Однако в приказе по русским войскам от 24 октября 1916 года представителя Ставки ВГК во Франции генерала от кавалерии Я.Г. Жилинского говорилось следующее: "Государь император… высочайше соизволил [согласиться] на принятие и ношение французского Военного креста и нижних чинов 2-го Особого пехотного полка 1-й Особой пехотной бригады. Высочайшее соизволение распространяется и на все последующие случаи награждения французским Военным крестом чинов и отдельных частей Особых пехотных бригад во время нахождения их в составе французских армий"[28].
Обе бригады также были упомянуты в приказах главнокомандующего французской армией: в приказе от 24 апреля 1917 года о 1-й бригаде и в приказе от 29 апреля 1917 года о 3-й бригаде [29]. О действиях бригад высоко отзывался и П. Пенлеве [30]. Копии этих приказов были переданы начальником Генерального штаба генерал-лейтенантом Ф.Ф. Палицыным в Ставку в Могилев, и генерал от инфантерии М.В. Алексеев по просьбе Р. Нивеля издал соответствующий приказ, в котором говорилось о "подвигах наших братьев, сражающихся на полях далекой Франции, бок о бок с нашими славными союзниками, против общего врага за право, свободу и светлое будущее"[37].
1-я и 3-я особые бригады понесли серьезные потери, приведенные в табл. 1 и 2 (в числители приведены потери офицеров, в знаменателе – солдат). По данным сводки, отправленной Ф.Ф. Палицыным в Петроград 24 апреля 1917 года, суммарные потери обеих бригад составили 70 офицеров и 4263 солдата (эти же цифры приводили Н. Валентинов, П. Пети и Ж. Кокфилд) [38].
Однако, по данным Кокфилда и М.В. Карханина, потери обеих бригад на май 1917 года составили 5183 человека [39]. Тем не менее в июне 1917 года 1-й генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем И.П. Романовский жаловался М.И. Занкевичу, что Н.А. Лохвицкий, несмотря на настойчивые требования ГУГШ, до сих пор не сообщил "определенных и подробных" сведений о потерях [40].
В итоге будет весьма разумным принять усредненные данные потерь обеих бригад в ходе "бойни Нивеля" 16-19 апреля 1917 года в 5000 человек, что составляет приблизительно 50 проц. их общей численности. При этом в наступлении участвовали немногим свыше 5000 человек 1-й особой бригады .
Огромную убыль в личном составе бригад после наступления Р. Нивеля практически невозможно было пополнить – подкрепления из России не приходили, а маршевые батальоны таяли с каждым днем. К 22 мая 1917 года в шести ротах маршевого батальона 1-й особой бригады было 338 человек, а в семи ротах маршевого батальона 3-й особой бригады – 166 человек [42].
М.В. Марушевский просил для своей бригады подкрепления в 60 офицеров и 2,8 тыс. солдат, Н.А. Лохвицкий – 50 офицеров и 3000 солдат. Сначала Ставка вроде бы согласилась с просьбами отправить подкрепления и отдала ему приказ разработать план отправки солдат и офицеров во Францию, но не раньше июня. Неизвестно, насколько Ставка (в апреле-мае 1917 г. Верховным главнокомандующим был сначала генерал от инфантерии М.В. Алексеев, потом А.А. Брусилов) реально относилась к проекту отправки столь значительных подкреплений на французский фронт, но из-за дальнейших событий (т.е. распада 1-й особой дивизии) она отказалась от этого проекта [43]. Из-за огромных потерь боевой дух в русских войсках начал падать.
Некоторые авторы солдатских воспоминаний обвиняли в больших потерях французскую артиллерию, которая якобы намеренно стреляла по русским войскам либо специально не стреляла по противнику, подставляя русские войска под огонь не разрушенных вражеских укреплений. С классовой позиции подошел Д.У. Лисовенко, сообщавший об одном бое 17 апреля, когда в течение 20 минут "на головы русских солдат посыпались снаряды французской артиллерии". "После боя, – продолжает Лисовенко, – солдаты не без основания ставили перед собой вопрос: "Можно ли объяснить "ошибку" французской артиллерии незнанием того, где проходят занятые русскими войсками линии траншей? Ведь эти окопы были захвачены русской дивизией еще накануне, и французская артиллерия знала об этом. Не связана ли эта "ошибка" с революционными настроениями солдат русской дивизии, которых так боялась французская буржуазия?"" [44].
Другой очевидец, Власов, пошел дальше всех и утверждал, что русские войска шли в атаку, имея сзади себя некие "заградотряды": "Позади наших полков стоит много французских частей, непробиваемая стена артиллерии. Попробуй кто не выполнить команду, не подняться в атаку - того расстреляют в спину" [45].
Желание авторов солдатских мемуаров, изданных в СССР, показать классовую ненависть французской буржуазии к русским революционно настроенным солдатам вполне понятно. Действительно, настоящий огневой вал перед частями особых бригад отсутствовал, о чем, например, пишет лейтенант из частей тяжелой артиллерии 5-й армии [46], но мемуаристы (не исключено, что и намеренно) упускают из вида, что подобные трагические случаи происходили во время любых войн и сражений, и апрельские бои – не исключение.
Более того, в одной из книг о революционном движении среди французских войск в 1917 году, изданной до выхода в свет книги Д.У. Лисовенко, приводятся многочисленные свидетельства французских офицеров о том, как своя артиллерия во время апрельского наступления 1917 года обстреливала их позиции. Все снаряды французской артиллерии "попадали либо в нашу первую линию, либо в линию наших резервов… Были жертвы… Исправить стрельбу не было возможности. Ни один снаряд не попал дальше нашей первой линии". Один пехотный капитан из 5-й армии пишет другу: "Нас послали против неприятельских позиций, оставшихся невредимыми. Проволочные заграждения были не тронуты, все пулеметы на местах… Некоторые части моего полка были уничтожены нашими же 75-мм орудиями…" "Мой полк расстреливают!" – кричал командир 127-го пехотного полка, когда его батальоны "накрыла" своя же артиллерия. Еще под Верденом происходили такие же случаи, когда французская артиллерия вела огонь по своим же траншеям [47].
Не выдерживает критики и мнение С. Бантке, утверждавшего, что русское командование решило "выбить из солдатской головы революционную дурь", сформировав из частей особых бригад некую "летучую бригаду", наподобие "батальонов смерти", существовавших на русском фронте. Эту "летучую бригаду" якобы посылали в атаки без предварительной артиллерийской подготовки, "бросая с одного опасного участка фронта на другой"[48].
Источников в подтверждение своей версии С. Бантке не приводит, не говоря уже о том, что не сообщает, в каких боях участвовала эта "летучая бригада" – либо до апреля 1917 года, либо во время апрельского наступления.
Итоги наступления были неутешительны. Надежды Р. Нивеля на прорыв германского фронта не оправдались. Французы потеряли только убитыми и ранеными 180 тыс. человек, англичане – 160 тыс. Потери германской армии составили 163 тыс. человек, из них 29 тыс. пленными. В результате наступления удалось захватить только первую и отчасти вторую линию укреплений, а третья и четвертая оказались не разрушенными [49]. Прямым следствием неудачной апрельской операции было открытое возмущение во французской армии.
П. Пенлеве говорил, что "из всех войсковых частей, участвовавших в наступлении, несется сплошной крик негодования" [50]. Один французский солдат, участник апрельского наступления, пишет: "После того, что я видел, теперь я не верю в то, что победу можно одержать на поле боя" [51]. Пацифистские настроения во французском обществе и армии увеличивались день ото дня.
Генерал Р. Нивель был смещен со своего поста и заменен Ф. Петэном, в обязанности которого вменялась задача усмирения французских солдат и восстановления боеспособности армии. Тыл тоже отреагировал на неудачу, поскольку из писем с фронта узнал не только о провале наступления как таковом, но и о масштабах потерь: волна забастовок прошла на военных заводах Франции, в швейной промышленности, на стройках, в крупных городах, в том числе в Париже. Аналитические записки свидетельствуют, что недовольство тыла было даже серьезнее, чем недовольство армии [52].
Одна из причин провала наступления, заключалась в том, что в отличие от наступления под Верденом, где штурмовались немецкие позиции, укрепленные на скорую руку, в апреле 1917 года союзникам надо было брать прекрасно оборудованные оборонительные линии противника, заранее подготовленные как раз против прорыва огромными силами на широком фронте, не говоря уже о том, что планы французского командования задолго до наступления стали известны противнику.
Таким образом, несмотря на события Февральской революции 1917 года, во время наступления на французском фронте русские Особые бригады проявили лучшие боевые качества. Бойцы Русской Императорской армии зарекомендовали себя умелыми воинами. Попытки немцев сломить их морально-боевой дух не удались.
Частые атаки германской пехоты на позиции, занятые русскими, пресекались решительными контратаками. В некоторых случаях вырвавшимся вперед остальных союзных частей русским войскам, оставаясь без поддержки со стороны французов и даже иногда попадая под «дружественный» огонь французов, приходилось отходить, оставляя занятые ценой огромных потерь неприятельские позиции.
Однако провал наступления Нивеля в апреле 1917 года доказал, что одного героизма и мужества солдат недостаточно для успешности боевых действий, в первую очередь необходимы высокая слаженность и тесное взаимодействие союзных войск.