Меня нашли в воронке...

Меня нашли в воронке. Ивакин Алексей Геннадьевич.

Меня нашли в воронке. Большой такой воронке - полутонка хорошие дыры в земле роет. Меня туда после боя скинули, чтобы лежал и воздух своим существованием больше не портил. Лето сменилось зимой, зима летом, и так 65 подряд лет. Скучно мне не было, тут много наших, да и гансов по ту сторону дороги тоже хватает. В гости мы, конечно, не ходили друг к другу. Но и стрелять уже не стреляли. Смысла нет. Но и война для нас не закончилась. Все ждем приказа, а он никак не приходит...
А нашли меня осенью. Листва еще была зеленая, но уже готовилась к тому, чтобы укрыть нас очередным одеялом. Хотя мертвые не только сраму не имут, но и холода не боятся. Чего нам бояться то? Только одного... Нашли меня случайно, молодой парнишка, чуть старше меня, лет двадцати, наверно. Сел на краю воронки, закурил незнакомым ароматным табаком, и с ленцой ткнул длинным щупом в дно. И надо ж, прямо в ногу мне попал.
Он прислушался к стуку металла о кость, ткнул еще несколько раз, и, отплюнув в сторону недокуренную папиросу с желтым мундштуком, спрыгнул вниз. Расточительные у нас потомки. Мы самокрутку на четверых порой делили.
В несколько взмахов саперной лопатки, он снял верхний слой почвы надо мной.
"Есть!" - воскликнул он, когда его лопатка отвратительным звуком ширкнула мне по черепу. Больно мне не было. Было радостно и удивительно - неужели?
Пацан отложил инструмент в сторону и достал немецкий штык-нож. Интересно, где он его взял? На той стороне подобрал? Не похоже, вроде... Блестит, как новенький. Не то, что мой, от трехлинейки. Тот после последней моей атаки так и заржавел нечищеный.
По косточке он начал поднимать меня, а я пытался подсказать ему, где, что лежит. Конечно, мне все равно - подумаешь, зуб тут останется, или там палец, но как-то не хотелось часть себя оставлять. Ну не хотелось...
Жалко медальон осколком разбило. Хоть бы весточку моим передали, где я да что я. Впрочем, вряд ли бы она дошла. Брату, сейчас наверно уже лет 70... Где он сейчас? Жив ли? Или ждет меня уже там? Ну а Ленка точно не дождалась. И правильно сделала.
Эй, эй! Парень! Куда глину кидаешь? Это ж сердце мое, пусть и бывшее! Не услышал.
Хотя сердце тогда в лохмотья разорвало.
Когда мы бежали по полю, к дороге, земля в крови, кровь на сапогах, тогда и шмальнуло. Я сразу и не понял, пробежал еще метров сто, траншея с фрицами приближалась, хочу прыгнуть уже, смотрю, а винтовки нет, и граната из руки будто выпала...
Оглянулся, а тело мое лежит, голова вдрызг, грудь разворочена и только ноги в ботинках еще дергаются.
Сейчас даже смешно. А тогда страшно было. И чего делать - не знаю. Упал, пополз обратно, пытаюсь винтовку схватить, а не могу. И мычу, мычу...
Мне б дураку "Отче наш" вспомнить... А как его вспомнить, если я его и не знал никогда. Комсомольцам религиозный опиум ни к чему. Это мне еще отец объяснил, когда колокола с церкви сбрасывали и крест роняли.
Ну, а наши немцев из траншеи тогда все-таки выбили. Покрошили не мало, но и нас полегло - почти весь батальон.
Потом половину оставшихся собрали, и они ушли над лесом на восход.
Как были - с пробитыми касками, в бинтах оторванными ногами они шагали над землей. Красиво шли. Молча. Не оглядываясь.
А мы остались.
А парень нашел осколки медальона и матюгнулся так, что с рябинки над ним листочки посыпались. От расстройства снова закурил, разглядывая находку. И тут подошел второй. Первый молча протянул ему остатки медальона. Второй только вздохнул: "Эх, блин, еще один неопознанный"
Первый молча кивнул, докурил и снова спустился ко мне. Да ладно вам, ребята, хотелось мне сказать, не переживайте. Я без вести пропавший, обычный солдат. Таких, как я, много. Только подо мной в воронке еще 10 наших. Из нашего взвода. И все рядовые, которых никогда не опознают. У кого потерялся медальон, у кого записка сгнила, а кто и просто не заполнил бумажку. Мол, если заполнишь - убьет. А войне похрену на суеверия.
Она убивает, не взирая на документы, ордена, звания и возраст. Вон рядом совсем, сестричку с нашим лейтенантом накрыло одной миной. Она его раненного уже вытаскивала с нейтралки. У комвзвода, кстати, медальон есть. Я точно знаю.

Мужики! Найдите их! Вместе мы тут воевали, потом лежали вместе. Хотелось бы и после не расставаться.
Так думал я, когда наше отделение пацаны в грязных камуфляжах тащили в мешках к машине.
Так думал я, когда нас привезли на кладбище, в простых сосновых гробах - по одному на троих.
Так думал я, когда нас тут встретили ребята с братских могил. В строю, как полагается.
Так думаю я и сейчас, уже после того, как они проводили нас над лесом на восток.
И оглядываясь назад, я прошу - мужики! Найдите тех, кто еще остался!

http://zhurnal.lib.ru/i/iwakin_a_g/voronka.shtml

взято отсюда
http://kartoved.su/forum/index.php/topic,15748.0.html
Спасибо barclay за то что нашел рассказ и выложил

 

Да в сезоне 2008 нашли РККА в воронке, эти строки наводят на размышление, так ли это было

 

Все верно...хорошо написано. По воронкам много лежат народу, не редкость, люди вперемежку с животными. После боя готовых ям сколько хочешь, взяли, стащили...тогда иначе трудно было. "Подснежников" весенних по воронкам тоже часто ховали, уже полуразложившихся.

 

красота- понравилось.
начинай писать книги.
реально - как будто сам побывал

 

Молодчина!

 

Хороший рассказ.

 

Блин, где то видел видео на этот рассказ - на Райберте вроде. Видел мож кто? Найду-ссылку кину

 

Достойнный уважения рассказ +1

 

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ

Ищи меня, пожалуйста, ищи –
Я сгинул на войне, на той Великой…
Пред неизвестным прахом трепещи,
Он много лет лежит в могиле тихой.

Мои останки здесь, а может, там,
Остались навсегда в чужой стране,
Потом их будет трудно по следам
Найти родной мамане и жене.

Нас разрывали мины пополам,
Снаряды разносили нас на части,
Но мы не хоронились по углам,
Служили верно Родине и власти.

Мы в танках загорались, как свеча,
Нас в лагерях фашисты добивали,
А мы в лицо плевали палачам
И никогда своих не предавали.

И вот сейчас,когда все позади,
Когда все люди празнуют Победу,
К моей могиле внуков приведи –
И расскажи им что-нибудь про деда.

2000 г. Дмитрий Здраевский

http://ijp.ru/razd/pr.php?failp=08301501012

А основной рассказ отсюда:
http://zhurnal.lib.ru/i/iwakin_a_g/voronka.shtml

Можно, кстати, посмотреть здесь http://ru.youtube.com/watch?v=ce8ILsbS0S8 клип на песню, которая была прообразом рассказа.

 

КАТI, спасибо. Очень хорошее стихотворение!

 

Это не мое стихотворение, а Дмитрия Здраевского.
Помогла мне его найти leopol. Она размещала его
на форуме "Мы вместе", где подробно описывала пути поиска
своего деда.

 

Душевное стихотворение!

 

рассказ не оставил равнодушным! цепляет на раздумья ещё как!!!

 

Юлиа, спасибо за ссылку - прочитал всю книгу.
Рекомендую всем интересующимся, автор правильно сказал в эпилоге, как худлит. Хорошая книга.

 

Решил вот продолжить тему:


Письмо из октября 1941


Спустя четверть века после войны в глухом лесу под Вязьмой был найден вросший в землю танк БТ с хорошо заметным тактическим номером 12. Люки были задраены, в борту зияла пробоина. Когда машину вскрыли, на месте механика-водителя обнаружили останки младшего лейтенанта-танкиста. У него был наган с одним патроном и планшет, а в планшете — карта, фотография любимой девушки и неотправленные письма.
25 октября 1941 г.

Здравствуй, моя Варя!

Нет, не встретимся мы с тобой.

Вчера мы в полдень громили еще одну гитлеровскую колонну. Фашистский снаряд пробил боковую броню и разорвался внутри. Пока уводил я машину в лес, Василий умер. Рана моя жестока.

Похоронил я Василия Орлова в березовой роще. В ней было светло. Василий умер, не успев сказать мне ни единого слова, ничего не передал своей красивой Зое и беловолосой Машеньке, похожей на одуванчик в пуху.

Вот так из трех танкистов остался один.

В сутемени въехал я в лес. Ночь прошла в муках, потеряно много крови. Сейчас почему-то боль, прожигающая всю грудь, улеглась и на душе тихо. Очень обидно, что мы не всё сделали. Но мы сделали всё, что смогли. Наши товарищи погонят врага, который не должен ходить по нашим полям и лесам. Никогда я не прожил бы жизнь так, если бы не ты, Варя. Ты помогала мне всегда: на Халхин-Голе и здесь. Наверное, все-таки, кто любит, тот добрее к людям. Спасибо тебе, родная! Человек стареет, а небо вечно молодое, как твои глаза, в которые только смотреть да любоваться. Они никогда не постареют, не поблекнут.

Пройдет время, люди залечат раны, люди построят новые города, вырастят новые сады. Наступит другая жизнь, другие песни будут петь. Но никогда не забывайте песню про нас, про трех танкистов.

У тебя будут расти красивые дети, ты еще будешь любить.

А я счастлив, что ухожу от вас с великой любовью к тебе.

Твой Иван Колосов
Танк с экипажем в составе командира младшего лейтенанта Ивана Сидоровича Колосова, башнёра Василия Орлова и мехвода Павла Рудова получил повреждение в начале октября 1941 года на подступах к Вязьме. Командир был контужен, механик-водитель погиб. Колосов и Орлов слили горючее и сняли боеприпасы с других подбитых танков, отремонтировали свою машину и увели её в лес.

Определив, что находятся в окружении, танкисты решили пробиваться к своим с боями. 12 октября выскочивший из засады одинокий танк разгромил немецкую колонну. Танкисты соблюдали осторожность и старались действовать наверняка. Однако 24 октября, когда они напали на очередную колонну, немцы успели развернуть пушки. Остальное Иван Колосов рассказал в своём прощальном письме.

Варвара Петровна Журавлёва получила адресованные ей письма спустя без малого 30 лет.

Эту историю рассказал Евгений Максимов в газете «Правда» за 23 февраля 1971 года. По его сведениям, танк Колосова был установлен в качестве памятника у одной из дорог — однако до наших дней этот памятник, к сожалению, не дожил, как и, например, легендарный КВ-1 по имени «Беспощадный».

Многие другие письма и записки погибших за Родину опубликованы в книге «Говорят погибшие герои».


Источник: http://muz4in.net/news/pismo_iz_oktjabrja_...6#ixzz21BNknbLC

 

В продолжение темы.
Мы часто говорим о контрактной наемной армии. Ачто бывает потом, когда начинают призывать всех?

Вот взгляд человека из 41-го года.

Заявление в НКВД красноармейца Бунина Константина Петровича (1910 года рождения), призванного из Днепропетровска.
Он был хорошо вооружен, но совсем не обучен. Результаты мало отличаются.

Я хочу сообщить Вам свои наблюдения за формированием 255-й дивизии, в частности 972-го стрелкового полка, входящего в состав 255-й дивизии.
Мое знакомство с этим полком произошло в следующих условиях. 8-10 августа, когда Днепропетровск находился уже в состоянии паники, я, наряду с другими мужчинами, имеющими возраст от 16 до 50 лет, был мобилизован Октябрьским райвоенкоматом гор. Днепропетровска.
10-11 августа все мобилизованные были распределены по трем командам 255, 273 и 230. Номера этих команд, очевидно, соответствовали номерам дивизий, к которым эти команды были, в конце концов, прикреплены.
10 или 11 августа наша команда (№255) была отправлена пешком в Павлоград. В Павлоград команда прибыла 13 или 14 августа. В момент прибытия было произведено распределение пришедших людей между полками 255-й дивизии. Я, наряду с 25-30 днепропетровцами, был определен в 972-й полк.
Поскольку большинство из нас никакой военной специальности не имели и принадлежали к категории рядовых-необученных, мы были зачислены в стрелковые роты.
Я, профессор, доктор технических наук, заведующий кафедрой литейного производства Днепропетровского металлургического института, был определен в 4-ю стрелковую роту 2-го батальона 972-го полка бойцом.
972-й полк, в частности, моя рота была составлена в основном из колхозников Винницкой области. К этим колхозникам были добавлены горожане, по 3-4 человека на роту.
Подавляющее большинство бойцов не имели современной боевой подготовки, не знали винтовки. В частности, я также никогда не стрелял, оружия не знаю и надеялся, что нам дадут возможность хотя бы ускоренно несколько подготовиться.
В днепропетровских военкоматах на наши вопросы о нашей судьбе, на наши просьбы хотя бы немного подучить нас, нам отвечали, что возможность боевой подготовки нам будет предоставлена и необученных нас в бой не поведут.
После нашего прибытия в Павлоград выяснилось, что 972-й полк в этот же день должен отправиться в Днепропетровск и занять оборону города Днепропетровска.
14 или 15 августа наш полк пешком направился в Днепропетровск, таким образом, надежды на подготовку, на учебу в Павлограде не оправдались.
Путем бесед с бойцами 972-го полка я установил следующее. Многие бойцы, выделенные минометчиками, минометов не знают, ни одного выстрела из минометов не произвели (в частности, такое положение было во 2-м взводе, к которому принадлежал я). Большинство бойцов, имеющих гранаты, обращаться с ними не могло, и ни одного броска гранаты во время формирования полка не произведено. Многие бойцы не знали устройства винтовки и только отдельным из них удалось в Павлограде, еще до приезда днепропетровцев, произвести 2-3 выстрела.
Средний комсостав, составленный в основном из окончивших месяц назад, в июне-июле 1941 г., Краснодарское стрелковое училище 20-22-летних юношей, не смог организовать учебы даже в те немногие дни, которые были в распоряжении части бойцов, прибывших в полк в начале формирования. На многочисленные требования бойцов в отношении подготовки командование часто отвечало так: "...стрелять научитесь в бою. Когда немцы будут стрелять в Вас, Вы не захотите, чтобы Вас застрелили и будете отстреливаться. Вот тогда и научитесь..."
Весть об отправке на фронт была встречена бойцами мрачно.
Основным содержанием бесед между бойцами, бесед, возникающих при каждом удобном случае, было то, что они идут в качестве пушечного мяса, идут как скот на убой, идут против сильного врага совершенно необученными, неспособными оказать сопротивление.
Я не допускал мысли, что нас могут отправить на фронт необученными, и успокаивал их тем, что учеба будет организована, вероятно, по дороге и тогда, когда мы будем занимать оборону.
Одновременно с этим между бойцами велись и такие разговоры, что нужно при первом случае сдаваться в плен, что сообщения печати о зверствах немцев над пленными преувеличены, что пленные винницкие жители будут отпущены по селам и будут работать на полях по уборке урожая и по подготовке к севу. Эти разговоры велись сначала осторожно, причем колхозники при таких беседах остерегались меня, поскольку я был городским человеком.
Одновременно с этим, среди бойцов велись и разговоры против командиров. Командиры, по существу, еще мальчики, только что сошедшие со школьной скамьи, не сумели установить хороший контакт с бойцами, в основной своей массе 40-45-50-летними колхозниками. Командиры сами испугались перспективы посылки на фронт необученных людей, растерялись и стали на путь угроз расстрелом, грубых окриков. Отсутствие контакта, спайки, любви между командирами и бойцами так же мешало организации учебы.
14 или 15 августа полк выступил в поход.
Выступая в поход, полк не был до конца снабжен всем необходимым. У многих бойцов не было патронов. Почти у половины бойцов не было лопат. У меня было 2 запала к гранатам, но гранат не было. Почти у всех не было поясов. Командиры имели кобуры для наганов, но наганов не имели. По дороге происходило дообмундирование, но оно не было доведено до конца. В частности, я остался без гранат со своими двумя бесполезными запалами, а командиры взводов не получили ни одного патрона для выданных им наганов.
Полк всю дорогу не имел кухни, не имел он ее и на фронте.
Как проходил поход в Днепропетровск.
Переход происходил в нечеловеческих, по моим представлениям, условиях. Подавляющее большинство бойцов шло в непригнаной обуви, а часть вообще шла без обуви, так как в Павлограде не было достаточного количества обуви больших номеров.
Переход совершался в напряженном темпе, без длительных привалов, без сна. Даже из колхозников, людей более закаленных, чем горожане, только часть дошла собственными ногами. Почти у всех бойцов, а особенно у горожан, были поражены ноги.
Трудности перехода были усилены вредительской системой питания бойцов. Все дни перехода бойцам выдавали, несмотря на жаркую погоду, селедку и рыбные соленые консервы и сухари. Я плохо разбираюсь в медицине, но, по-моему, такое питание может только вывести бойцов из строя, заставляя их пить воду из любого источника, пить воду даже гнилую, болотную, что и было в действительности.
Командиры взводов также, по-моему, неправильно относились к отдельным бойцам, старикам, отставшим в пути. Я был свидетелем того, как командир 2-го взвода 4-й роты 3-4 раза угрожал отставшим старикам пристрелить их, если они не подтянутся.
В конце концов наш полк перешел мост через Днепр, прошел через Днепропетровск и Запорожским шоссе удалился от города на 10-11 километров, приблизившись к реке Суре и селению, расположенному на этой реке вдоль Запорожского шоссе. Название этого села я забыл. К концу этого перехода наш полк был в конец измотан и, кроме того, он расположился на возвышенности, на которой отсутствовала вода.
Нам было приказано окопаться и было указано, что за нами наблюдает противник, так как мы заняли первую линию обороны. Окапываться никто не умел, так как этому искусству бойцов никто не учил.
Настроение бойцов было исключительно подавленным, так как все до последней минуты рассчитывали, что полк не введут в бой вследствие его неподготовленности. При получении приказа о самоокапывании некоторые бойцы потеряли сознание и забились в припадке. Один припадочный был и в нашем взводе. Он был вынесен нашими бойцами к обозу, а затем был оставлен обозом при его отходе на шоссе. Какова дальнейшая судьба его, не знаю.
Позиция, которую занял наш 2-й батальон, была невыгодной. Мы занимали полосу вдоль Запорожского шоссе по склону возвышенности, причем этот склон был совершенно голым. Все наши взводы были как на ладони у немцев, расположившихся в селах и в лесу. В первый раз мы окопались на участке, засеянном люцерной (кажется, люцерит). Слегка углубившись в землю, почти все бойцы уснули, так как трудный переход давал о себе знать. Во второй половине дня 18 августа начался обстрел наших позиций, причем основной удар немцев производился не по нашему батальону (Запорожское шоссе), а значительно правее, в районе Мерефо-Херсонской железной дороги и Криворожского шоссе.
Мы получили приказ отступить метров на 300 и окопаться на более выгодном участке, на поле со скошенной и уложенной в скирды пшеницей. Здесь мы находились до вечера, находясь под сравнительно слабым обстрелом, и имели возможность наблюдать за событиями, разворачивающимися правее нас. Вечером произошла какая-то путанная история, совсем дезориентировавшая и запутавшаяся бойцов.
Когда совсем стемнело и мы вылезли из ям, нашего командира взвода не оказалось. Он большую часть дня, оказывается, был вдали от взвода. К нашему взводу справа подбежало 7 бойцов из соседнего нам, расположенного справа 1-го батальона. Эти 7 бойцов рассказали, что 1-й батальон в результате наступления немцев был полностью разгромлен. Он был окружен несколькими танками. Из всего батальона удалось спастись 15-20 человекам, а остальные были убиты огнем из автоматов мотоциклистов и взяты в плен. Основная масса бойцов оказалась в плену, так как люди, не подготовленные к бою, засыпавшие на ходу, не сумели оказать даже малейшего сопротивления танкам и мотоциклистам-автоматчикам.
Мы не знали, что нам делать, так как командир взвода отсутствовал. Через некоторое время появился наш командир, совершенно расстроенный. По его заявлению, он не сумел найти свое командование и поэтому не знает, что предпринять. Было решено отходить назад. Когда мы стали подходить к Запорожскому шоссе в том месте, где оно пересекается дорогой на село Красный Ямбург, по нашей толпе (мы шли толпой, так как уже было темно) из посадки вдоль шоссе кто-то застрочил из пулемета, на расстоянии всего лишь 20-40 метров, наш взвод побежал в панике врассыпную. Оказалось, что пулеметным огнем нас встретил наш же 2-й батальон. Известие о том, что 1-й батальон был разгромлен, командование нашего батальона и другие роты получили раньше, чем мы.
Они, забыв о нашем взводе, решили уйти, перешли через Запорожское шоссе и заняли дорогу в Красный Ямбург. В месте пересечения этих дорог стояла охрана, которая, приняв нас за немцев, открыла по нас пулеметный огонь.
В конце концов, опознав своих, нас пропустили на дорогу в Красный Ямбург и бойцы получили возможность поспать в кукурузе. Командир батальона решил поступить таким путем. Всю ночь вести наблюдение за шоссе и при появлении немецких танков прорываться батальоном к городу со стороны Днепра вдоль шоссе.
Я, командир 2-го взвода и помощник командира взвода были выделены в заставы и всю ночь с 18 на 19 августа мы пролежали у шоссе, наблюдая за движением по нему.
Утром 19 августа наш взвод вновь занял оборону. На этот раз наш батальон с самого утра подвергся интенсивному обстрелу, длившемуся до позднего вечера. Особенно интенсивным был минометный обстрел. Несмотря на артиллерийский, пулеметный и минометный огонь, почти все бойцы моего взвода первую часть дня спали непробудным сном. До 11 часов дня я и командир взвода находились в одной яме и так же, как бойцы, спали, несмотря на то, что наш участок засыпался минометным огнем. Вторую часть дня, после сна, я провел в окопе минометчиков нашего взвода. Командир взвода всю вторую часть дня отсутствовал, и весь взвод, лишенный всякого управления, просто беспомощно отлеживался без пищи и воды в окопах под огнем немцев.
Неподготовленность бойцов к бою привела к тому, что минометчики нашего взводного миномета, с которыми я находился в одном окопе, имея 14 мин, не произвели ни одного выстрела, тогда как сами засыпались немецкими минами.
Я ничем не мог помочь им, так как в первый раз столкнулся с минометом на близкой дистанции только здесь, в окопах.
По заявлению минометчиков, командир взвода обещал им показать миномет несколько раз, но так и не успел это сделать. По-моему, командир и сам как следует не знал миномета. К этому выводу я прихожу потому, что командир взвода, несколько раз обещавший мне показать снайперскую десятизарядную винтовку, бывшую у меня, также не сумел этого сделать. Когда-то была возможность разобрать винтовку (кажется, вечером в Нижнеднепровске, где мы ожидали наступления ночи для перехода через мост), командир взвода начал ее разбирать, но так и не разобрал. Не сумел. Таким образом, снайперская десятизарядная винтовка, которая была у меня в руках, осталась мне неизвестной. Я не успел узнать ее устройство как следует, не знаю и сейчас, как из нее стрелять.
К концу дня (19 августа) я был ранен и полковой санитарной частью был вывезен в Нижнеднепровск, откуда санитарным поездом был доставлен в Сочи, где и нахожусь сейчас в госпитале №1 санатория УСМК.
Какая дальнейшая судьба моего полка, моей роты, я не знаю. Для меня несомненно одно, что неподготовленные, не знающие оружия люди были истреблены и оказать сопротивление врагу не сумели. Утомленные дорогой, голодные, жаждущие воды, необученные люди, прямо с марша посланные в оборону, или просто засыпали под огнем, или шли в плен, как беспомощные дети. У многих бойцов, между прочим, не было даже патронов.
Из моих наблюдений можно сделать следующие выводы:
Тот метод организации новых соединений из мобилизованных прифронтовых областей, который был принят в Днепропетровске, граничит с вредительством. Драгоценные человеческие резервы, которые могли быть после необходимой, пусть короткой подготовки с пользой выставлены против немцев, совершенно без пользы посылаются на истребление.
Организация нашего полка была проведена в таких условиях, что бойцы и командиры, выходя на фронт, не были снабжены всем необходимым для борьбы и были доведены до такого состояния, что в момент соприкосновения с врагом представляли собою толпу беспомощных людей, лишенных всякого руководства. Людей, лежащих около своего оружия и не умеющих им пользоваться. Эта беспомощность характерна не только для стрелковой роты, в которой я находился, она была характерна и нашей полковой артиллерии, несколько батарей которой расположилось в нескольких десятках метров от моей роты. Эти батареи на моих глазах были разгромлены артиллерийским огнем и огнем с воздуха уже после первых выстрелов.
Мне, рядовому пехотинцу, находившемуся в одном небольшом подразделении, трудно оценить ошибки обороны Днепропетровска в целом. По тем сведениям, которые я получил от днепропетровцев, также находившихся в 972-м полку, можно заключить, что в других подразделениях наблюдалась аналогичная картина.
Беседа с днепропетровскими коммунистами помогла бы НКВД получить общее представление об организации обороны Днепропетровска силами новых формировавшихся в августе соединений.
Аналогичные многочисленные жалобы на вредительское использование резервов я услышал уже здесь в санатории.
В частности, интересные данные могут быть сообщены танкистом Козлюковым и коммунистами Рязанцевым и Шевченко Рихтером.
Беседы с раненными бойцами помогли бы выяснению и ликвидации вопиющих безобразий на отдельных участках в организации обороны от фашизма.

Это из статьи М.И. Мельтюхова из сборника "Военно-историческая антология. Ежегодник 2005/2006". М.: РОССПЭН, 2007.

Константин Петрович Бунин (2 ноября 1910, Екатеринодар (ныне Краснодар) — 4 ноября 1977, Днепропетровск) — советский исследователь-металлофизик.
Доктор технических наук, профессор. Член-корреспондент АН УССР.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Теперь взгляд командиров.


Командир 225-й стрелковой дивизии Иван Терентьевич Замерцев:

Благодаря дружным усилиям всего коллектива уже 12 августа 1941 года приказ командующего резервной армией был выполнен и 968-й стрелковый полк отправлен в район станции Баглей (Днепродзержинск) на усиление танковой бригады полковника Пушкина, которая, по сообщению штаба армии, уже вела там бой с передовыми частями противника.

14 августа наш 968-й стрелковый полк, возглавляемый майором В. Г. Врубелем и комиссаром полка батальонным комиссаром А. В. Столяровым, вступил в бой с захватчиками в районе ст. Баглей и совместно с другими частями прикрыл северо-западные подступы к Днепропетровску.

Первому бою с фашистами мы придавали исключительное значение. От его успеха во многом зависела боеспособность всей дивизии в дальнейшем - удачный бой вселял уверенность в наши силы и неминуемый разгром немцев. К сожалению, тогда в наших рядах находились отдельные бойцы и даже командиры, которые переоценивали силы немцев и недооценивали собственные силы. Посоветовавшись, мы решили, что с полком должен выехать и комиссар дивизии А. С. Мухортов, В гражданскую войну он был комиссаром полка, пользовался большим авторитетом и имея богатый боевой опыт.

В районе ст. Баглей 968-й стрелковый полк совместно с другими, также спешно выдвинутыми частями, в течение пяти суток вел в окружении непрерывный ожесточенный бой. Стойкость и упорство этого полка в бою были отмечены в оперативной сводке резервной армии от 21 августа 1941 года. В дальнейшем полк вышел из окружения и в течение двух суток сдерживал превосходящие сипы
немцев западнее Днепропетровска. В ночь на 22 августа 1941 года его сменили подошедшие части. Полк возвратился в состав дивизии, занял участок обороны на правом фланге дивизии, прикрывая западную окраину Днепропетровска.
http://www.ugz-front.h1.ru/gorod/index.htm


Представитель Главкома юго-западного направления, бригадный комиссар И. М. Гришаев - о порядке обороны Днепропетровска
http://forum.poiskdnepr.com/viewtopic.php?...7&start=100





Из первого материала следует, что 968сп с 14 августа пять дней дрался в окружении у ст. БАГЛЕЙ и 19 августа вышел из окружения и соединился с дивизией 22 августа.
Из второго видно, что это были остатки двух батальйонов, еще один повидимому был утерян.

Из ОБД
ЦАМО номер фонда 58 номер описи 818884 номер дела 58

На 40 листах данные на 1073 лиц рядового состава безвести пропавших по 968 ст.полку 255СД. И возле каждой фамилии 19.8.41 п/б. И это только 1073 рядового состава (на офицерский состав данных пока не нашел).
Сколько же тогда вышло из окружения (остатки двух батальйонов)???

На приведенных ниже вырезках из дела 58 есть и даты и подписи и число на штампе (9 ноября 1941г) и получается, что люди так и не вышли из окружения.







Юго-Западное направление
24.08.1941
Переговоры 22.00

К 25 августа от трех стрелковых полков 255сд остался батальон и уничтожена вся артилерия.
Без вести пропал не один полк, а практически вся дивизия.



Взято отсюда

http://forum.poiskdnepr.com/viewtopic.php?f=21&t=308

 

Я тоже слушала этот отрывок в очень хорошем актерском исполнении, а предложить хочу совсем не литературный материал, а живое свидетельство. Эти воспоминания были опубликованы в одном зарубежном издании, а текст мне дал автор диктафонной записи ныне действующий поисковик Андрей Палатов из Москвы

Mария Денисова, 1926 года рождения, свидетельница боев в окружении под Вязьмой осенью 1941 года.
Диктофонная запись произведена командиром поискового отряда «Звезда» Палатовым Андреем Евгеньевичем летом 1996 года. Распечатано без литературной обработки, сохранен стиль изложения рассказчицы.

Как проходил бой в вашей деревне, где вы сами были во время боя?
Осенью было, в сорок первом – как пришли к нам немцы, мы схоронилися в погреб – у нас хороший погреб был, вот мы и схоронилися в нем. А потом раненый пришел, наш,
русский – ну мы приняли его, перевязали и в погребе у себя спрятали. А немец увидал, подбежал, открывает крышку – и бух! - гранату кинул в погреб к нам. Как взорвалась – раненого того сразу убило, мне ногу обожгло – все вон пальцы, а мамке ноги обе побило – после жила она девять дней, заражение сделалось и померла. Ну мы выскочили, закричали, а куда побежишь – деревня горит вся, все дома, все горит – а до войны мы как хорошо жили. Схоронилися в землянках, что военные строили, там и мамка померла, лечить некому. А папка в соседнюю деревню пошел – тоже как бой начался,попрятались тоже с четырьмя мужиками в землянку, что военные строили. А немцы как стали их выгонять – а у одного старика кровь на рубахе была – овцу он намедни резал – как немцы кровь увидали – «Партизан, партизан!» - ну и постреляли их всех пятерых, а ведь старые все мужики были, один молодой только, старика этого сын – пятнадцать лет ему было, мне ровесник.

А наших военных, солдат мертвых, много было?
Бой был – деревня наша переходила с рук в руки раза четыре. То у наших, то у немцев. И соседние четыре деревни тоже. Ой, снаряды, пули – а куда бежать – некуда бежать – все сожжено, дым, гарь невыносимая, ой не могу даже, как вспомнишь! Самолеты немецкие прям низко-низко летают, стреляют, прям вот рядом со мной парня нашего, молодого деревенского убило, соседа нашего. Ну, дрались наши неделю наверно, если не больше. А мертвых наших – мы ходили вот все равно как по полу, столько мертвых было – прямо вот лежали один около другого и друг на дружке. У кого ног нет, у кого головы, у кого чего – ходили мы по ним, а что делать. Негде ступнуть больше было, негде – все было застлано ими, и деревня вся и у речки. И как так это получилось, просто не знаю. Как вспомнишь – и не могу представить даже. Речка вся была кровяная, вода – прям кровь одна. Тут котелки валяются военные, ну пить нечего кроме как из речки. Подберешь котелок, почерпнешь, да попьешь водички – единственная кровь, понятно, кровяная вода. Наверное, месяц полный такая вода текла, если не больше, ой какая страшная. Вот скажи, а, как кровь все равно. Как так можно – в речке такой воде быть. Но что делать – почерпнешь и пьешь. Колодцев в деревне не было и до войны – речка у нас лесная, вода была ключевая, чистейшая всегда. А тут – что только там не было в этой речке, и люди, и лошади и все на свете. Пока снег не выпал – так и пили из той реки.

А когда покойники стали разлагаться – тогда как?
А что ж делать, так и пили тухлую воду и ели тухлятину. Кишки какие конские, весной уже, из под снега, присаливали удобрением – красное такое, в колхозе оставалось. И ели – есть-то нечего. Ну и переболели все – тиф там, лихорадка так и трепала, и померли многие. В котелке военном натолкёшь коры там, чего есть, ну весной уж легче – крапива там, вообще трава разная.
Да, весной уж начали их, солдатиков, убирать. Стаскивали – ох тяжело, силы нету, есть-то нечего. А кому стаскивать – старики одни да молодежь. Ну мне сколько тогда было, с двадцать шестого года я. Семь классов я только тогда окончила, а больше не управилася – война. Ну покойников то таскать сил нету, кого на веревке, за ногу или как еще тащим, какого прям тута зарыли. Вот в погреб еще стаскивали, где мы с мамкой сидели, и в другие погреба или в какую канаву – и зарывали. И женщины военные тоже были убитые – много было, и офицеры. А офицеры – ну и предательства много очень было. Помню, идут наши военные, до этого самого страшного боя еще – а эти в папахах и зубы золотые – на чердаке прячутся.
Ну а уже при немцах тоже много пряталось военных – как партизаны или как. Помню, уже у женщины одной мы ночевали, и немцы тут были в деревне. Ну спим мы – и пришли наши военные – не знали, что тут немцы. И как начали стрелять – тут немцы как всполошилися и нас на себя взваливать начали, прикрывались нами, понятно? Ну потом ушли они, военные наши – ну тут и дали нам немцы – начали обыск делать, убивать начали, что ни попало делали. А так, в общем, у нас особо не безобразничали немцы.
Ну наши – предатели какие, полицаи – хуже немцев были. Потому что такие нахальные, невыносимые твари были, повадилися к нам, обыскивали нас, били – значит давай им картошки, и всего – а у нас же и нету. Сами голодные, не дашь ничего – ну они и бьют же. Моего дядю знаешь как били – глухой стал. А немцы другие, ну старые которые. Молодые тоже были твари. Меня раз, как пошла я на речку белье мыть, уже в другой деревне жили мы, и идут два немца молодые. Как швырнут меня в воду, весна ранняя, половодье, вода ледянющая. Так вот ползу, ползу обратно, а они видят, что я выползаю – и опять меня туда. Ну все, думаю, конец мне приходит. А тут один старый-то, поваром он был, этот немец, видит что они издеваются надо мной. Вот начал по-своему ругать их, ругал, вытащил меня из этой речки. Чаю мне принес, напоил меня – правда. На печку это, полезай говорит, отогревайся, где ты живешь, беги скорей. А то ж я босиком, ну он и сапоги мне дал, такие во большущие. Немецкие, голенища широкие, а подметки кованые, невыносимо тяжелые-тяжелые. А ходить мне больше не в чем было.

Около деревни своей вы солдат убитых закапывали, а в лесу как же?
Нет, в лес мы не ходили, там не зарывали мы никого. Но и там было много мертвых – даже немцы боялись туда ходить. Да ведь и на полях у деревни покойников было – туча темная. До сорок третьего года мы их еще закапывали, столько их было. И большие начальники тоже лежали мертвые – попадались с папахами, с биноклями. Так их и хоронили, особо в сорок третьем, когда уж разложились они – и не подходи к ним. Где лежит, там и закапывали таких, не таскали никуда, как в сорок первом.
А вот когда наши здеся сдавалися немцам в плен – ой, тоже туча темная идет людей. Ой, боже мой, сколько же их только и шло. Заморенные невыносимо – ой, как глянешь – ну нет никакого спасу. И техники – машины, танки – тоже было полно. Невыносимо сколько, очень много было этой техники брошенной. Все это позабрали немцы, тут ничего не осталося, битое только. Снарядов было много разных – и в ящиках, и так – всяких снарядов было полно.

Бой был в вашей деревне в начале октября сорок первого года, а солдат наших, окруженцев, после уже, самое позднее когда вы в лесах встречали?
Да уж и зима прошла, и весна, и лето. За малиной ходили мы, за черникой – и выходили они из леса, бывало. Ой страшные, бороды длиннющие, чуть не по пояс. Мы их боялися, хотя они нас и не обижали, разговаривали по-хорошему. Да больно уж страшные, как они там жили, чем питались – не знаю, но с оружием все.

А это были офицеры или солдаты?
Оборванцы это были – такое на них все рваное было – страсть, и не поймешь, кто он там. Поговорили, поговорили – ну они так ничего не сказали, но мы поняли сразу, кто это были, такие оборванные и заросшие…