1812: Сражение за Смоленск

Выделяю сражение за Смоленск в отдельную тему. Вначале привожу очень интересное описание событий 4-го и 5-го августа 1812 года их непосредственного участника, обер-квартирмейстера 6-го пехотного корпуса Д.С. Дохтурова Ивана Петровича Липранди.
Автор дает и общую оценку сражения за Смоленск, которую можно обсудить. Любопытны подробности гибели генерала Скалона, которому установлен памятник в Лопатинском саду.

Замечания И.П. Липранди на «Описание Отечественной войны 1812 года» Михайловского-Данилевского // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Материалы Военно-учетного архива Главного штаба. Вып. II. 1 и 2 западные армии. Главная армия. Вильна, 1903. С. 7-15.

4-го августа, когда в Смоленске находился корпус Раевского, Наполеон, не только что не делал приступов, но и не напирал сильно. Действие же его артиллерии ограничивалось по войскам вне стен, а в город в этот день не было пущено ни одного ядра. Притом же на стр. 96 говорится, что кирасиры и четыре полка гренадер, прибывшие на помощь к Раевскому, не были введены в дело, потому что: «французы не делали натиска, а поддерживали сражение стрелками и пушечной пальбой», что действительно и было так, ибо ни приступов, ни битья стен не было.
Несомненно, если бы Наполеон сделал для завладения Смоленском 4-го августа то же усилие, которое он употребил 5-го числа, то город был бы взят. Причину слабых действий Наполеона 4-го числа приписывали тогда тому, что он полагал нас решившимися в этом первом на пути его русском городе принять генеральное сражение, и потому, овладев 4-го числа Смоленском, он терял к этому надежду. Говорили даже, что по предложению Понятовского все корпусные начальники французских войск будто бы тайно условились между собою, что в то время, когда будут пить за здоровье Наполеона (в этот день праздновалось его рождение), то чтобы после трех залпов по городу из многочисленных батарей, которые они хотели выставить, вдруг броситься на Смоленск, сорвать его и поднести, как букет, Наполеону. Приводили даже слова, употребленные Понятовским для соглашения маршалов. Он будто бы сказал: «это будет самый приятнейший букет, который армия может только поднести Наполеону в день его рождения». Но будто бы Наполеон, узнавши эти замыслы, строго запретил исполнение. Вот, по крайней мере, что все тогда говорили.
Во всяком случае, однако же, если бы Наполеон овладел 4-го числа Смоленском, то, полагаю, плоды сего стоили бы генерального сражения, если бы оно кончилось в его пользу. Надежды его на генеральное сражение продолжались и 5-го числа за полдень: а тогда только, узнав, что знатная часть армии отступает уже по Московской дороге (2-я армия), он двинул войска на приступ Смоленска. Но можно ли предполагать, чтобы Наполеон думал, что мы перейдем Днепр в Смоленске и, оставляя эту реку в тылу нашем, дадим генеральное сражение? А чтобы принять оное на противоположном берегу, то занятие Смоленска было ему необходимым, и он, конечно, воспользовался бы овладеть им еще 4-го числа.
Я смею думать, что замыслы его тут сошли с ним в гроб. Чем более рассматриваем обоюдное положение дел этого времени, тем более теряемся в заключениях. Не распространяясь в подробностях, мне кажется, что и здесь мы много обязаны Всевидящему Оку, избавившему нас от большой беды, начиная от 30-го июля, или от самого прибытия к Смоленску, до Дорогобужа.
4-го числа поздно Дохтуров получил приказание с корпусом из Дивас наипоспешнее следовать в Смоленск и сменить до света корпус Раевского. Тяжести велено было оставить на правом берегу Днепра. Я был послан для принятия мест от 7-го корпуса.
Приехав в Смоленск в час по полуночи (с 4-го на 5-е августа), я нашел Раевского на террасе, лежащей над Молоховскими воротами. Его тотчас разбудили. Я объявил ему цель моего прибытия. Он подозвал к себе генерал-майора Паскевича, бывшего тут же на террасе и, сказав: «Слава Богу, нас сменяют», приказал ему показать места, занимаемые его корпусом; приказал также рассказать выгоды и неудобства местного расположения полков и присовокупил, что, по мере как полки 6-го корпуса будут сменять его полки, тотчас выходить, не ожидая общего сбора. Генерал Паскевич дал мне некоторые наставления для передачи войскам, которые расположатся в разных местах. Наставления эти заключались более в замечаниях, сделанных им во время действия 4-го числа и пр. – в точности я не помню, потому что они ничего не заключали важного. Между тем был призван генерального штаба штабс-капитан фон-Визин, бывший при 27-й дивизии, и, еще не помню, офицер, которым генерал-майор Паскевич объявил волю корпусного командира, чтобы они указали места, занимаемые каждым полком его корпуса; с ними я послал офицеров, прибывших со мною из каждого полка. Генерал-майор Паскевич проехал некоторое расстояние по своим войскам и потом послал со мною штаб-офицера.
Окончив все, я прибыл к мосту. Вскоре корпус подошел. Перейдя мост, офицеры, принявшие места для своих полков, повели их прямым путем чрез город. Час до свету 6-й корпус уже занял места, и войска 7-го корпуса, предназначенные выйти из Смоленска, тотчас выступили.
С рассветом 5-го числа началась перестрелка в цепи стрелков, расположенных вне города. Перестрелка эта все более и более усиливалась, по мере сгущения французской передовой цепи. В 10-ть часов приехал Барклай де Толи и остановился на террасе Молоховских ворот, откуда окрестность открывалась на довольно большое пространство. Вправо от помянутых ворот, за форштадтом, расположен был Уфимский полк. Там беспрерывно слышны были крики «ура!», и в то же мгновение огонь усиливался. В числе посланных туда с приказанием – не подаваться вперед из предназначенной черты, был послан и я с подобным же приказанием. Я нашел шефа полка этого, генерал-майора Цыбульского, в полной форме, верхом в цепи стрелков. Он отвечал, что не в силах удержать порыва людей, которые после нескольких выстрелов с французами, занимающими против них кладбище, без всякой команды бросаются в штыки. В продолжение того времени, что генерал-майор Цыбульский мне говорил это, в цепи раздалось «ура!» Он начал кричать, даже гнать стрелков своих шпагою назад; но там, где он был, ему повиновались, и в то же самое время в нескольких шагах от него опять слышалось «ура» и бросались на неприятеля. Одинаково делали и остальные полки этой дивизии (24-й) – Ширванский, Бутырский, Томский, 19 и 40 егерские – формированные из сибиряков и в первый раз здесь сошедшиеся с французами.
Ровно до трех часов битва ограничивалась перестрелкою; изредка со стен Смоленска пускали ядра в неприятеля, когда замечали его скопление. С французской же стороны пушечных выстрелов по городу не было, и, потому в нем было все спокойно: трактиры и кондитерские были открыты, ресторация Чапа была полна; мороженую разносили по улицам, и мы с Молоховских ворот посылали за нею.
Дохтуров, отобедав тут же, где сидел, взяв кожаную подушку, лег отдохнуть. Артиллерийский штабс-капитан Синельников, стоявший с 4-мя орудиями на террасе Молоховских ворот, отыскал какую-то дверь и сделал из нее навес, чтобы оградить от солнца старика. Весь штаб в веселых и самых беспечных разговорах находился тут. Перестрелка в цепи ослабла.
Между нами был капитан барон Люце (Прим.: Прусак, пред тем только вступивший в наш генеральный штаб, и, не имея еще мундира, носил партикулярный сюртук.), который, заметив в зрительную трубу, что в кустарниках, лежащих за форштадтом, происходило какое-то движение на значительном пространстве (казалось, что строилась артиллерия), тотчас сел на лошадь и выехал за ворота, чтобы ближе удостовериться, в чем дело. В это самое время возвратился с правого фланга из передовой цепи полковник Монахтин и сказал: «Кажется, французы зашевелились». Едва он выговорил эти слова, как взвилась у неприятеля (по направлению дороги в Красный) ракета – это было в исходе третий час. Все внимание наше обратилось туда. Мы увидели горизонт чернеющимся от неприятельских войск. Через несколько минут – вторая ракета. Полковник Монахтин разослал тотчас многих офицеров, бывших на ординарцах, с приказаниями к войскам быть готовыми к общему бою, потому что не со всех мест можно было видеть вдаль окрестности и потом, обратясь ко мне, сказал: «Однако, господа, надо разбудить Дмитрия Сергеевича». Не успел сделать двух шагов, как взвилась третья ракета, а с нею вместе около 200 ядер и гранат полетели из батарейных орудий в город. Несколько ударились в террасу, нами занимаемую.
Дохтуров тотчас спросил лошадь. Мы выехали за ворота. Неприятель усиливал действие своей артиллерии навесно. Густые цепи его стрелков начали напирать на наших; колонны их проходили в интервалы расположенных батарей. Город загорелся во многих местах. Завязалась сильная перестрелка. Наша артиллерия открыла действие по колоннам – нельзя было и помышлять о действии против неприятельских орудий. Огонь их был губителен. Синельников потерял три комплекта людей.
В это самое время неприятельская конница атаковала нашу, стоявшую на левом фланге. Начальник ее, граф С…, не долго мог сопротивляться; мертвецки пьяный и упавши с лошади, он бросился с драгунами своими в полном беспорядке в Молоховские ворота, потеряв генерал-майора Скалона. Это произвело беспорядок, которого невозможно было уже и исправить впоследствии.
Ворота с внутренним проломом вправо – довольно длинны и темны. Чрез них тянулись раненые из дела; драгуны проскакивали, сшибая с ног все, что было на пути их. Панический страх, их объявший, поддерживался жесточайшим огнем неприятельской артиллерии; зубцы стен отваливались, осыпая смертельно находившихся под их падением. Та часть пехоты, которая видела быстрое и беспорядочное удаление драгун, думала, что приказано отступать, и, теснимая многочисленным неприятелем, начала было подаваться к воротам. В это-то время Дохтуров слез с лошади, вынул шпагу и остановился пред наружным отверстием ворот – пехота остановилась и обратилась на неприятеля. Тут я приехал от главнокомандующего, к которому Дохтуров посылал меня донести о происходящем.
Я нашел Барклая де Толли на правой стороне Днепра у церкви. Он приказал мне передать генералу Дохтурову следующие слова: «Скажите Дмитрию Сергеевичу, что от его мужества зависит сохранение всей армии и более». Дохтуров, выслушав это, вскрикнул: «Сакермент! Что я один сделаю? Поезжай опять и проси сикурс». Я поскакал вновь. Город горел; гранаты везде лопались; по всем улицам ядра рикошетировали. Треск от огня, разрушающиеся стены, падающие трубы от ударов ядер, стекла – все на каждом шагу угрожало гибелью; улицы были наполнены тянувшимися ранеными, их провожатыми; многие лежали убитыми на улицах, как равно и лошади; беготня и вопли жителей разного пола и возраста. На мосту, также обстреливаемом, я встретил принца Евгения Виртембергского, идущего на помощь к Дохтурову. Узнав, где он, принц поскакал вперед.
Приехавши к Барклаю де Толли и доложив мне порученное, он объявил, что сикурс послан. После нескольких, сделанных мне вопросов он подозвал цесаревича Константина Павловича и велел ему отправить еще что-то. Я видел только гвардейских егерей, которых и оставил у моста.
Возвратясь к Дохтурову, я нашел уже войска принца вступившими в дело, но французы тогда были уже отбиты и более не предпринимали приступа; многие врывались к воротам, и множество было тут убито. Наши вступили в стены, и за оными вблизи были только стрелки.
У нас убиты: шеф 11-го егерского полка генерал-майор Бала и шеф драгунского полка Скалон – пулями оба в голову.
До глубокой ночи продолжался огонь артиллерии. Два часа до света войска очистили Смоленск…

 

Выкладываю новые воспоминания. Д.В. Душенкевич в 1812 г. был унтер-офицером Симбирского пехотного полка, входившего в 27-ю дивизию Д.П. Неверовского. После отступления дивизии от Красного в составе своего полка Душенкевич принимал участие в обороне Смоленска.

Душенкевич Д.В. Из моих воспоминаний от 1812 до 1815 года // 1812 год в воспоминаниях современников. Под ред. Тартаковского А.Г. М.: Наука, 1985. С. 111-112.

Сражение при Смоленске.
День и ночь провели в поле, охраняя Смоленск и в г. Смоленске ожидая неприятеля, который слишком, однако, был августа 4-го осторожен, не налегал до 4-го августа, а сего числа 4-го и 5-го исходила близь города местами порядочная перестрелка, в продолжение которой я видел славную черту смолян, углубившуюся в памяти моей: граждане обоих полов стремились за стены к полям боя; хватали на руки раненых, срывали с себя одежды, обвязывали их раны оными, орошая слезами усердного сожаления, и уносили в город с мест опасных; следующая ночь проведена покойно; на другой день, 5-го августа, закипела осада Смоленска.
Генерал Раевский, наш командир, под начальством коего мы в Смоленской битве находились, был весьма доволен нашими действиями и в рассыпном бою, выхваляя воинов сими словами: «Ай, новички, молодцы, чудо, как с французами ознакомились». Эту лестную похвалу мне удалось самому слышать: будучи в стрелках за немецкою киркою, был посылаем на батарею, где находился генерал Раевский.
В 10 час. утра по Киевской дороге долго вздымалась густая пыль, — корпус маршала Даву, приближаясь, поворачивал направо, к лесу, дефилируя в глазах наших мимо выехавшего навстречу оному Наполеона; их «Vive L'Empereur!» долетало до нас, и подтверждение передовой французской цепи удостоверили о том. В час пополудни началось общее наступление. Сражение жаркое в день осады Смоленска многосложно и разнообразно; позволю себе припомнить только то виденное, в котором сам был участвующим. Нам приказано шаг за шагом с боем отступать к Малаховским воротам; когда же. по свершении отступления нашего, французы заняли форштат и поместились в домах, из которых стреляли по нас, стоящих на эспланаде, Неверовский приказал уничтожить там засевшего неприятеля и сжечь форштат; охотники, взяв палительные у артиллеристов свечи, подбежали к домам, зажгли оные и в ту же минуту атаковали каждый дом. Французы с поляками, там находившиеся, редко который спасся. Наши солдаты брали в плен некоторых французов, но все поляки были жертвами мщения и презрения. Сражение повсюду усиливалось более и более; за уничтожением форштата французы пытались открытою силою — дистанционными колоннами, беглым маршем стройно подведенными, атаковать наши ворота, но общий голос «Ребята, в штыки! Ура!» опрометью поворотил французских удальцов за сгоревший форштат, в овраги, там находившиеся, после чего они начали бомбардировать город, а нам велено взобраться на стены, оный окружающие.
Какому ужасному смятению внутри стен был я свидетель: жители, прежде надеявшиеся отражения неприятеля, оставались в городе, но сегодняшнею жестокою усиленною атакою убедились, что завтра город не будет наш. В слезах отчаяния кидались в храм Божией матери, там молятся на коленях, потом спешат домой, берут рыдающие семейства, оставляя жилища свои, и в расстройстве крайнем отправляются через мост. Сколько слез! Сколько стонов и нещастий, наконец, сколько жертв и крови!!
Мы с трудом взобрались на стены по обрушенным самим временем ходам, заняли все бойницы и какую величественно-грозную картину обозревали! Начинало вечереть: пыл сражения вокруг не укрощался; превращенный в пепел форштат. как пламенное озеро разделял нас от французских полчищ, густо обнявших и почти непрестанно порывающихся занять Смоленск; во многих местах пылал уже древний город, а догорающие башни стен его с треском и шумом сильным валились на нас, окружавших оные. Поистине виды жалостные со всех сторон поражали глаза и сердце россиян. Наконец, наступила ночь, бой общий прекратился, кроме стражи, в цепи местами делали порывы.
В час пополудни нам приказано с такою осторожностию оставить стены, чтобы неприятель того не заметил; и потом провели нас по опустошенному городу к мосту на Днепр, устланному соломою, с другими заготовлениями для сожжения оного. Пред рассветом мост запылал, французы [в] ту минуту бросились с музыкою атаковать, но, не нашед никого, кроме отступающих, в ариергард оставленных казаков, превратили атаку на парадное вступление в обгорелые стены полуразрушенного Смоленска; наши же войска пошли от него далее, с кручиною, даже приметным ропотом.

Добавлено: [mergetime]1217771678[/mergetime]
Еще одно свидетельство офицера 27-й дивизии о сражении за Смоленск. Это воспоминания офицера 50-го егерского полка Николая Ивановича Андреева.

Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка // Русский Архив. 1879. Т. 3. С. 186-189.

Смоленская битва.
Я уже сказал, что генерал Неверовский дал знать от Красного главнокомандующему, что неприятель идет к Смоленску. Посему немедленно был послан корпус Раевскаго и пришел к свету в Смоленск, а часть кавалерии ночью; оттого я и видел Литовский уланский полк. Раевский принял и нас в команду, сам остановился у Малаховских ворот и поставил на возвышенности батарею. Неприятель с рассветом дня сделал сильный натиск на город множеством стрелков; прежде сего пустил в город множество ядер, бомб и гранат, так что город во многих местах загорелся. Дело сие было на рассвете. Наш 1-й баталион, бывший под Красным и в ретираде от онаго в резерве, поставлен в огороды, в стрелки; но как неприятельских стрелков было гораздо более, то наш несчастный баталион из тысячи человек в течение ¼ часа вышел едва ли с 300 человеками: остальные были переранены, так что и одной роты нельзя было набрать. Он и оставался где-то в городе оба дня сражения. Неприятель обложил весь город по Днепр. Наша первая армия стояла на горе за Днепром, а вторая билась два дни упорно, так что из первой армии дан был сикурс: 3-я дивизия Коновницына и лейб-егерской полк. Это угодно было Цесаревичу, который сам был при первой армии. С начала сражения наш баталион отправился на правый фланг города или за город к кладбищу. Мы были весь день в стрелках по мелким кустам. Я был послан к генералу Раевскому просить помощи, ибо мы с 4-х до 10 часов утра были одни и потеряли значительно людей, к тому же по обширности места удержать неприятеля не могли. Генерал приказал из дивизии принца Виртембергскаго полку Киевскому идти со мною, а после полудни была не только наша дивизия, да и много пехотных полков на пункте том, где мы несколько часов держались с баталионом. Отрядом нашим командовал генерал Оленин. Хотя я постоянно не был в стрелках, но по обязанности адъютанта водил по очереди из резерва роты в стрелки, что еще хуже: я был на лошади и в не высоких кустах мог быть верною целью. Весь день сражались неимоверно стойко, но к вечеру не могли вынести сильного напору и ретировались в город. Тогда генерал Оленин остановил бегущих, велев вывести орудие на улицу. Люди остановились и прогнали неприятеля, а драгуны после докончили, и на ночь город остался за нами. С рассветом на другой день также потеха возобновилась, но нас посылали только четыре раза в стрелки; баталион убавился более половины. Два ротные командира наповал были убиты один из них убит возле своего дома, поручик Кунцевич, двое тяжело ранены, а прочих офицеров со мною на лицо из 21-го оставалось 8.
Мы отдыхали на валу городском и смотрели, как сильно колоны подвигаются во множестве к городу; ибо нам и кусты все были видны с возвышения, как на тарелке. Утром, часов в 11-ть, командир Одесского полка полковник Потулов, увидя меня сидящего с офицерами на земле, пригласил к себе закусить. Мы выпили водки и съели хорошей ветчины и телятины. Он очень был грустен, сказал, что вчерашний день у Малаховских ворот убили его любимую лошадь и, взяв меня и адъютанта своего Аксентьева за руки, пошел ближе к валу, где у нас стояли пушки, посмотреть, как смело подымаются на гору Французы; но едва успели мы подойди к концу горы, как несчастный полковник был убит наповал, держа нас за руки. Пуля прошла в грудь на вылет в сердце, и он не сказал ни слова. Степан Степанович Потулов служил прежде капитаном в Преображенском полку, полковником произведен там же и назначен шефом Одесского полка, был умен и необыкновенной доброты. Весь полк о нем плакал; об офицерах и говорить нечего: он их баловал и был отцом для них. Тут же его и похоронили у стены Смоленска. Верно, родные в последствии сделали ему памятник, но память о нем долго оставалась и по преданию в полку.
Сражение продолжалось до поздней ночи два дня, равно упорное, и удивительно, как могла наша вторая армия, из 6 дивизий с небольшим, держаться так долго в стенах Смоленска. Город не был укреплен, кроме что имеет каменную стену почти такую же, как в Пскове. Первый день приступа неприятеля по большой части все были Поляки и Итальянцы; но на второй всех племен. Зрелище ужасное! Город горит, людей бьют, крик, стон, стукотня и трескотня с пожаром, и это до того присмотрелось, что мы могли есть и спать, не думая ни о чем. Под вечер вынесли из собора образ Смоленской Божией Матери, которая и была при армии не знаю долго ли, но пред сражением Бородинским 25-го Августа ее носили по рядам солдат обеих армий. Ночь с 5-го на 6-е Августа все было тихо, баталион наш был в передовой цепи на том же месте, поротно. Я не спал и вздумал проехать вдоль реки к мосту. Не знаю, что меня завлекало видеть руины и узнать, будет ли или есть ли первая армия в Смоленске; ибо мы все роптали, что армия за городом хладнокровно смотрит на бой, а нам худо держаться. Подъезжая к мосту, вижу, что проходит войско. Я подъехал на мост, и штаб-офицер свиты его величества спрашивает у меня, нет ли там войска, откуда я приехал? Я сказал, что других не знаю, а есть наш баталион в цепи на правом фланге. Он просил меня скакать и велеть баталиону немедля бегом прибыть сюда, ибо армия выходит из города и что он сей час зажигает мост, прежде чем будет рассветать, чтобы мост был уничтожен. Я прискакав объявил нашему майору Антонову, который долго не решался оставить без приказа своих начальников свой пост; но по убеждению моему велел подвигаться. Чрез четверть часа прискакал адъютант наш навстречу с приказанием идти бегом, что мост сожгут, и едва мы перебежали оной, как его взорвали, но бывший пред нами взвод Одесского полка, которому не дано было знать и быть может и еще подобные, остались: так и взяты в плен. Там был мой знакомый порутчик Крутов; но я не знал тогда, и было каждому до себя. И так по случаю, что мне вздумалось проехаться, наш баталион и я спаслись от плена. То было Провидение Всевышнего. Я, проводя последний день в стрелках, был удивлен по возвращении на место к баталиону: опустя руку в карман и вынув табакерку, заметил, что она разбита в дребезги, над карманом пробито. Осмотрел лошадь и нашел сзади в седле пулю, завязшую в обруче железном, а у казенной моей лошади в первый день сражения отбило копыто, когда я ее вел в поводу,. указывая место 8-й роте где наши стрелки. Сражение каждое есть велико для того, кто участвует в нем, потому что и одним выстрелом может повалить, как говорят, виноватого. Не умолчу об одном случае и верю, что есть предчувствие. У порутчика 8-й роты нашего баталиона была тетка, и у нее на форштате свой дом. После сражения стрелки сменяются для отдыха довольно часто, тетка его приносила ему и нам, завтраки, и он более 15-ти раз в два дни был в стрелках с удовольствием, брал пленных, был примерной храбрости офицер, в последний же раз около вечера пришла его очередь, он пошел к майору и убеждал его не посылать. Майор спросил, не болен ли он? — «Что ж, Иван Дмитриевич, я совершенно здоров; но тоска ужасная, идти не хочу, робость напала». Тот его убеждал и просил идти, сказывая, что ему будет стыдно и что он его за храбрость под Красным и в Смоленске представит к Владимиру с бантом. Пошел Кунцевич и против обыкновения простился со всеми нами, но едва рассыпались его стрелки, как был поражен пулей на повал. Я велел после его искать, чтобы похоронить, и что же? Его вечером принесли всего ограбленного: сапоги, сюртук и все сняли Французы. Мы его похоронили на дворе его дома. Несчастная тетка его, бедная женщина, была неутешна и с нами вышла из города, а после мы ее потеряли из виду. Еще такой же был случай с прапорщиком, и тот убит!
Мы пошли из Смоленска, и на рассвете уже неприятели заняли город и отыскивали переправы; кажется, что они простояли в нем дня два.

 

А задержал ли Неверовский наполеоновские войска? Насколько я понимаю, он старался лишь спасти дивизию от разгрома. Из-за бездарной суеты Мюрата ему это в основном удалось сделать. Вот и все. Никакого сдерживания французов не было. Мифотворчество это.

 

андерсон, зачем нужен был быстрый марш Мюрата на Смоленск, ежели полтора дня (4 и часть 5 августа) войска Наполеона потом стояли возле города, не предпринимая попыток штурма? Если бы хотели с хода взять Смоленск, взяли бы. Один корпус Раевского 4 августа Смоленск не удержал бы. Смотри первое сообщение в теме.
Я открыл отдельную тему по дивизии Неверовского. Так что если хочешь и дальше дисскутировать, перемещайся туда. Еще раз подтверждаю свое мнение: "сдерживание французских войск" дивизией Неверовского - это миф.

 

андерсон, а ты настырный, однако. Еще раз говорю, о дивизии Неверовского есть отдельная тема. Давай поговорим там. В теме есть и два описания этих событий от непосредственных участников. Кто там кого сдерживал и кто с кем бодался, понять можно. Откуда ты взял, что Багратион 3-4 августа (или даже раньше) был под Дорогобужем? Это не так. Не путай общественность.

 

Ребята, блин, спорим о фактологии, причем по тем фактам, о которых и спорить-то нечего. Русские армии соединились у Смоленска! Не нужно опровергать общеизвестный факт.
Какое такое время было потеряно у Смоленска мне непонятно. Для чего это время было нужно? Что был какой-то особый стратегический план, который нужно было торопиться выполнить? Да нет же. Искали просто удобную позицию для генерального сражения, не более того. Шмяк, поясни что ты хотел сказать, а то лично мне твой пассаж о потере времени непонятен.
Андрон, не могу понять твоего пристрастия к генералу Петру Ивановичу Багратиону. Он не был выдающимся военным стратегом (на мой взгляд), можно упрекнуть его во вздорности, самодурстве, но в его личной храбрости и патриотизме вроде бы никто не сомневается. Если ты имеешь претензии к нему по этой части, то обоснуй свое мнение.
Теперь о том, где же находился Багратион в период сражения за Смоленск.
2 августа армия Багратиона двигалась по Руднянской дороге. Предполагали, что Наполеон будет наступать со стороны Рудни. Последним из Смоленска в сторону Рудни выступал корпус Раевского. Только случайно перехватив адъютанта Неверовского, спешившего с рапортом к Багратиону, Раевский узнал о нападении французов на 27-ю дивизию. Раевский после этих известий получил приказ от Багратиона вначале остановиться, а потом двигаться на выручку Неверовскому.
Таким образом, корпус Раевского входил во 2-ю армию Багратиона, и 4-го августа Смоленск обороняли войска именно Багратиона! И хорошо обороняли.
3 августа Багратион выступил обратно к Смоленску, он пришел к Катыни, где приказал наводить мосты для переправы через Днепр.
4 августа около полудня войска 2-й армии Багратиона подошли к Смоленску. На помощь Раевскому была послана 2-я кирасирская дивизия и 4 полка 2-й гренадерской дивизии. В ночь на 5 августа обе армии сосредоточились против Смоленска на высотах правого берега Днепра. Вечером в Смоленск прибыли Багратион и Барклай де Толли. При обсуждении позиции у Смоленска главнокомандующие признали ее неблагоприятной. Было принято решение отступить на более выгодную позицию для принятия генерального сражения. При этом 1-я армия Барклая оставалась защищать Смоленск, а вторая отступала к Дорогобужу и прикрывала дорогу на Москву. Корпус Раевского был сменен в Смоленске корпусом Дохтурова из 1-й армии. Рано утром 5 августа 2-я армия Багратиона выступила по московской дороге. При этом Багратион считал, что Смоленск нужно защищать до последнего. Из письма Багратиона императору Александру: «Надеюсь, что военный министр, имея пред Смоленском готовую к действиям всю первую армию, удержит Смоленск. А я, в случае покушения неприятеля пройти далее на московскую дорогу, буду отражать его».
5 августа 2-я армия отошла за реку Колодню, 6-го августа главная квартира армии прибыла в Пневу Слободу, не доходя Соловьевой переправы.
Багратиона можно упрекнуть в том, что при отступлении он оторвался от 1-й армии, оставил в арьергарде слишком маленький отряд, неспособный серьезно прикрыть московскую дорогу, в случае прорыва к ней французской армии. Однако несогласованность действий, конфронтация Багратиона с Барклаем постоянно сопровождали движение двух русских армий, и отступление от Смоленска – не исключение. При желании увидеть какой-то злой умысел, можно считать Багратиона агентом Наполеона, что, конечно, абсурдно.
Ошибочная диспозиция 1-й армии была не на реке Уже (точнее за Ужей), а непосредственно перед Дорогобужем (12 августа). Это достаточно известный факт, описанный у непосредственных участников событий и в исторических трудах. Никакого предательства тут не было. Генерал-квартирмейстер полковник Толь, который выстроил 1-ю армию тылом к неприятелю, в последующем благополучно занимал командные должности.
Современники и историки объясняли грубейшую и нелепейшую ошибку Толя тем, что накануне при осмотре диспозиции за Ужей Багратион публично отчитал генерал-квартирмейстера за пререкания с Барклаем по поводу удобства позиции, избранной для генерального сражения. Толь находился в состоянии глубокого нервного потрясения от публичной выволочки, вот он в расстройстве чувств все и перепутал. Еще бы! Барклай при всех генералах и брате императора обозвал его мальчишкой и грозился разжаловать в солдаты. Как тут не вспомнить некоторых маршалов и генералов Красной Армии, унижавших своих подчиненных… История повторяется.
Никого не хочу учить и тем более поучать. Давайте строго следовать фактам. Спорить можно по достоверности фактов и оценке событий.

 

Дополняю предыдущий пост важным документом, который позволяет лучше понять ситуацию конца июля - начала августа вокруг Смоленска.

Исходящий журнал штаба генерала Барклая де Толли по секретной части, с 15 мая по 6 сентября 1812 г. // Отечественная война 1812 года. Отд. I. Переписка русских правительственных лиц и учреждений. Т. XVII. Боевые действия в 1812 году (Журналы военных действий и переписки – июнь-декабрь). СПб., 1911. С. 159-160.

25 июля 1812 года. Письмо главнокомандующего и военного министра генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли императору Александру I.

Его Императорскому Величеству, №605.
Имею счастие всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству, что обе Западные армии после весьма затруднительных движений, несмотря на деланные неприятелем на каждом шагу преграды, совершили свое соединение, и так теперь все военные сухопутные силы Вашего Величества находятся при Смоленске, от предприятий коих зависеть будет судьба России, почему я нужным счел пригласить к военному совету Его Императорское Высочество Царевича Великого Князя Константина Павловича, генерала князя Багратиона, начальников главных штабов и генерал-квартирмейстеров обеих армий и предложил им, какие нам должно предпринять наступательные действия. Единогласно положено в сем совете идти всеми соединенными силами на Рудню, яко на центр расположения неприятельских войск, кои находятся в Орше, Бабиновичах, Любавичах и Инкове, а Наполеон по последним известиям находится в Витебске.
Причины, кои заставили нас взять сии решительные меры, суть следующие: 1) неприятель поспешно старается усредоточить свои силы, кои еще тянутся по разным направлениям, а особенно артиллерию, которая совсем осталась назади. Если дадим ему время к совершенному сосредоточению всех своих войск, тогда он превосходными противу нас силами может армии наши атаковать под Смоленском, где местоположение таково, что нет вовсе позиции, в которой бы можно было поставить войско в боевой порядок и дать сражение, напротив того, по дороге к Рудни откроются нам местоположения выгодные. 2) Чтобы выиграть время к вооружению внутри Государства новых войск, необходимо нужно стараться неприятеля в его предприятиях останавливать, сие не может иначе совершиться, как только одними наступательными действиями. 3) Если ограничим себя только тем, чтобы обойти левый фланг неприятеля, то произвесть сие можем одною только частию обеих армий, ибо прямую Московскую дорогу нельзя никак оставить без прикрытия, потому что неприятель найдет способ обратить все свои силы на отдельную часть армий и прорваться. 4) В случае удачи, война возьмет совсем другой оборот, а буде бы против моей надежды случилась неудача, тогда останется нам свободная ретирада чрез леса, в тылу у нас остающиеся, кои для сего заняты будут арьергардом.
Итак, Всемилостивейший Государь! Храбрые войска Ваши сего числа приготовляются к решительным действиям. Авангарды формируются и идут впереди и завтра поутру в 2 часа выступают армии. Авангарды сформированы сильные и будут находиться в полумарше от армии впереди, дабы тотчас опрокинуть неприятельские передовые посты, и рекогносцировать позиции его, прежде нежели колонны армии подойдут. Принеся теплые молитвы Всемогущему, с помощию его идем истреблять врага, но между тем чувствуем важность сего предприятия и без нужды армии твои, Государь, опасности не подвергнем.

 

Наполеон изначально не планировал идти на Москву. Он не хотел завоевывать Россию, как это нам вбивали в головы школьные учебники истории. Его план состоял лишь в принуждении Александра к миру на условиях Наполеона. То есть он хотел подчинения России, а не ее завоевания. Привожу воспоминания двух французов, которые постоянно были рядом с императором. Это секретарь Меневаль и камердинер Констан. Эти документы позволяют лучше понять мысли и чувства Наполеона в период движения к Смоленску.

Наполеон. Годы величия. (Воспоминания секретаря Меневаля и камердинера Констана). М.: Захаров, 2002.

Клод-Франсуа Меневаль (1780-1842)

Генеральный план Наполеона
Покинув Вильно 18 июля, император надеялся вынудить Барклая де Толли, русского генерала, принять участие в крупном сражении. Наполеон устал от бесполезного преследования армии, чей командующий не мог решиться вступить с ним в бой.

Звезда Наполеона начала уже закатываться
В Витебске Наполеон провел две недели. В течение этого времени он распорядился воздвигнуть некоторые оборонительные сооружения и построить большую пекарню, тем самым дав повод для разговоров о том, что он вынашивает идею разбить воинский лагерь вокруг этого города и выбрать его в качестве опорного пункта всей линии обороны французской армии. Но не в его характере было завершить летнюю военную кампанию в июле месяце, даже не сумев вступить в контакт с армией неприятеля. Цель его двухнедельной остановки в Витебске заключалась в том, чтобы дать возможность отдохнуть армии, которая нуждалась в этом, и внимательно следить за передвижениями русских войск. Узнав, что они покидают окрестности Смоленска, чтобы выйти к позициям французской армии и атаковать ее, император в спешном порядке направил свою армию навстречу им.
Русские, наконец, будут вынуждены вступить в сражение, чтобы защитить Москву. Тогда после этого будут заложены основы для заключения мира. Именно так думал император. Одна большая победа, и эта великая цель будет достигнута. Император Александр будет вынужден пойти на переговоры. Этим миром, добавлял Наполеон, будут завершены наши военные походы. Такой мир увенчает наши усилия и определит начало безопасности страны. Но звезда Наполеона уже начала закатываться.

Луи-Констан Вери (1778-1845)

Мысли Наполеона накануне русской кампании
Я постараюсь здесь вспомнить о событиях, относящихся лично к императору, которые произошли во время его поездки меж границ Франции и Пруссии.
Если мы попытаемся сравнить наш поход в Москву и наше возвращение оттуда, то какой в итоге мы получим печальный контраст! Нужно было видеть Наполеона в Дрездене, чтобы осознать мысль о той высочайшей точке, которую способно достичь человеческое величие. Там, более, чем когда-либо и где-либо еще, император был приветлив и любезен со всеми. Судьба милостиво взирала на него.
Среди других подробностей нашего пребывания в Дрездене я помню о разговоре императора с маршалом Бертье, которого он вызвал к себе в очень ранний час. Когда маршал прибыл, Наполеон еще не встал с постели, но я получил приказ привести немедленно маршала к императору; и, пока я одевал императора, присутствовал при беседе между ними. Как бы я хотел запомнить весь разговор, но, по крайней мере, я уверен, что правильно передам одну поразившую меня, высказанную императором, мысль. Император заявил примерно следующее:
«Я ничего плохого не хочу Александру; это не с Россией я веду войну, так же, как и не с Испанией. У меня есть только один враг — Англия, и это до нее я стараюсь всеми силами добраться до России. Я буду преследовать ее повсюду». Во время этой речи маршал обгрызал свои ногти, что было его постоянной привычкой.

Наполеон в военно-полевых условиях
Перед солдатами Наполеон делал вид, что абсолютно спокоен, но на самом деле он был далек от этого. Из услышанных мною оброненных им нескольких отрывочных фраз я понял, что император потому так горячо стремился дать настоящий бой противнику, что надеялся — император Александр вновь начнет зондировать возможность заключения мира. Я думаю, что Наполеон принял бы предложение о мире, но только после первой своей победы, и он никогда бы не согласился повернуть вспять после колоссальных усилий, потраченных на подготовку к войне, не одержав одну из тех великих побед, которая бы обеспечила ему достаточную славу в начавшейся военной кампании. По крайней мере он сам неоднократно об этом говорил.
Император также часто говорил о врагах с показным презрением, которого на самом деле не испытывал, но делал это с той целью, чтобы приободрить офицеров и солдат, многие из которых не скрывали своего уныния.

Витебск
Когда мы прибыли в Витебск, за границей распространились слухи, что император довольствуется тем, что задержится в этом городе, чтобы организовать снабжение армии необходимыми средствами к существованию, и отложит на следующий год исполнение своих грандиозных замыслов в отношении России. Я не могу с полной гарантией сказать, каковы были его сокровенные мысли по этому поводу, но могу подтвердить то, что, находясь в соседней комнате, однажды слышал, как он говорил королю Иоахиму, что первая военная кампания в России завершилась и что на следующий год он будет в Москве, а через год в Санкт-Петербурге, и что вся война с Россией будет продолжаться три года.
Во время нашего пребывания в Витебске стояла такая невыносимая жара, что император чувствовал себя совершенно измученным и не переставая жаловался на это. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не видел, чтобы его так угнетала тяжесть собственной одежды. В своей комнате он почти не надевал мундира и часто, обессиленный, валился на кровать, чтобы отдохнуть. Этот факт могут подтвердить многие люди, поскольку он в таком виде часто принимал высших офицеров, хотя в его правилах было всегда появляться перед ними в мундире.
Тем не менее жара, которая отрицательно сказывалась на его физическом состоянии, не влияла на его способность мыслить. Но те же люди, положение которых позволяло им лучше других знать характер императора, не могли не заметить, что источником его весьма мучительных раздумий в Витебске была .неопределенность в принятии решений: оставаться ли в Польше или без промедления двинуться дальше в глубь России. Пока он колебался, выбирая одно из этих решений, он почти всегда пребывал в мрачном настроении и отличался крайней молчаливостью.
В этом состоянии нерешительности предпочтение императора в выборе между временной передышкой и началом активных действий не вызывало сомнений. И в конце совещания, в ходе которого, как говорили, его величеству пришлось столкнуться с сильным противодействием его плану, было принято решение о том, что нам придется двинуться вперед и начать наступление на Москву, от которой нас отделяло расстояние в двадцать дней походного марша. Среди тех, кто особенно горячо выступал против немедленного марша на Москву, назывались имена генерала Коленкура и генерала Мутона, а я лично могу подтвердить в качестве несомненного факта, что обер-гофмаршал двора Дюрок неоднократно пытался отговорить императора от осуществления этого проекта. Но все его попытки, натолкнувшись на волю императора, оказались бесполезными.

Смоленск
Мы шли по направлению к Смоленску. Русские только что эвакуировали его, после того как сильно разграбили город и сожгли большинство складов. Мы вошли в город при свете пламени пожаров, но они были ничто по сравнению с тем, что ожидало нас в Москве. В Смоленске я обратил внимание на два здания, которые показались мне исключительно красивыми: кафедральный собор и епископальный дворец, занимавший территорию, которая сама по себе представляла настоящий город.
Добавлено: [mergetime]1218991682[/mergetime]
Любопытные воспоминания генерала Марбо о битве за Смоленск. Они показывают, что и у французов с разведкой дела обстояли не лучшим образом. Вот поэтому строить выверенные тактические планы в таких условиях было крайне затруднительно. Если Ней шел к Смоленской крепости как на параде, о каком прорыве Мюрата к Смоленску можно говорить? Французы искали русские армии, Смоленск сам по себе им был не нужен.

Марбо М. Мемуары генерала барона де Марбо / пер. с франц. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. С. 562-564.

15 августа, в свой день рождения, император устроил парад войскам, которые с энтузиазмом приветствовали его. 16 августа армия вступила в Смоленск — крепость, прозванную русскими Святой, потому что они считали этот город ключом к Москве и защитой всей своей империи. Древние пророки предсказывали великие несчастья для России в день, когда падет Смоленск. Это суеверие, заботливо поддерживаемое русским правительством, датируется той эпохой, когда город Смоленск, расположенный на Днепре, или Борисфене, был крайней западной границей Московии.
Король Мюрат и маршал Ней, прибывшие первыми к Смоленску, неизвестно почему подумали, что неприятель покинул эту крепость. Донесения, посланные императору, заставили его поверить в это, поэтому он приказал авангарду войти в город. Нетерпеливый Ней ждал лишь этого приказа: он двинулся к воротам города с небольшим эскортом гусар, но вдруг на наших кавалеристов бросился казачий полк, скрывавшийся за небольшим холмом, покрытым кустарником. Казаки смяли наших кавалеристов и окружили маршала Нея. Они были так близко от него, что выстрел из пистолетов, произведенный почти в упор, разорвал ворот его мундира! К счастью, на помощь примчалась бригада Домманже и спасла маршала. И, наконец, прибытие пехоты генерала Разу позволило Нею достаточно близко подойти к городу, чтобы убедиться в том, что русские намереваются его защищать.
Увидев на городских укреплениях множество пушечных стволов, генерал Эбле, один из самых способных офицеров, посоветовал императору обогнуть крепость, приказав польскому корпусу князя Понятовского переправиться через Днепр в 2 лье выше по течению. Однако Наполеон согласился с мнением Нея, утверждавшего, что Смоленск будет нетрудно взять, и отдал приказ начать атаку. Три армейских корпуса — корпус Даву, корпус Нея и корпус Понятовского — бросились со всех сторон на крепость, со стен которой начался смертоносный артиллерийский огонь. Однако он был менее силен, чем огонь батарей, установленных русскими на высотах противоположного берега. Началось очень кровавое сражение. Артиллерийский и ружейный огонь косил наши ряды, а наша артиллерия никак не могла разрушить крепостные стены. Наконец, с приходом ночи противник, смело защищавший свою землю пядь за пядью, был загнан в Смоленск, который русские приготовились покинуть. Но, отступая, они подожгли город во многих местах. У императора появилась надежда овладеть городом, где, как предполагалось, можно было взять большую добычу. Лишь на рассвете следующего дня французы проникли в крепость. Улицы были завалены убитыми русскими солдатами и покрыты дымившимися развалинами. Взятие Смоленска обошлось нам в 12 тысяч человек убитыми или ранеными! Этих громадных потерь можно было бы избежать, переправившись через Днепр вверх по течению, как предлагал генерал Эбле, потому что, боясь быть отрезанным, генерал Барклай де Толли, командующий армией противника, оставил бы крепость, чтобы отступить по направлению к Москве.
После того как русские сожгли мост, они на короткое время обосновались на высотах правого берега и вскоре начали отступать по московской дороге. Маршал Ней со своим армейским корпусом преследовал их при поддержке дивизии Гюдена, входившей в состав корпуса маршала Даву. На небольшом расстоянии от Смоленска, при Валутиной, маршал Ней вошел в соприкосновение с русской армией, со всеми своими обозами скучившейся в узком проходе между холмами. Столкновение оказалось весьма серьезным. Это была настоящая битва, которая могла стать весьма гибельной для противника, если бы генерал Жюно, командующий 8-м корпусом, со слишком большим опозданием переправившийся через Днепр в 2 лье выше Смоленска, не отдыхал бы там двое суток, а примчался бы на гром артиллерии Нея, от которого он был всего лишь в 1 лье! Но, даже будучи предупрежден Неем, Жюно не двинулся с места! Напрасно адъютант Шабо от имени императора передал ему приказ идти на соединение с Неем. Напрасно Гурго приехал, чтобы подтвердить тот же приказ. Жюно не сдвинулся с места! Однако Ней, столкнувшийся с сильно превосходящими силами противника, ввел в действия последовательно все части своего корпуса и приказал дивизии Гюдена захватить очень хорошие позиции, занятые русскими. Этот приказ был выполнен с редкой храбростью, но сразу после первой атаки бравый генерал был смертельно ранен. Однако, продолжая сохранять свое великолепное хладнокровие, перед тем как умереть, он решил закрепить успех своих частей, которые столь часто приводил к победе, и назначил своим преемником генерала Жерара, хотя тот и был самым молодым бригадным генералом его дивизии.
Жерар сразу же стал во главе дивизии и двинулся на врага, а в 10 часов вечера, потеряв 1800 человек и убив б тысяч русских, он оказался хозяином поля сражения, откуда русские поспешили уйти.
На следующий день император прибыл в армейские части, которые столь храбро сражались. Он осыпал их почестями и назначил Жерара дивизионным генералом (позже он стал маршалом Франции). Генерал Гюден умер несколько часов спустя.
Если бы Жюно захотел принять участие в сражении, он смог бы запереть русскую армию в узком проходе, где, попав меж двух огней, она была бы вынуждена сдаться, что привело бы к окончанию войны. Поэтому все пожалели о короле Жероме. Последний, хотя и был весьма посредственным генералом, скорее всего, пришел бы на помощь Нею. И все ждали, что Жюно будет строго наказан. Но он был первым офицером, которого Наполеон приблизил к себе и который был с ним во всех его кампаниях, начиная с осады Тулона в 1793 году. Император его любил, и он его простил. Это было несчастье, потому что требовалось наказать Жюно в назидание другим.
Как только русским стало известно о взятии Смоленска, то со всех сторон стали слышаться упреки в адрес генерала Барклая де Толли. Он был немцем. Нация осуждала его за то, что он не проявил достаточно смелости и решимости в ведении войны. Для защиты старинной Московии требовали московского генерала. Император Александр, принужденный уступить, доверил главное командование всеми своими армиями генералу Кутузову, пожилому человеку с малыми способностями, известному тем, что был разбит при Аустерлице, но имевшему одно достоинство, которое в создавшихся обстоятельствах выглядело важным: он был исконно русским человеком, что давало ему большое влияние как на воинские части, так и на широкие народные массы.

 

Представляю взгляд на осаду Смоленска со стороны армии Наполеона. Воспоминания французской стороны предваряю представлением главных действующих лиц, упомянутых в текстах.

Действующие лица:
Русская армия
Барклай де Толли Михаил Богданович (1761-1818) – генерал-фельдмаршал, военный министр и командующий 1-й Западной армией.
Багратион Петр Иванович (1765-1812) – генерал, командовал 2-й Западной армией.
Тормасов Александр Петрович (1759-1819) – генерал, командовал 3-й Западной армией.
Дохтуров Сергей Дмитриевич (1756-1816) – генерал, в 1812 г. командовал 6-й пехотной дивизией армии Барклая де Толли.
Паскевич Иван Федорович (1782-1856) – генерал, в 1812 г. 26-й пехотной дивизией корпуса Н.Н. Раевского.
Корф Федор Карлович (1774-1823) – генерал, командовал 2-м кавалерийским корпусом армии Барклая де Толли.

Армия Наполеона
Ней Мишель (1769-1815) – маршал Франции, один из лучших полководцев наполеоновской армии, в 1812 г. командовал 3-м корпусом главных сил. Носил титул герцог Эльхингенский.
Даву Луи Николя (1770-1823) маршал Франции, командовал 1-м корпусом главных сил, имел титул принца Экмюльского.
Гиллемино Арман Шарль (1774-1840) – генерал, в 1812 г. командовал соединениями в корпусе Богарнэ.
Жюно Жан Андош (1773-1813) – генерал, в 1812 г. командовал 8-м корпусом главных сил. Носил титул герцог Абрантес.
Понятовский Жозеф Антон (1763-1813) – маршал Франции, племянник последнего польского короля, командовал 5-м корпусом главных сил, состоящим из польских и саксонских войск.
Доманже Жан Батист (1769-1848) – генерал, командовал кавалерийской бригадой дивизии Шастеля.
Разу Жан Николя (1772-1820) – генерал, командовал пехотной дивизией 3-го корпуса Нея.
Моран Шарль Антон Луи Алексис (1771-1835) – генерал, командовал пехотной дивизией корпуса Даву.
Гюден Шарль Этьен (1768-1812) – генерал, командовал 3-й пехотной дивизией корпуса Даву, в сражении при Валутиной горе был смертельно ранен.
Мюрат Иоахим (1767-1815) – маршал Франции, командовал кавалерией резервной армии, носил титул короля Неаполитанского.
Бертье Луи Александр (1753-1815) – маршал Франции, начальник штаба наполеоновской армии, носил титул «принц Невшательский».
Шварценберг Карл Филипп (1771-1820) – австрийский фельдмаршал, командовал вспомогательным австрийским корпусом.
Коленкур Огюст Жан Габриэль (1772-1812) – генерал, младший брат Армана Коленкура, посла Франции в России (носил титул «герцог Виченцский»).
Герцог Беллуно (Беллунский) – титул маршала Франции Виктора Клода Виктора Перина (1764-1841), командовал 9-м корпусом главных сил.
Рапп Жан (1771-1821) – генерал-адъютант Наполеона.
Ледрю Франсуа (1770-1844) – генерал, командовал пехотной дивизией корпуса Нея.
Маршан Жан Габриэль (1765-1851) – генерал, командовал пехотной дивизией корпуса Нея.

Воспоминания приводится по следующему источнику: Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев / Сост. Ю.А. Лимонов. Л.: Лениздат, 1991. С. 92-113.
Первая публикация на русском языке: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч. 1-3. Сборник составлен С.П. Мельгуновым, А.М. Васютинским, А.К. Дживелеговым. М., 1912.
Даты приводятся по новому стилю, который использовался в Западной Европе. В России еще был в ходу старый стиль. Расхождения между ними составляли 12 дней.

Генерал Жомини:
Утром 16-го числа (августа) Ней с авангардом подошел к Смоленску. Император шел невдалеке за ним. Замечено было менее укрепленное место, и был отдан приказ взять его приступом. С редкой неустрашимостью бросились сюда три колонны, неприятель встретил их с удивительным хладнокровием. Паскевич из половины своей дивизии устроил засаду в овраге, а вторую половину укрыл за бруствером артиллерийской цитадели. Два раза храбрецы Нея переходили рвы и достигали откосов контрэскарпа цитадели, и оба раза они были отброшены благодаря вовремя присланным резервам Раевского и Паскевича. Корпус Дохтурова занял южные предместья. Французские полки тоже постепенно приближались, и к ночи под стенами Смоленска расположились лагерем около 230 000 человек. Не имея возможности взять город приступом, Наполеон решил обойти его Он поручил генералу Гиллемино отыскать переправу через реку выше города, чтобы перекинуть мост и отрезать неприятелю путь к Москве Жюно с вестфальцами должен был это исполнить, но он заблудился и не мог этого сделать. Между тем разгорелся серьезный бой под Смоленском, так что этот проект был оставлен. Очень может быть, что благодаря близости армии Багратиона, которая стояла по дороге к Москве, проект этот был трудноисполним, но это был один из лучших исходов, и необходимо было бы попытаться это сделать.
17-ю был горячий день! Русские генералы, расположившись на возвышенном правом берегу Днепра, выслали свежий корпус, состоящий из 30 000 человек, чтобы сменить отряд Раевского Император думал, что они намереваются вступить в открытый бой, и приготовился принять их, но, видя, что они не хотят сами перейти в Наступление, приказал начать атаку. Слева Ней атаковал цитадель, справа, с верховья Днепра, наступал Понятовский, а Даву в центре атаковал Рославские предместья. Такая атака с разных сторон представляла массу опасностей, так как атакующие подвергались огню ста орудий, расположенных по берегу Днепра. Однако Понятовскому под защитой батареи удалось добраться до бреши, пробитой в стене города, а Ней почти завладел цитаделью. В центре Даву после ужасной битвы выбил из предместий Дохтурова. Но, несмотря на все усилия храбрецов, ничего нельзя было сделать, около самого города, который неприятель мужественно защищал, Наполеон велел собрать всю запасную артиллерию, чтобы пробить брешь в стене, но напрасная попытка — ядра застревали в этих огромных каменных стенах, не производя им никакого ущерба. Единственная возможность пробить брешь была бы, если сконцентрировать огонь на одну из круглых башен, но мы не имели никакого понятия о толщине их стен.
Так как наши гранаты произвели пожары в городе, дома которого были по большей части деревянные, и так как неприятель потерпел большой урон и не хотел дать нам сражение вне города, то Барклай решил отступить ночью, предоставив Корфу прикрывать его отступление. И он действительно отступил, но, уходя, поджег сначала дома, не сгоревшие еще от наших гранат.
Въезд Наполеона в Смоленск был еще более зловещ, чем это было даже в Вильне, несмотря на то, что наше вступление в Вильну сопровождалось ее полным разрушением. Вся армия считала Смоленск концом своего утомительного похода. Все рассчитывали войти в город, изобилующий всем необходимым, и здесь отдохнуть, как следует. Все отважные, рискованные предприятия действуют на чернь совершенно особенным образом. Войска, утомленные тяжелым и гибельным походом, видя, как цель этого похода все от них удаляется и удаляется, начали беспокоиться, вспоминая огромное расстояние, отделяющее их от Франции; было решено остановиться в Смоленске, но теперь это стало невозможным. Немудрено, что войска упали духом!
Этот город русских считался у иностранцев главным базисом всего государства, и на него были обращены с надеждой все взоры французской армии, и теперь этот город представлял из себя лишь огромный костер, покрытый трупами и ранеными. Пожар, причину которого трудно выяснить, уничтожил половину города; жители бежали...
С большим трудом завоеванный и покинутый своими жителями город не мог, конечно, избежать разграбления, и все то малое, что осталось в нем, сделалось жертвой солдат, раздраженных постоянными лишениями. Единственный священник, оставшийся в городе и не желавший покинуть своей паствы, доказал нам своими ответами, как настроены были жители против французов, которых им описывали в самых черных красках. Все, что было связано с религиозным или патриотическим чувством,— все было сожжено. Можно было предвидеть, что ко всем лишениям, перенесенным нами в Литве, здесь еще присоединятся все ужасы национальной войны. Мы найдем здесь новую Испанию, но Испанию без полей, без виноградников, без городов; мы не найдем здесь, конечно, Сарагосы, так как все деревянные дома были во власти огня благодаря поджогам и гранатам, но не менее ужасные препятствия, только в другом роде, ожидали здесь наступающую армию...


Барон Деннье:
15 августа перед императором продефилировали все войска. Все были воодушевлены по поводу дня его рождения. Позабылись все прошлые невзгоды и стойко выдерживались теперешние лишения, с нетерпением ждали дня сражения в надежде, что мир будет наградой за все.
Однако неприятель все отступал в полном порядке.
16-го утром на горизонте перед нами открылся Смоленск. Мы все были уверены, что неприятель покинул город. Сам император разделял это убеждение, и, призвав на рассвете около трех часов утра генерала Коленкура, отдал ему приказ перенести в город главный штаб. Мне же было приказано находиться при нем.
Мы отправились. Миновав дивизии 3-го корпуса, разбросанные колоннами по дороге, мы очутились в полуверсте от Смоленска, впереди первой стрелковой линии, обменивающейся с неприятелем ружейными выстрелами.
Маршал Ней, недовольный медленным передвижением своего отряда, появился среди своих стрелков: это сам бог Марс — его вид, взгляд, его уверенность могут воодушевить самых трусливых. Вдруг отряд из 700 или 800 казаков, находящихся до сих пор под прикрытием земли и хвороста, с громким криком «ура!» бросается на нас. Смяв и обратив в бегство нашу кавалерию, они окружают маршала и генерала Коленкура; они так теснят их, что пуля, пущенная прямо в упор в герцога Эльхингенского, пробивает ему воротник мундира. Однако смятение продолжалось недолго, так как бригада Доманже оправилась и, освободив маршала, преследовала казаков до самого Смоленска; пехота генерала Разу подкрепила их и тем дала возможность маршалу дойти до самых стен города и убедиться, что русские намерены защищать его.
Тем не менее император был настолько уверен, что защита Смоленска не могла быть серьезной и что русские не намеревались там удержаться, что он не придавал никакой веры рапортам, привозимым ему, до тех пор, пока генерал Коленкур не явился к нему сам и не подтвердил этого. Это обстоятельство объяснилось полным незнанием местности, отсутствием шпионажа и главным образом неправильными указаниями, получаемыми императором от людей, которые должны были знать страну.
Однако же все-таки последовал приказ взять Смоленск приступом, как будто бы все должно было преклоняться перед императором и его фортуной.
Печальная и пагубная самонадеянность!
Во все время похода армия мужественно переносила всякие лишения, отважно подвергалась всевозможным опасностям, побеждала неприятеля при всевозможных обстоятельствах и полила своею кровью весь путь, по которому влекла ее судьба...
Стены города были снабжены большим количеством орудий, но самый сильный и уничтожающий огонь шел с батарей, поставленных русскими на высотах внутри города. Император сам поставил нашу артиллерию на позиции, и атака началась. Неприятель, силы которого совершенно не убывали, оказал упорное сопротивление геройским усилиям наших солдат. Их гранаты и картечь опустошали наши ряды, и русские, то нападая, то отступая, отстаивали шаг за шагом каждую пядь земли до тех пор, пока уже к вечеру они быстрым натиском не были отброшены к стенам города; тогда наши метко направленными выстрелами усилились по всей линии, хотя все-таки не смогли пробить стен. Наконец наступила ночь, и, вместо того чтобы хоть немного успокоить нервы от всех пережитых сцен, она только усилила весь ужас дня, и вид горящего города, от которого скоро останутся только груды пепла, был благодаря темноте ночи еще ужаснее. Покидая город, русские подожгли его и оставили после себя только одни развалины Итак, исчезла надежда завладеть городом, который мы не без основания считали снабженным всем необходимым.
Вечером дивизии Морана и Гюдена расположились в предместье и смогли войти в город лишь на следующее утро
Между тем русские, отступая, сожгли мост, соединяющий петербургские предместья с городом, и заняли выгодные позиции по пути к Москве и Петербургу. Взятие Смоленска стоило жизни 12000 человек: теперь необходим был продолжительный отдых после такого урона.

Франсуа:
8 августа 1812 (года) наша дивизия вновь выступает в поход, 13 августа мы переходим Днепр, Борисфен греков 16-го французская армия идет тремя колоннами на Смоленск в шесть часов вечера она собрана у этого города 17-го в три часа утра, она поднимает оружие Линия застрельщиков 13-й легкой кавалерии нашей дивизии открывает огонь по левой стороне города, в то время как 1-й корпус главной армии маневрирует под огнем местной артиллерии. После нескольких часов маневров, все время под неприятельским огнем, мы захватываем площадку Большовки, на которой расставлена батарея из шестидесяти пушек. Во время этой операции наш полк получает приказ от маршала Даву идти вперед и нападать. Мы теряем много людей, строясь к сражению под пальбою пушек русских; но мертвые на своем месте, так как мы находимся на кладбище Другие полки нашей дивизии подвигаются за 30-м. Мы стоим на небольшом расстоянии от города, и потому наш полк обстреливается не только орудиями с вала, но еще пушками с башни которые нас сильно терзают. И страдаем мы от этого до такой степени, что полковник Бюке велит нам встать позади контрэскарпа рва, окружающего кладбище. Неприятель, стоящий выше, чем мы, продолжает осыпать нас ядрами и чем-то вроде гранат с тремя отверстиями. В два часа граната, изрыгающая пламя через свои три отверстия, падает пред моей ротой. Я бросаюсь на нее, схватываю ее руками и бросаю ее в колодец, который находится недалеко от меня позади. Я обжигаю себе немного руки и перед моей одежды. Мои начальники и весь батальон кричат: «Браво! Да здравствует капитан Франсуа!» Если бы эта граната разорвалась, она взорвала бы два зарядных ящика налево от батальона. Полковник Бюке, очень любивший меня, сделал по этому поводу представление обо мне, но меня опять забыли, как в нескольких других случаях, о которых я говорил. Моею наградой, той, которая была самая лестная для меня, было одобрение, громко выраженное моими начальниками и моими товарищами.
В три часа орудия установлены по всей линии и выпускают адский огонь. В четыре часа начинается жаркая пальба по предместьям. В пять часов мы отталкиваем неприятеля, идем в штыки, добираемся до прикрытого пути. Тогда битва делается ужасною. Несмотря на убийственный огонь русской артиллерии, мы захватываем укрепленные предместья, действуя все штыками, доходя даже до самого жерла пушек.
В шесть часов были установлены три батареи, в то время как мы продолжаем атаку прикрытого пути. Эти батареи начинают стрелять и посредством гранат, производящих пожар в городе и во многих башнях, заставляют русских покинуть эти башни. Мы мало подвигаемся на прикрытом пути, но две батареи, стреляющие анфиладой, заставляют наконец русских вернуться в крепость. Две роты минеров, поддержанные нашим полком, заняты копанием мотыгою у основания вала. В семь часов неприятель защищается уже слабо, и мы слышим большой шум, идущий от города, который весь объят пламенем. В час утра этот шум прекращается. Русские отступили на другой берег Днепра и занимают позиции на возвышенностях.
В два часа гренадеры нашей дивизии входят в Смоленск: все улицы в огне и наполнены мертвыми и ранеными. Дивизии Морана и Фриана переезжают Борисфен на пароме, соблюдая полнейшее молчание, и взбираются, как козы, на возвышенности, где выстраиваются к сражению. Они долго перестреливаются с русским арьергардом. Наша кавалерия нападает на этот арьергард и побеждает его после сражения, данного 3-м корпусом.
Потеря русских под Смоленском была 4000 убитых, 7000 раненых и 2000 пленников; наша потеря равнялась 1200 убитым и 3000 раненых, причем большая часть приходилась на долю нашей дивизии, которая принимала самое деятельное участие в этой битве. На долю 30-го выпало 90 убитых и 107 раненых.
18 августа 1-й батальон 30-го входит в Смоленск с польским батальоном. Мы выстраиваемся для сражения на плац-параде, среди горящих домов. Полчаса спустя после нашего вступления расставляют посты и охрану в те магазины, которых пожар не достиг еще. Потом составляют козлы, и каждый ищет, что бы поесть, что отыскивается с трудом в городе, подожженном, опустошенном и потерявшем свое население. Мы находим некоторых жителей, которые говорят по-французски и помогают нам в наших поисках. В пять часов мы покидаем Смоленск. Мы переезжаем Борисфен, или Днепр, на пароме, и наша дивизия соединяется в большом саду на правом берегу реки. Мы уходим ночью и идем вдоль Днепра. Мы отбрасываем несколько сотен казаков, которые хотят нас тревожить.

Дюверже:
Смоленск явился пред нашими глазами со своими древними и толстыми стенами. Это был святой город. Религия заставляла русских старайся изо всех сил не дать ему подпасть под чужеземное иго, они выполнили свой долг. Французы нападали со своим обычным мужеством на людей, которые с яростью защищались. Нужно сказать, что русские были возбуждены обильными возлияниями водки: мы нашли на валах множество бочек, почти пустых. Французы, которым эта роскошь была запрещена, повиновались только духу чести, которая воодушевляет их в присутствии опасности; они стремились покончить с этим, достигнув решительной победы.
Я продвинулся вперед чрез маленький лес, в конце которого легко было видеть движения обеих армий. Картечь, свалившая драгуна в нескольких шагах от меня, напомнила мне, что мне следовало бы умерить мое любопытство, и я вернулся назад к госпиталю. Туда только что привели артиллериста, которого молодой офицер поддерживал, и он горько рыдал; его рука была раздроблена; ампутация была произведена: во время операции несчастный призывал смерть громкими криками. Глухой шум вдруг возвещает о прибытии императора, который вскоре появился в сопровождении блестящего штаба. «Ваше Величество, — восклицает раненый, — подойдите ко мне, подойдите ко мне!» Наполеон слышит его и подходит. «Что тебе?» — говорит он ему. «Ваше Величество, трое из моих братьев были убиты на Вашей службе; видите, я сам теперь не в состоянии Вам долее служить; поручаю себя Вашей милости». — «Твое имя?» Наполеон сказал Бертье записать в его памятной книжке имя раненого, а раненый более не жаловался уже. В эту самую минуту прискакал галопом Мюрат; на нем был ментик, обшитый галуном; панталоны телесного цвета обрисовывали его формы, на голове была шляпа, украшенная богатым султаном. Ней, облеченный в свой мундир французского маршала, тоже только что прибыл. Оба отдали отчет в своих действиях своему начальнику, и после нескольких минут совещания каждый удалился.
После двадцати четырех часов упорной и кровавой борьбы наши солдаты вошли в Смоленск, который был покинут русскими ночью. Довольно много домов не было охвачено пламенем: были употреблены все возможные усилия, чтобы остановить пожар. Я расположился биваком на ступенях одного храма; камень служил мне подушкой, и я глубоко заснул, завернув голову моим плащом.
Мосты были восстановлены на Борисфене; армия совершила свой переход и пустилась в погоню за неприятелем. От семи до восьми тысяч раненых были покинуты русскими в слободе, которая находится на противоположном берегу; они все погибли, истребленные пожаром, который их соотечественники зажгли, чтобы задержать наше наступление. Я прошел среди этих останков людей и обломков домов, избегая, с религиозным уважением, наступить на трупы, обугленные огнем и ставшие почти детскими, и обходя со страхом рытвины, которые образовались на каждом шагу благодаря провалу погребов и колодцев и едва были прикрыты пеплом и углем.

Де ла Флиз:
Город подвергался со всех сторон страшному бомбардированию, и подземными минами взметнуло на воздух целые части стен. Неприятельская артиллерия не в состоянии была отразить это нападение и бросила свою позицию; русские решились отступить, потеряв 12 000 человек убитыми, ранеными и пленными, и перед отступлением зажгли город со всеми его магазинами. Общий пожар охватил город. Канонада прекратилась. Мы двинулись вперед и увидели императора: он слез с лошади у ворот города и стоял, окруженный несколькими генералами. Он отдавал приказания, как в это время из города выехали три кареты, направляясь в его сторону. Из карет вышли несколько русских в светло-зеленых мундирах с красным воротником; они держали шляпы в руках и низко кланялись императору. Наполеон поговорил с ними с четверть часа. То были русские гражданские власти и во главе их уездный предводитель дворянства. Они, как говорили, поднесли ключ города, объявляя, что армия русская выступила вон из города. Предавая его в руки императора, они умоляли Наполеона приказать подать помощь тысячам раненых, разбросанных по городу, и затем возвратились в город. Император вызвал вперед несколько дивизий для занятия Смоленска и приказал немедленно образовать группы врачей и лекарей со служителями из гвардии, с тем чтобы все они разделились по кварталам юрода, лечили бы всех раненых без разбора и свезли бы в госпитали. Приказание это было немедленно исполнено.

Куанье:
Около двух часов пополудни Наполеон приказал атаковать по всей линии; битва была одна из самых кровопролитных. Когда она уже завязалась, я был к нему призван. «Скачи сейчас же в Витебск с этим вот ордером, приказывающим всякому, к какому бы роду оружия он ни принадлежал, помогать тебе расседлывать лошадь. В случае необходимости сменить лошадь, все лошади в твоем распоряжении, исключая артиллерийских. У тебя есть лошадь?» — «Есть, государь, у меня их две». — «Бери обеих. Когда ты загонишь одну, пересаживайся на другую; вообще выполни дело со всей возможной быстротой. Я жду тебя завтра; теперь три часа, поезжай!» Я сажусь на лошадь. Граф Монтион говорит мне: «Время не терпит, мой друг, берите за повод другую лошадь, а первую потом бросите на пути». — «Но у меня они оседланы» — «Лучшее седло оставьте у моей прислуги и не теряйте ни минуты».
Я лечу как молния, держа в руке повод другой лошади. Когда первая стала сгибаться подо мной, я соскакиваю наземь, в один миг расседлываю ее, седлаю другую и оставляю мое бедное животное на месте. Продолжаю свой путь. Въезжаю в лес и вижу там маркитантов, которые спешили к своему отряду. «Стой! Лошадь! Скорее! Оставляю вам свою. Страшно тороплюсь. Берите, расседлайте мою лошадь!» — «Вот четыре прекрасные польские лошади, — говорит маркитант, — какую хотите?» — «Вот эту! Седлай! Седлай! Время не терпит, у меня ни минуты свободной».
Ах, как хороша была моя новая лошадь, как далеко она меня унесла! В этом лесу я нашел пост для охраны пути. Являюсь к начальнику поста и говорю: «Видите мой ордер? Скорее лошадь! Храните мою!»
Я не терял ни часу, чтобы доскакать до Витебска. Передаю депеши начальствующему здесь генералу. Прочтя их, он говорит: «Дайте обедать этому офицеру, положите его на час на постель, приготовьте ему хорошую лошадь и вооруженного проводника. Около лесу вы найдете стоящий там полк Можно и в самом лесу, на сторожевом посту, переменить лошадь».
Через час генерал приходит «Пакет для вас готов, поезжайте, мой храбрец. Если вы не замедлите в пути, то не потратите и 24 часов, включая сюда потерю времени на смену лошадей». Я еду на хорошей лошади и хорошо охраняемый. В лесу нахожу полк. Представляю полковнику ордер. Быстро прочитав его, он сказал: «Дайте вашу лошадь, адъютант, таков приказ императора. Расседлайте его лошадь, время не терпит».
Я рассчитывал встретить в лесах кавалерийские пикеты, но их не оказалось. Все или разбежались, или были смяты. Я совершенно один, без спутника. Соображаю, замедляю шаг и довольно далеко от себя вижу стоящих на бугорке кавалеристов. Сворачиваю в сторону, чтобы не быть заметным, так как, конечно, это казаки, поджидающие врага. Пробираюсь дальше у самого леса. Вдруг оттуда выходит крестьянин и говорит мне: «Казаки!» Я ясно его разглядел, без всяких колебаний слезаю с лошади и, держа пистолет, подхожу к крестьянину, показывая ему в одной руке золото, в другой пистолет. Он понял и говорит мне: «Так! Так!», т. е. он хочет сказать этим: «Хорошо!» Положив золото в жилетный карман, взяв лошадь за уздечку в правую руку и продолжая держать пистолет в левой, я иду справа от моего русского, который ведет меня по тропинке. Проделав большой крюк, он опять выводит меня на дорогу со словами: «Нет, нет казаков!»
Вижу березы и по ним узнаю свою прежнюю дорогу. Полный радости, даю три наполеона (наполеондора) моему крестьянину и сажусь на лошадь. Отчаянно гоню лошадь и, к счастью, достигаю какой-то фермы прежде, чем лошадь окончательно выбилась из сил. Влетаю во двор и вижу там трех молодых врачей, соскакиваю с лошади и бегу в конюшню. «Лошадь скорей! Оставляю вам свою. Читайте ордер».
Еще раз сажусь на славную лошадь. Идет она хорошо, но мне потребуется по крайней мере еще одна, чтобы добраться до Смоленска. Между тем наступила ночь, и я ничего не видел перед собой. К счастью, встречаю четырех офицеров с хорошими лошадьми и проделываю опять ту же церемонию. «Взгляните, если можете прочесть, на этот ордер императора и перемените мне лошадь». Толстый господин, которого я принял за генерала, обратился к одному из своих спутников. «Расседлайте вашу лошадь и дайте ее этому офицеру Дело спешное, помогите ему». Я спасен. Въезжаю на поле битвы и отыскиваю императора.

Смоленск после взятия

Ложье:
Единственными свидетелями нашего вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов; лежащие вперемешку трупы своих и врагов засыпают в общей яме.
В особенно мрачном и ужасном виде предстала пред нами внутренность этого несчастного города. Ни разу с самого начала военных действий мы еще не видали таких картин; мы ими глубоко потрясены. При звуках военной музыки, с гордым и в то же время нахмуренным видом проходим мы среди этих развалин, где валяются только несчастные русские раненые, покрытые кровью и грязью. Наши уже подобраны, но сколько трупов, должно быть, скрыто под этими дымящимися грудами! Сколько людей сгорело и задохлось!
На порогах еще уцелевших домов ждут группы раненых, умоляя о помощи. Подбирают наиболее пострадавших и переносят их на руках. Я видел повозки, наполненные оторванными частями тела; их везли зарывать отдельно от тел, которым они принадлежали! Город кажется покинутым. Немногие оставшиеся жители укрылись в церквах, где они, полные ужаса, ждут касающегося их постановления. На улицах встречаем в живых только французских или союзных солдат, уже водворившихся в городе. Они отправляются шарить по улицам, надеясь отыскать что-нибудь, пощаженное огнем.

Лабом (командир батальона в корпусе принца Евгения Богарне):
На другой день (19 августа) мы вошли в Смоленск по предместью, идущему вдоль реки; мы шли среди развалин и трупов; дворцы еще догорали и представляли собою только стены, потрескавшиеся от пламени; под их обломками виднелись почерневшие от дыма скелеты сгоревших жителей. Немногие уцелевшие дома были заняты солдатами, а на пороге их стояли их прежние хозяева с оставшимися членами своей семьи и оплакивали или умерших детей своих, или гибель всего имущества, добытого долгим и тяжелым трудом. Одни церкви доставляли некоторое утешение несчастным, оставшимся без крова. Собор, известный в Европе и очень почитаемый русскими, сделался убежищем бесприютных жителей, бежавших с пожарища. В этой церкви, возле самых алтарей, целые семьи лежали на лохмотьях; в одном месте умирающий старик вглядывался потухающим взором в лики святых, которым он молился всю жизнь; в другом невинные младенцы сосали грудь у матери, поблекшей от горя и обливавшей их слезами.
Вся эта картина бедствия представляла поражающий контраст с видом армии, вступавшей во внутреннюю часть города. С одной стороны было горе побежденных, с другой — гордость победителей, одни все потеряли, другие обогатились добычей и, не испытав ни одного поражения, шли горделиво под звуки военной музыки, поражая ужасом и восхищением несчастные остатки покоренного населения.

Комб:
Осада Смоленска не задержала нас даже на три дня. На третий день город был уже пуст; но он горел, и соединительные мосты через Днепр были сломаны.
Мы были принуждены пройти через этот пылающий ад. Достигнув берега реки, мы свели своих лошадей вниз по откосу и, не тратя времени на розыски брода, переправились через реку вплавь
С целью помочь моему молодому нормандцу, которого я очень любил, я... поплыл рядом, поддерживая одной рукой патронташ и пистолет над поверхностью воды. Однако я вымочил себя совершенно напрасно, так как наши лошади почти повсюду доставали своими ногами дна; оставаясь подобно своим товарищам верхом, я вышел бы сухим, по крайней мере большею частью, но я был молод, полон сил и боялся болезни так же мало, как смерти.
Впрочем, на другом берегу мы нашли пылавший уже костер, который способен был высушить целый фонтан.
Старый город, куда мы пришли, состоял, как я уже заметил, сплошь из деревянных построек.
Русская армия, надеясь, по-видимому, на более продолжительное сопротивление, эвакуировала в Смоленск раненных под Красным, Могилевом и во всех других предшествовавших боях
И вот перед нашими глазами предстало ужасное зрелище.
При приближении французской армии всех этих раненых собрали в Старый город.
В первый же день осады несколько гранат вызвали здесь пожар. Сила атаки и стремительность преследования дали неприятелю лишь время разрушить мосты, но не позволили ему эвакуировать раненых; и эти несчастные, покинутые таким образом на жестокую смерть, лежали здесь кучами, обугленные, едва сохраняя человеческий образ, среди дымящихся развалин и пылающих балок.
Многие после напрасных усилий спастись от ужасной стихии лежали на улицах, превратившись в обугленные массы, и позы их указывали на страшные муки, которые должны были предшествовать смерти.
Я дрожал от ужаса при виде этого зрелища, которое никогда не исчезнет из моей памяти. Задыхаясь от дыма и жары, взволнованные этой страшной картиной, мы поспешили выбраться за город.
Казалось, что я оставил за собою ад.

Ларрей (известный врач, главный хирург французской армии):
Штурм Смоленска был одним из самых кровопролитных, какие только мне удавалось видеть. Ворота, бреши в стенах, главные улицы города — все это было завалено трупами и умирающими, и притом почти исключительно русскими, потери которых были громадны. Трудно исчислить огромное количество трупов, которые отыскивали постепенно и в городских ямах, и в пригородных оврагах, и по берегу реки, и под мостами. Мы с (о) своей стороны потеряли 1200 чел. убитыми и 6000 чел. ранеными; при этом большей части раненых первая помощь была оказываема на самом поле битвы по мере того, как их приносили. Я сделал в походном госпитале массу операций; оттуда мы уносили раненых со всей возможной поспешностью в 15 обширных зданий, превращенных в госпитали. Одни из последних находились поблизости от главных пунктов сражения, другие помещались в слободах, третьи и самые обширные — в городе.
Как и в Витебске, мы ощущали большой недостаток в необходимых материалах. Мне, как и раньше, приходилось измышлять разные средства, чтобы чем-нибудь заменить недостающее. Так, вместо белья, которое мы, исключая белье раненых, израсходовали в первые же дни, я пользовался бумагой, найденной в архиве, здание которого было обращено в госпиталь. Пергамент заменял лубок, пакля и тонкая береста — корпию, на бумагу же клали раненых. Но зато как много приходилось работать, какие затруднения надо было преодолевать! Горожане почти все разбежались, а большая часть удобных зданий погибла от пожаров или была разграблена.
Большую помощь оказывали мне коллеги главного штаба и гвардии. День и ночь мы перевязывали пострадавших от огня и холодного оружия людей, и, несмотря на недостаточность наших материалов, все операции мы успевали делать в течение первых суток после поранения...
Большое число больных и раненых, как французов, так и русских, сильно затрудняло дело по продовольствию госпиталей. Русские лежали вперемешку с нашими и пользовались одинаковым с ними уходом.
Кое-как удалось спасти от огня и грабежа значительное количество самых необходимых медикаментов, а также вина и водки. В окрестные деревни мы послали добыть мяса и провизии. Из резервных походных госпиталей нам прислали белья и корпии. Все эти средства, а также неусыпный надзор наших хирургов помогли выздороветь всем легкораненым, а тяжелораненые получали необходимый уход. Однако месяц спустя в провизии стал ощущаться недостаток, и только муки было довольно, так как несколько обозов ее было доставлено из отдаленных местностей. Военные, не раненные в нижние конечности, еще могли мириться с этим недостатком, но другие сильно страдали.
Необходимость обеспечить помощь почти 10000 раненых русских и французов, собранных в госпиталях Смоленска, а также мое внутреннее убеждение, что армия после такого крупного успеха и с началом осенних дождей не пойдет далеко на север, побудили меня оставить в Смоленске кроме всех военных врачей резерва 5 отделений наших легких походных госпиталей.

Брандт:
На следующий день, 23 августа, император произвел смотр корпусу Понятовского и обнаружил при этом ту же щедрость на награды. Несомненно, он хотел изгладить воспоминание о жестоком и несправедливом нагоняе, какой он задал князю в первые дни кампании в ответ на заявленные им претензии по поводу задержки жалованья и припасов. Письмо это, почти оскорбительное по тону, тайно распространено было во множестве экземпляров. Говорили также о посещении князем и его генералами императорского бивака перед взятием Смоленска. Император сначала принял их довольно хорошо. Но скоро, недовольный сведениями, которые ему давали относительно убыли наличного состава войск с момента начала кампании, он запальчиво сказал начальнику главного штаба, генералу Фишеру:
— Но, черт возьми! Куда же вы дели своих людей?
— Государь! Недостаток припасов, утомление...
— А! Вы все поете мне ту же песню; почему же другие корпуса не потеряли половины своего состава в дороге? Но я отлично знаю, отчего все это происходит; вы только и хороши со своими варшавскими танцовщицами. (Некоторые уверяли даже, что он употребил еще более характерное слово.)
К этому добавляли, что Понятовский, задетый этой новой выходкой, готов был покинуть армию. Наконец, ходили еще слухи, что после этого смотра, 21-го числа, когда император обнаружил большую благосклонность к полякам, Понятовский отправился к нему вместе с Даву и на коленях умолял разрешить ему двинуться к Киеву для организации поголовного ополчения в бывших польских областях; но император с запальчивостью отклонил его просьбу и будто бы грозил даже расстрелять его, если он будет настаивать на своем проекте. Я воспроизвожу это происшествие, не ручаясь за его достоверность, в такой форме, в какой я слышал его в тот же день в Смоленске, от людей, обычно хорошо осведомленных...
После нас дошла очередь до старой гвардии, которую я мог в этот день разглядеть на досуге. С той поры мне приходилось видеть более красивые войска, но никогда — более внушительные. Смешное приключение, случившееся за несколько дней до этого у нашего полковника с одним из этих старых солдат, отлично показывает, каково было их положение в армии, положение, принуждавшее даже офицеров высокого чина считаться с ними.
Дело было на биваке. Я был у нашего полковника Хлусевича, который как раз брился около входа в палатку. Чашка, полная воды, стояла на столе около него. Вдруг в палатку врывается огромный белый пудель и без всякого стеснения принимается лакать воду из чашки. Ни полковник, ни я не успели пошевельнуться, как следом появляется гренадер старой гвардии и, пробормотав себе в усы: «Извините, господа», принимается привязывать веревку к шее собаки. Собака отбивается, опрокидывает наземь чашку; а надо сказать, что на этой лагерной стоянке было необычайно много пыли и весьма мало воды. «Видали ли вы когда-либо подобного нахала?» — сказал взбешенный полковник, схватив за плечи и вытолкав из палатки пораженного изумлением гренадера, который исчез вместе со своей собакой...
Полковник и думать перестал об этой истории, как вдруг два часа спустя гренадер вернулся назад в сопровождении офицера главного штаба; оба были в парадной форме. «Господин полковник,— сказал офицер, — вы поставили в очень неловкое положение почтенного человека, который пользуется уважением всего своего полка. Я являюсь от лица маршала Бертье, чтобы уладить эту неприятную историю, заранее уверенный, что достаточно будет одного слова разъяснения с вашей стороны».— «Действительно,— сказал, не смущаясь, полковник,— я давеча погорячился: я сейчас уже пожалел об этом и немедленно сказал бы это этому почтенному человеку, если бы он не исчез так быстро. Я очень рад, что это посещение избавляет меня от необходимости отыскивать его, чтобы сказать ему, как я раздосадован тем, что так грубо обошелся с ним. Ну, а теперь, не правда ли, гренадер, вы ничего больше не имеете против меня?»— прибавил он, протянув руку ворчуну, который сердечно пожал ее, заявляя, «что получил самое лучшее удовлетворение в мире». Полковник, который в глубине души был совершенно доволен, сказал мне потом, что он охотно покорился из страха, как бы эта история не имела дурных последствий для полка. Может быть, она повредила бы и его производству, потому что как раз в ту пору шла речь о его переводе в гвардию; действительно, он был назначен майором второго полка легкой кавалерии...