Архивные интересности

-Доброго здоровьичка, ваше сиятельство. Рад снова вас видеть в нашем заведении. Вам, как всегда, любимый столик у окна? – управляющий трактиром купца Павла Александровича Мачульского, что на МалоОдигитриевской улице, так и лучился приветливостью и желанием угодить. Молодой князь Павел Павлович Мещерский пожаловать изволили.

-Здравствуйте, Федор Иванович, - высокий стройный хорошо одетый молодой человек слегка наклонил голову в модном касторовом котелке с шёлковой чёрной лентой, - мне сегодня, пожалуйста, отдельный кабинет и обед на двоих. И пришлите полового потолковей да порасторопней.

-Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, Павел Павлович. Всё сделаем в лучшем виде. Сюда попрошу, - плотно сбитый круглолицый приказчик провёл молодого гостя в один из трёх отдельных кабинетов, - Располагайтесь, сей же час полового пришлю.

-Чего изволите, ваше сиятельство? – половой, весь в белом, всем своим видом показывал услужливость.

- Меню у вас отменное, но мне сегодня нужно что-то особенное. Что есть кроме сборной солянки или суточных щей?

- Вы к нам давно не заходили, Павел Павлович, а у нас повар уж как месяц новый. И есть что предложить. Как раз третьёва дня доставили большую партию сморчков. Начало мая, самый сезон. На первое предложу вам русский суп со сморчками.

- И как он готовится?

-На двойном бульоне, из курицы и лучшей говядины. Большие сморчковые шляпки начиняются фаршем из обжаренной ветчины, рубленых сморчков, варёных яиц, белого хлеба и сливочного масла. Также с добавлением мелкорубленых укропа и петрушки.

-Замечательно, - молодой князь благосклонно кивнул, - к такому супу давай, любезный, и весь обед подберём.

-Пирожки какие к супцу прикажете? Расстегаи с грибами али закрытые с рябчиками?

-С рябчиками. Из закусок что?

-Тут ваше сиятельство всё зависит от выбора напитков. Вы, как всегда, рейнвейн и «Вдову Клико» закажете к обеду? – половой позволил себе слегка улыбнуться.

-Нет, сегодня всё по вкусу моего гостя. Графинчик «Тминной», «Английскую горькую» и «Нежинской рябиновой». Да, кстати, а ром у вас имеется?

- Чёрный кубинский выдержанный, из колониального магазина Петра Фёдоровича Ланина.

-Бутылку. Так, всё же, что у нас по закускам?

- На холодные смею предложить обливную ветчину, солёные рыжики, спаржу в белом соусе и уборный винегрет из гусятины и индейского петуха с солёными лимонами и телячьим галантиром. К водочке предложу икорки паюсной, свежайшей и подсушенные гренки с намазкой из тёртого пармезана, давленого чеснока и рубленых маслин, смешанных с голландским соусом. Под «Тминную» самая замечательная закуска, я вам скажу.

Снова последовал благосклонный кивок от гостя.

-Закуски горячие имеем, паштет с битой телятиной и помидоры, грибками фаршированные, в сметане тушёные. А на горячее имею честь предложить мясные котлеты со сливочно-грибным соусом и зайчатину в яичном снеге.

-В снеге? – брови молодого князя удивлённо приподнялись, - это как же, интересно?

-Шпигованное мясо зайца, уваривается в чухонском масле, укладывается на подложку из разных кореньев, и обкладывается взбитыми в пену яичными белками. Блюдо запекается в печи. Подаётся, ваше сиятельство, с вишнёвым сладким соусом.

-Хорошо, берём.

-Когда прикажете подавать?

- Напитки и закуски давай сразу, суп, как появиться мой гость. А уж горячее попозже, долгая у нас беседа будет.

Пока половой накрывал на стол, выставляя разнокалиберные бутылки и блюда с закусками, молодой князь, откинувшись на спинку мягкого венского стула, задумчиво разглядывал люстру и лепнину на потолке кабинета. Ожидал он к обеду сотрудника смоленского сыскного отделения Николая Степановича Сапожникова. Мысли унесли Павла в тот самый жаркий июльский день 1912 года, когда он познакомился с полицейским надзирателем. В то лето закончивший курс юридического факультета Московского университета молодой Мещерский решил не возвращаться к отцу в имение в Сычёвском уезде, а пожить в губернском городе. Хотя и имелся у него диплом юриста, но заниматься молодой человек решил сочинительством. В студенческие годы его статьи печатали некоторые московские газеты, пару небольших рассказов-наблюдений о жизни в Замоскворечье взял журнал «Природа и люди». Ходил Павел Павлович по Смоленску, слушал разговоры разных людей, набирался так сказать впечатлений.

В пивную лавку на Вознесенской улице молодой князь зашёл освежиться, от жары над булыжными мостовыми в городе стояло душное раскалённое марево. О хозяине этой самой лавки запасном казаке Петре Яковлевиче Солянике Мещерский слышал много хороших отзывов от совершенно разных людей. Место это считалось тихим и спокойным, во многом благодаря твёрдой руке хозяина. Ещё начиная работать управляющим в лавке, принадлежавшей тогда Смоленскому акционерному обществу пиво-мёдоварения, Соляник добрым словом и тяжёлым умелым кулаком отвадил от заведения многих несознательных, любивших побуянить, перебравши пенного. В этих битвах за репутацию пивной немало было свёрнуто скул, разбито носов и выбито зубов, но к тому моменту как Петр Яковлевич смог выкупить лавку у акционерного общества и стать её полноправным хозяином, репутация у заведения была отменная. Со сменой хозяина намного расширился и ассортимент продаваемых в лавке напитков. Появились пиво и мёды не только смоленских, но и столичных заводов. Утомлённый от прогулки на жаре по смоленским горам молодой князь знал, что может отдохнуть в тихой и спокойной обстановке.

Как Соляник борется с дебоширами Мещерский увидел ещё и не заходя в широкие двери лавки. Он только подошёл к невысокому, в две ступеньки крыльцу, когда в дверном проёме появилась интересная парочка. Среднего роста широкоплечий лет тридцати-тридцати пяти мужчина в белоснежном фартуке поверх алой атласной рубахи вёл за руку саженного роста прилично одетого толстяка, что-то тихо ему говоря. С первого взгляда могло показаться, что это давние друзья, нежно взявшись за руки, куда-то идут, насладившись в прохладе пивной пенным напитком. Мещерский сделал шаг в сторону, чтобы дать возможность странной парочке спуститься с крыльца, и тут заметил, что кисть руки толстяка вывернута совершенно людоедским манером. На круглой налитой кровью физиономии читался страх и недоумение. Вышагивал ведомый господин очень аккуратно, на цыпочках, стараясь не шевелить вывернутой рукой. Спустившись с крыльца, Соляник, а это был он, отошёл в сторону на пару шагов и резко дёрнул конвоируемого за руку. Тот взвизгнул от боли и кубарем покатился по булыжникам мостовой. А повернувшийся к новому гостю хозяин пивной спокойным голосом объяснил:

- Не люблю дураков, которые с первого раза не понимают, что вести себя надо прилично даже в пивной лавке. Прошу вас, молодой человек, заходите.

Проводив Мещерского до стойки, хозяин взялся выяснять какой сорт пива предпочитает его гость. Тогда молодому князю нравились тёмные плотные сорта пива типа «Мартовского» или «Портера», о чём он и поведал сероглазому чубатому хозяину пивной. И был осчастливлен двумя бутылками «Мюнхенского» производства столичного завода Калинкина и маленькими солёными крендельками. Перелив содержимое одной из бутылок в толстостенную кружку, князь, наплевав на этикет, с удовольствием сдул белоснежную шапку пены.

Наслаждаясь холодным напитком, Мещерский и не заметил, как мимо его стола к выходу направился невысокий тщедушный парень с узкой крысиной физиономией. Двигался он, слегка покачиваясь, явно перебрав с пивом. У столика князя пьяный запутался в собственных ногах и со всего маху обрушился на сидевшего Мещерского, пребольно ударив его в плечо. Павел, возмущённо вскрикнув, с силой оттолкнул незваного гостя. Тот, бормоча извинения, прошёл к дверям. Обернулся молодой князь только на глухой звук удара. У дверей по стеночке сползал, закатив глаза, давешний пьянчужка, а над ним стоял плотно сбитый широкоплечий мужчина слегка за тридцать в черной морской фуражке с белыми выпушками. Широкоплечий вышел на крыльцо пивной, и в жарком воздухе раздалась громкая трель полицейского свистка. Вскоре прибежавшие городовые увели очухавшегося крысиномордого. Павел наливал в кружку пиво из второй бутылки, когда к его столику подошёл тот самый обладатель морской фуражки.

-Вы бы, молодой человек, получше следили за своими вещами, - на стол перед князем лёг его собственный бумажник коричневой тиснёной кожи.

-Но, как же? – Мещерский удивлённо воззрился на собеседника.

-Не по пьяному делу он на вас свалился. Работа у него такая, - широкоплечий улыбнулся в прокуренные пушистые усы, - а моя вот работа, их ловить.

- Мне нужно пройти с вами, дать показания?

-Да, нет. На этом чёрте и так столько всего, что одной кражей больше, одной меньше, погоды не сделает, - полицейский в штатском махнул рукой.

Тогда Павел предложил угостить спасителя своего бумажника пивом, и тот не отказался. Оказался он любителем лёгких светлых сортов, и под «Пильзенское» рассказал историю аж шестилетней давности, в бытность его ещё городовым в третьей части Смоленска, о том, как с вышедшего из трактира Григорьева пьяного крестьянина на Витебском шоссе снял сапоги его знакомый. Рассказывал смачно, интересно, со множеством подробностей, иногда в лицах показывая участников истории. И засиделись новые знакомцы в прохладе пивной лавки Соляника до вечера, под пиво, нежные раковые шейки, солёные крендельки да бутерброды с колбасой, ведя неспешный разговор. А через пару дней молодой князь запиской вызвал полицейского надзирателя Сапожникова в тот самый трактир Григорьева на Витебском шоссе. Угостив Николая Степановича обедом, Мещерский рассказал о своём увлечении сочинительством, да и предложил сотруднику сыскного отделения раз в месяц обедать по трактирам города. А тот за это будет снабжать молодого князя историями из полицейской жизни. На том и порешили. Тогда же Николай Степанович рассказал молодому князю историю своей жизни.

По молодости да ретивости характера не захотел молодой Сапожников продолжать отцовское и дедовское ремесло. Ну, вот не хотелось ему, сидючи в мастерской, тачать башмаки смоленским обывателям. Пришлось молодому парню поработать и молотобойцем в соседней с домом кузнице, и разнорабочим в слесарной мастерской инженера Малеваного на Окопной улице. К восемнадцатилетию осел Николай в колониальном магазине купца Ланина. Сначала таскал мешки на складе, а после и младшим приказчиком в магазине. А в октябре 1901 года вызвали Сапожникова в уездное по воинской повинности присутствие, обследовали, признали годным к строевой службе, да и отправили на Балтийский флот. А уже в октябре 1904 года квартирмейстер Сапожников оказался во 2-й Тихоокеанской эскадре адмирала Рожественнского на крейсере «Алмаз». «Алмаз» единственный из всех крейсеров эскадры после Цусимского разгрома добрался до Владивостока. В конце 1906 года Николай вернулся в родной город. Запасной боцманмат неделю погулял с родственниками да друзьями, похваляясь георгиевским крестом да медалями, да и отправился в городское полицейское управление, где написал рапорт о приёме на службу в качестве городового. Служил Сапожников в своей родной третьей части, через несколько лет даже исполнял должность околоточного надзирателя, а в 1910 году перешёл в сыскное отделение.

И вот уже второй год друзья обедали по разным заведениям Смоленска. По рассказам Сапожникова Мещерский под псевдонимом опубликовал несколько статеек в «Смоленском вестнике». И вот новая встреча, новая история.

Отворилась дверь кабинета, и несущий большую фарфоровую супницу половой, ввёл долгожданного гостя. Сапожников повесил на вешалку у дверей неизменную чёрную морскую фуражку, щелкнул каблуками и доложился:

- Ваше сиятельство, полицейский надзиратель Сапожников для приёма пищи прибыл.

-Николай Степанович, я же тебя просил меня не величать.

-Да я ж шутейно, Пал Палыч, - Сапожников уселся на венский стул напротив князя, - чем угощать будешь?

- Да вот всё, что видишь, всё для тебя, - молодой князь широким жестом указал на заставленный закусками и бутылками стол, - но для аппетита сначала рюмочку «Тминной».

-Рюмочку приму обязательно, а вот аппетит у меня и так дай Боже. С самого утра на ногах, а во рту и маковой росины не было. Обворовали в гостинице «Германия» отставного подполковника Григорьева, что из Витебской губернии к нам приехал. Да то обидно, что только вчера он у нас в сыскном был, заявление писал. У его знакомого какие-то тамошние дворяне мошенническим способом пытаются через смоленского нотариуса имение продать. А вечером привёл к себе какую-то мамзель, черноволосую да зеленоглазую. Выпили, говорит, по бокалу шампанского и больше ничего не помнит.

-Подсыпала чего-то в шампанское?

- Похоже на то. Бутылку с содержимым в земскую больницу отправили для исследования. Ну, да это всё потом. Наливай, Пал Палыч.

-Половой вот эти гренки нахваливал. Под водку, говорит, самая вкусная закуска, - князь разлил «Тминную» по стопкам, - за встречу, Николай Степанович.

-За встречу, - Сапожников одним махом опрокинул стопку в рот, и захрустел поджаренным хлебом, - а ведь прав, собака-половой, вкусно.

Полицейский снял крышку с супницы, и вдохнул ароматный пар. На широком лице его загуляла довольная улыбка:

- Это что ж за вкуснота?

-Сморчковый суп, по-русски, - ответил князь, - ты не нюхай, а попробуй, Николай Степанович.

-Лет пятнадцать мне было, - Сапожников наполнив тарелку, отправил в рот первую ложку, - поехали мы с батей в Хохлово, к моему крёстному. Он тогда в имении Рачинского Александра Васильевича управляющим служил. И как раз мальчишки принесли из лесу, что за Краснинским большаком, большущую корзину сморчков. Кухарка их просто вымыла, нарубила покрупнее да и на чухонском масле с луком пожарила. А перед готовностью разбила в миску пяток яиц, разболтала да и в сковороду всё это вылила, к сморчкам. И постоянно перемешивала грибы с яйцами. Получилась такая грибная масса с яичными кляксами. Вкусно было неимоверно. Ты, Пал Палыч, меня прям в молодость вернул.

Тарелка сыскаря быстро опустела, и он взялся за половник по новой. Мещерский попробовав суп, так же не смог удержаться от восхищённого вздоха. Покончив с супом, Сапожников, разлив по стопкам «Английскую горькую», принялся мастерить себе закуску. Завернул солёный рыжик в ломтик ветчины, водрузил рулетик на гренку и, добавив сверху чёрной икры, закинул в рот вслед за водкой. Блаженно чавкая, принялся накладывать себе на тарелку винегрет, не забывая о солёных сливах и лимонах. Князь же положил себе спаржи и придвинул поближе большой блокнот с карандашом. Настало время очередной криминальной истории.

Увидев блокнот, Сапожников со вздохом сожаления оторвался от ароматного птичьего мяса с кореньями:

- Как ты, Пал Палыч, наверное, помнишь, утром 8 ноября прошлого года в Ельненском уезде застрелили владельца конфектной фабрики Покопцова. Отправился Давид Григорьевич в сваты в деревню Бородино Дубосищенской волости с одним из своих работников Сергеем Цветковым. Тот его попросил, так сказать для большей важности. Они отошли от станции с версту, когда на них напали двое неизвестных. Покопцов был убит тремя выстрелами из револьвера, а Цветков смог убежать. Естественно оный Цветков и стал главным подозреваемым. Но он только твердил одно и то же. Мол, двое незнакомых, один бородатый низенький, другой высокий, худой, с рябым лицом. Следователь Ельненского уезда в окрестных деревнях никого похожего не нашёл. Получается, что залётные. Передали это дело нам, а начальник сыскного Семён Григорьевич Моисеев отписал его мне. Сходил я на фабрику. В конторе оной работает брат родной Сергея Цветкова, Николай Гаврилович Цветков. Обсказал он мне, что приехали они с братом в Смоленск ещё пять лет назал. Устроились на фабрику, а через год Покопцов взял младшего брата к себе кем-то вроде секретаря. Отправился я на Базарную площадь в дом Сухотина, где проживал Покопцов в одной квартире с семьёй брата своего. Расспросил всех, включая прислугу. Да всё больше без толку. Только жена брата Покопцова сразу заявила, что убили Давида из-за жены его. Ещё сказала, что шашни какие-то у Юлии Ивановны с Сергеем Цветковым. Но доказательств никаких. Сергей Цветков же, который служит на квартире Покопцовых, твердил своё, мол, вышли из лесу двое, стреляли, я убежал. Он, знаешь ли, такой весь молодой, прилизанный, щеголеватый. Короче, бабам нравиться. Но кроме жены брата Покопцова никто из домашних и прислуги отношений между женой хозяина и секретарём его не замечал. Единственное, что я выяснил у прислуги, это постоянные, в прошлом лете начавшиеся, ежедневные прогулки Юлии Ивановны в город после полудня. Решил я за ней проследить. На следующий день в полдень Ульяна отправилась на прогулку, а я за ней.

-Подожди, Николай Степанович, какая Ульяна? Жену же Покопцова Юлия Ивановна зовут, ты говорил.

-По метрике и паспортной книжке она Ульяния Ивановна Покопцова, урождённая СирОта. Но вышедши замуж за владельца конфектной фабрики, всех просила называть себя Юлия Ивановна, мол, Ульяна имя крестьянское. Хотя, вполне себе нормально имечко, у меня младшая сестра Ульяна. Хрен их баб разберёшь. Так вот, прогуливается, значить, Юлия, я за ней. Перешли через Днепр, по Троицкому шоссе на Большую Благовещенскую идём. Только вот странно как-то. Мадамы, оне как гуляют? Обязательно зайдут в магазин один, другой, в кофейню там, пирожным полакомиться. А эта идёт себе и идёт, как будто есть у неё конкретная цель. А на Благовещенской магазинов-то разных множество, для дам привлекательных. И бельё тебе, и шляпки, и меха разные. Так мы с ней до Никольской и дошли. Тут она шасть в подворотню, я за ней аккуратненько. А она во дворе двери какого-то флигелька своим ключом открывает. Ага, думаю, вот ты куда спешила. Значит скоро и дружок твой заявится. Во дворе спрятаться особо негде, затаился я на другой стороне улицы. И вскорости появился. Да только совсем не тот, кого я ожидал. Идёт в ту подворотню Николай Цветков собственной персоной. И как раз к тому флигельку. Там внутри часа полтора и оставался. Окна шторами задёрнуты, ничего не видать. Ожидаючи, когда они распрощаются, я уж и подзамёрз, двадцатые числа ноября, однако. Но всё у них, как у твоих шпиёнов. Николай вышел из флигеля один, ни тебе романтических прощаний на крылечке, ни долгих поцелуев. Ну, а вскоре и Покопцова вышла, да и на Благовещенской поймала извозчика. Домой поехала. Доложил я Моисееву такие дела, а он меня только обругал. Мол, блядует баба, да и леший с ней. Твоё дело искать причастных к убийству. А я вот чую, что всё на Юлии завязано. Но как это доказать? Чуйку-то к делу не пришьёшь, судебный следователь засмеёт. Нет у нас ничего, кроме голословных обвинений невестки Покопцова. А ежели учесть, что встречаются любовники как и раньше, то, скорее всего, считают, что всё у них схвачено, и они вне подозрений. И решил я Юлию свет Ивановну спровоцировать. Вышла она на прогулку на следующий день, а я тут как тут, у парадной. Шапку приподнимаю, здороваясь. Она по своему маршруту, я в открытую за ней. Она идёт, вижу, что нервничает, оборачивается. Ничаво, думаю, дёргайся. Мне того и надо. Дошли до того флигелька на Никольской, я по двору хожу. Со старшим Цветковым нос к носу столкнулся. Но ничего ему не говорю, побродил чуть, да ушёл. Пущай голову себе поломают, отчего да почему. Но умны собаки оказались, ох как умны. Через пару дней приходит к нам в сыскное отделение брат убитого Покопцова и рассказывает, что Сергей Цветков пропал. Вчера утром ушёл отнести письма на почтамт, да и к ночи не вернулся. Ага, раз человек бежит, значит есть за ним вина, есть. Моисеев объявляет его в розыск, приметы рассылаем по всей губернии. Сами-то Цветковы из Никитской волости Сычёвского уезда, деревня там есть Помельница. А вот дальше стало и вовсе интересно. Как сейчас помню, 10 декабря в четверг, приходит Покопцов в отделение и спрашивает, сколько ещё невестку его Юлию Ивановну будут задерживать. Ежели честно, у меня челюсть отпала, да чуть столешницу не сломала. Моисеев тоже в недоумении. Никто, мол, ту самую Юлию не арестовывал, с чего вы взяли? Покопцов объясняет, что седьмого числа явился к ним на квартиру сотрудник сыскного отделения, и потребовал, чтобы Юлия Ивановна срочно шла с ним. Мол, у начальника сыска появились к ней вопросы. Та собралась и ушла. И вот уже четвёртый день пошёл, как дому её нет. Мы, говорит, думали, что она арестована. Семён Григорьевич показывает на нас троих, надзирателей, кто, мол, приходил к вам, помните? Покопцов отвечает, что здесь в отделении этого человека нет. Худощавый, мол, среднего роста, рыжий, в хорьковой шубе и новых калошах. В хорьковой шубе, как мне помнится, Николай Цветков ходил, но его-то Покопцов точно знал в лицо. Однако ж помогла наша картотека. По фото узнал наш гость, кто забрал с собой Юлию. Фёдор Щёголев, кличка «Лапун», тот ещё босяк. В тот же вечер отловили мы его, в трактире на Покровской горе. Да, говорит, дружок попросил Тишка Арефьев, появиться утром на Базарной площади у дома Сухотина. Там с ним ещё молодой мужчина был, высокий плотный блондин, с усами. Снял с себя хорьковую шубу да калоши, чтоб я лучше смотрелся, мол. Вывел мадаму из дому , блондин забрал свои вещи, дал рубль за труды, да и разошлись. Бегу к Николаю Цветкову домой, а там только жена его. Уехал, говорит, муж по делам фабрики в Санкт-Петербург. Сбежали-таки, голубки. Где теперича искать? Да и надо ли? Главный подозреваемый всё-таки Сергей Цветков. И тут он заявляется в сыскное собственной персоной. Да и рассказывает, как оно всё было.

Сапожников налили себе в большой стакан черного рома, попробовал, удовлетворённо кивнул и продолжил:

- Соблазнила его Юлия-Ульяна по сентябрю месяцу. Много чего говорила молодому парню. И муж руку на неё поднимает, да и по мужской части уже не очень. А тебя, мол, Серёжа, люблю всей душой. Тот к братцу своему, что делать Коля, спасать нужно любимую. Тот всё и подготовил. Были у него какие-то дела в Ельнинском уезде, ездил туда довольно часто. Вот и выбрал и место, и придумал, как и что Покопцову говорить. И стрелял в Давида Григорьевича, по словам Сергея, тоже братец его старший. А вот когда я открыто начал следить за Юлией Ивановной, Николай сказал Сергею, что ему надо уехать, да подальше. Скройся, мол, в Москве. Там затеряешься в многолюдстве. Но что-то в его словах Сергей такое почуял. Чуйка, всё-таки, не зря нам Богом дана. И не в Москву уехал, а затаился на хуторе у знакомых извозчиков рядом с Алексино Хохловской волости. До города недалече, можно приходить да узнавать обстановку. А вот когда узнал, что исчезли Юлия с братцем, всё понял. Подставил его родственничек, подставил. Ну, а у меня главный к нему вопрос, куда могли уехать брат с любовницей. Цветков только плечами пожал. Но, говорит, Николай было дело хвастал, что есть у него друзья в Америке. Взялись проверять. И точно. 1 декабря Николай Гаврилович Цветков выкупил в Смоленском отделении Русского Восточно-Азиатского пароходного общества три билета второго класса на пароход «Курск», что ходит из Либавы в Нью-Йорк. Билеты для себя и своей жены Елены. Он, как выяснилось, приходил за билетами в Америку ещё в октябре месяце, но ему было отказано, так как в предъявленном им свидетельстве о неимении препятствий к выезду за границу от Сычёвского уездного полицейского управления срок стоял концом декабря 1913 года. А 1 декабря Цветков уже предъявил свидетельство от Ельненского уездного полицейского управления. И 10 декабря сел на пароход с женой. Через столичное сыскное отделение приметы Цветкова и Покопцовой передали телег8рафом в нью-йоркскую полицию. На трапе парохода их и задержали 23 декабря. И тем же «Курском» отправили обратно в Россию. Так-то вот, Пал Палыч. Всё зло от баб. Николай заради Юльки собственного младшего брата не пожалел. Ведь, паскуда, выстрелил два раза в Покопцова, и заставил Сергея в голову его добить третьим выстрелом. Такие вот амуры, упаси мя Господи от баб.

-А как же любовь, семья, продолжение рода?

Сапожников налил себе ещё рома и отрицательно замотал головой:

-Ты, князь, прям как папаша с мамашей мои. Тоже всё теребят, когда женишься? Братья-сёстры все семейные уже, внуки вон радуют, а ты всё в бобылях. Да куда с моей собачьей работой семейство-то заводить? Нет. Зазвенят бубенцы, так схожу к мадам Боровик в бардак, сниму истому любовную, и всё.

Мещерский дернул за шнурок звонка для вызова в кабинет полового. Тот не замедлил появиться в дверях.

-Любезный, можешь нести горячее.

-Сию минуту-с.

Половой убежал, а Сапожников, удивлённо хмыкнув, подошёл к двери кабинета и стал что-то с интересом разглядывать в общем зале трактира. Вернулся за стол, допил ром, и, хитро глядя на собеседника, произнес:

-Пал Палыч, ты мне, помниться, все уши прожужжал этим сыщиком аглицким, Холмсом. Которого сэр Артур Конан Дойл придумал. И его этим методом дедуктивным. А сам сможешь, посмотрев на человека, определить, что да как?

-Давай попробуем, Николай Степанович. Кого надо изучить? – Мещерский встал и подошёл к двери кабинета.

-За столиком у окна парочка сидит, почти прямо напротив нашей двери. Что про девушку сможешь сказать?

В этот момент появился половой с большим подносом. Князь отступил в сторону, пропуская его к столу, а после снова принялся разглядывать молодую блондинку, сидевшую за столом в компании солидного господина с небольшой аккуратной черной бородкой. Сапожников же удивлённо разглядывал большое блюдо, на котором белоснежной горкой высилось незнакомое ему блюдо. Потыкал вилкой, пружинит. Пока не види князь, засунул палец в соусник, облизал. Вкусно. А рядом по периметру другого фарфорового блюда манят румяной панировкой котлеты на ярко-зелёных листьях салата. А посередине горка замечательно румяных шайбочек картофеля, обжаренных в чухонском масле. Ляпота да вкуснота.

-А это что такое, - спросил Сапожников у вернувшегося за стол Мещерского.

-Зайчатина в снеге.

-Хм, действительно белый как снег. Попробуем, - сыскарь столовым ножом отрезал себе немаленький кус, облил его вишнёвым соусом и набил рот ароматным мясом. Павел тоже не обошёл вниманием сей кулинарный изыск.

- Ну что скажешь про мамзель? – прожевав, поинтересовался Сапожников.

-Что сказать, одета прилично. Манеры имеет, украшений немного, без вульгарности. Лицо открытое, приятное. Нет на нём, так скажем, следов порока. Да и компания у неё подобающая, Лисовский Захар Кирсанович, купец 2-й гильдии. Я думаю, что девушка из купечества или из небогатой дворянской семьи.

-А если я тебе скажу, что Оленька Христофорова уже три раза как побывала за решёткой? – Николай, запивая зайчатину ромом, широко улыбался, топорща прокуренные густые усы.

-Да иди ты?! - ошеломлённый князь, забыв о манерах, перешёл на народный диалект, - кой хрен, Коля, ей же всего лет двадцать?

- Двадцать два, - довольный произведённым на собеседника эффектом, Сапожников откинулся на стуле и расхохотался, - да расскажу я тебе сейчас про неё, расскажу. Вижу, как глаза загорелись. Оленька тот ещё экземпляр. За эдакое горячее я тебе не только за Христофорову, я тебе обскажу какого цвета бельё у старшей дочки полицмейстера и в каком классе гимназии она девство своё утратила да с кем.

-Фу, Николай Степанович.

-Фу не фу, а жизнь есть жизнь. Нам сыскным всё обо всех знать нужно, - расправившись с порцией зайца в снегу, Николай цапнул с блюда пару котлет, добавил к ним жареной картошки и утопил это всё в ароматном сливочно-грибном соусе. Князь, налив себе рома, приготовился слушать и записывать.

- Не угадал ты, из смоленских мещан оная девица. Ольга Тимофеевна Христофорова дитя Свирской улицы. На ней родилась, в Свирской церкви крещена. Младшая дочка в семье, а младших, считается, любят больше всех. Да и прощают им многое. Родители Оленьку вырастили да выучили, как и старших сестёр её на портниху. Да спуталась она с плохой компанией. Начала по мелочи воровать. Причём так было дело поставлено, что долго не могли её к суду привлечь. Да, приходила в гости, да что-то там пропало. А при обысках у Ольги ничего не находили. Так по суду и оставляли в подозрении. Первый раз посадили её только в 1910 году. Украла она три золотых перстня из квартиры дворянина Янчевского. Но вот сбагрить добычу не успела, видимо, в этот раз работала одна, и её повязали. Дали восемь месяцев тюрьмы. Но тюрьма ничему Оленьку не научила. В 11 году хозяйка квартиры где она комнату снимала застукала её роющейся в письменном столе, ещё полтора месяца за попытку кражи. После, похоже, опять появились у неё подельники. Приводы есть, а доказать что украла не получается. Спалилась только в 1913 году, когда украла новые, только что купленные туфли, у знакомой. Туфли у неё на квартире при обыске нашли, но Христофорова заявила, что это подарок старшей сестры Евдокии Мамоновой. Та всё отрицала и села Оленька ещё на полгода. По суду её лишили прав состояния с запретом проживать в столицах и губернских городах, и после отсидки выслали в Торжок. Там она прожила недолго, и вот уже 12 марта Ольга заявилась на квартиру к сестрице Евдокии, что на Зелёном ручье в доме Дренгиной. Та перепугалась, решила что Оленька приехала ей отомстить за дело с туфлями. Но Христофорова сказала, что ей надо кое-какие вещи забрать, да повидать родственников. Евдокия её приютила, но с условием, что через пару дней Ольга вернётся в Торжок. На следующее утро Мамонова отправилась с малолетней дочкой к куме, подполковнице Нелидовой на 2-юлинию Солдатской Слободы в дом Пятковской. Ольга попыталась увязаться с ней, но Мамонова возле квартиры Нелидовой её прогнала, отправив на вокзал за билетом. Мол, Надежда Владимировна Нелидова, дворянка и жена подполковника, не потерпит у себя на квартире воровку и бывшую заключённую. Христофорова, вроде как, ушла на вокзал. Нелидова куму приняла на кухне, угощала, беседы вела. Потом ей нужно было отлучиться и она ушла, оставив в квартире Мамонову с дочкой и прислугу. А вечером Владимир Аполлонович Янушковский, что снимал комнату в квартире Нелидовой, обнаружил, вернувшись домой, пропажу николаевской шинели. Мамонова сказала на допросе, что сидела на кухне, занималась шитьём и никуда не выходила. Это подтвердила и прислуга Нелидовой. Надежда же Владимировна показала, что на улице встретила мальчика-рассыльного Владимира Татарницкого из принадлежащего ей синематографа. Он шёл к ней домой за билетной книжкой. Нелидова сказала, что книжку ему передаст прислуга. Так вот Татарницкий заявил, что на лестничной площадке стояла какая-то молодая женщина, и Мамонова, закрывая за ним дверь, сэтой женщиной разговаривала на повышенных тонах. Мамонову припёрли к стенке, и она призналась, что видела на лестнице свою сестру Ольгу. Та, мол, просила пустить её погреться, март на дворе. Но Евдокия сестру обругала и послала по известному маршруту. Ничего она Христофоровой не передавала, да и прислуга Нелидовой была рядом. Взялись за Ольгу мы всерьёз. Как умудрилась открыть американский замок, куда подевала украденную шинель. Отпирается, мол, ничего не крала, как с сестрой поругалась пошла на Свирскую к тётушке. Шинелка та, на кенгурином меху с пелериной из бобрового меха, вскоре обнаружилась заложенной в ломбард. 15 числа, как заявил распорядитель ломбарда полковник Гаккель, за неё выплатили 40 рублей. А вот принимавший её служащий ломбарда Андрей Богданов так и не смог вспомнить, кто шинель принёс, мужчина или женщина. Шинель вернули владельцу. Опросили и тётку сестёр на Свирской. Та показал, что обычно Ольга приходила с разными вкусностями к чаю, а тут ничего и не принесла. Попили голый чай, погутарили малость, да племянница и ушла. Доказать, что шинель украла Христофорова мы не смогли, её этапом отправили обратно в Торжок. А через месяц к нам в сыскное отделение явилась Нелидова и заявила, что тогда 15 марта у неё из шкатулки пропал большой золотой перстень с рубином. Опомнилась, блин. Вишь, какие дела. Христофорова должна быть в Торжке, а она, как нив чём ни бывало, в лучшем трактире губернского города Смоленска обедать изволит в приятной компании.

- Арестуешь её, Николай Степаныч?

-Да ну её в баню. Ради какой-то нечистой на руку девки я брошу такой прекрасный обед в твоей компании. Не. Примем к сведению, что Христофорова в Смоленске, и ежели что случиться у этого, как бишь его, купца Лисовского, сразу будет ясно кого к ответу привлекать.

Налив себе и князю ещё рома, Сапожников поднял бокал:

- За наши обеды, да за твою литературную удачу, Павел Павлович. Сейчас доем, да пойду прогуляюсь по городу. Надо чтоб хмель к вечеру выветрился, надо будет Моисееву докладывать про дело в «Германии». Да и агентуру поднапрячь, что это за зеленоглазое чудо в славном городе Смоленске образовалось, достойных людей опаивает по гостиницам.

 

Еще не дочитал, но ставлю жирный плюс........Смакую ваши рассказы

 

Спасибо большое, я стараюсь))))

 

Требую продолжения..........

 

продолжение точно будет...мне надо подобрать уголовные дела))))

 

Вот честно-честно, я уже почти сочинил продолжение "Обеда с интригой". И дело мошенников Корсаков перечитал, и другие перипетии выдумал. Но вот почему-то в голове всплыли старые дела из фондов судебных следователей, да как-то сами сложились вот в такой небольшой рассказик.

"Злопамятные"
Не сказать, чтобы я сам есть высоких моральных принципов, но воспитанный советской школой и пионерией, таки чётко различаю «что такое хорошо, что такое плохо». А вот, разбирая дела из фондов судебных следователей Смоленского окружного суда, бросается в глаза одна особенность крестьянского менталитета, а именно злопамятность. Вроде все люди воцерковлённые, крещёные с младенчества, с малолетства церковь посещающие. Ходили к причастию, слушали проповеди батюшки, который пытался до них донести христианские заповеди. А ведь всё помнят, что случилось вчера, и что десять лет назад. Не буду голословным и расскажу вам несколько небольших историй.

15 августа 1861 года в имении подполковника Петра Викторовича Рачинского селе Заборье состоялся храмовый праздник. Как водится, его совместили с ярмаркой, на которой было много народа из окрестных деревень. Около шести часов пополудни староста имения Рачинского крестьянин Герасим Игнатьев с двумя дворовыми направлялся к церкви. На площади перед церковью он встретился с крестьянами генерала Боранцова, один из которых, Григорий Максимов, предупредил старосту, что его собираются избить скотник имения Рачинского Кузьма Иванов со своим братом Никитой. Он де сам слышал, как они договаривались у кабака (ну а где ж еще). В тот же момент Кузьма с Никитой набросились на старосту и стали его избивать. Кузьма при этом кричал: "Мироед, вдоволь нас поглодал!!! Напился ты моей крови". Дворовые попытались вмешаться, но на крик Кузьмы "Ребята сюда", подбежали ещё крестьяне из имения Рачинского (Авраам Парфёнов, Кузьма Леонов, Карп Аверьянов, Прокофий Харитонов, Михаил Иванов и Лука Федотов). Старосту сбили с ног и стали бить почём зря. Крестьяне других помещиков попытались вмещаться в драку, но Карп Аверьянов закричал - чужие отступись, а свои навались!!! Убоявшись быть побитыми, те отошли в сторону. "Подлецы, вы что же это творите?" - раздалось над площадью. Это крестьянин Федот Алексеев попытался остановить совотчинников. Избиение на мгновенье прекратилось, и Герасим Игнатьев, вырвавшись, бросился бежать к господскому дому. Кузьма с Никитой погнались за ним, но догнать не смогли. На следующее утро староста от побоев умер. 1 сентября капитан корпуса жандармов Фон Бок начал расследование этого случая в Заборье. Все избивавшие вину признали, а зачинщиками выставили Кузьму Иванова и Карпа Аверьянова, которые подговаривали побить старосту. Оказалось, что скотник Кузьма Иванов за год до этого был наказан старостой розгами за нерадение (падёж скота и потраву полей Рачинского скотиной других помещиков). Карп же Аверьянов был из полесовщиков переведён старостой в простые работники, за что и затаил обиду. 5 сентября 1861 года всех виновных Фон Бок отправил в Поречский тюремный замок. Так вот за обиду двух ещё пятеро отправились в сибирскую ссылку.

В первый сенокос 1870 года Семён Андреевич Коваленков, крестьянин деревни Грудинино Лобковской волости Смоленского уезда, купил под покос луг у крестьян деревни Баяды той же волости. Выставил за сено полведра простого хлебного вина и должен был после покоса заплатить рубль серебром. Баядинский староста Семён Сергеев, продавая лужок, клялся и божился, что по такой хорошей траве Коваленков накосит никак не меньше шести возов сена. Однако ж вышло только четыре. Грудининский крестьянин весь рубль отдавать не захотел, сена-то меньше обещанного. На Ильин день староста Семён Сергеев явился в Грудинино к Коваленкову и стал со скандалом требовать рубль. Но был послан по известному маршруту, в коем посыле Коваленков был поддержан своими однодеревенцами. Неча, мол, вам баядинским зарываться. Староста затаил обиду.

В следующем году Коваленков сторговал сено у цыгана деревни Киселёвка Дмитрия Никитина. Сговорились по 15 копеек за пуд. Новалив на телегу аж восемь пудов, Семён отправился по Рославльскому шоссе до дому. Неделю перед этим стояла непогодь, и все просёлочные дороги были в очень плохом состоянии. Свою гружёную телегу Семён решил вести через станцию Починок и вдоль путей Орловско-Рижской железной дороги на Грудинино. Но тут встретилось нашему герою аж два препятствия. Братец его родной Денис Андреев стоял у порушенного мостика через небольшую речушку, и, пьяно покачиваясь, материл на чём свет стоит небеса и окружающий простор. Что ж, мол, за невезуха такая, и продолжить выпивать не за что, да ещё прям перед ногами мосты рушатся. Тяжко вздохнув, Семён угомонил кулаком пьяного в драбадан Дениса, закинул его бренное тело на телегу, да и поехал в обход. А путь ему был единственный, через Баяды.

Ехал через деревню как можно быстрее, но всё равно был замечен местными. И вот уже Гаврила Васильев, местный баядинский мужичок, бежит к старосте с докладом, что два человека везут телегу сена из кормового сарая в имении Елены Александровны Глуховской. Староста поднял людей и отправился ловить неизвестных. Надо сказать, что за пару месяцев до этого из амбаров Глуховской было украдено 25 четвертей ржи. Ночью кто-то сломал замки на амбарах и вывез зерно. Подозревали в соучастии и приказчика Глуховской Егора Тимофеева безземельного крестьянина Болтутинской волости Ельнинского уезда. Но доказать ничего не смогли. А тут снова какие-то люди ездят по Баядам. Узрев своего должника, Семён Сергеев удовлетворённо потёр руки, ох и оторвусь, за всё хорошее. Мужики завернули воз и погнали его к имению Глуховской. Как Коваленков не орал, что купил сено в Киселёвке, его обвинили в краже сена из кормового сарая. Староста, тыкая пальцем в приказчика, кричал, что именно он разбазарил господские корма. Такой хай стоял над Баядами, что птицы на лету замирали, а у Елены Александровны разболелась голова. Послав за становым приставом, она ушла в дом. Коваленковых заперли покамест в том самом кормовом сарае. К вечеру приехал пристав, выслушал все противоборствующие стороны, мало что понял, и на всякий случай задержал воз с сеном, оставив его на ответственное хранение на дворе Глуховской. Коваленковы были отправлены к себе в Грудинино.

По протоколу составленному становым приставом судебный следователь Нил Дмитриевич Виноградов начал расследование. Цыган Дмитрий Никитович Жачкин, проживающий в деревне Киселёвка, дал следователю показания о том, что Коваленков действительно купил у него 8 пудов сена. Но оному цыгану веры не было, так как он был однажды под судом по делу о нападении на дом помещика Полуектова. Егор Тимофеев заявил, что знать не знает никакого Семёна Коваленкова, никакого сена ему не продавал, а кормовой сарай был открыт им для вывоза на скотный двор яровой соломы. Это подтвердил и скотник имения Глуховской отставной рядовой Марк Миронов 60 лет. Но тут Виноградова совсем запутал староста Сергеев, который показал, что на следующий день после инцидента с возом сена к нему приходил Егор Тимофеев и предлагал штоф полугара и рубль ассигнациями за молчание. Тимофеев это отрицал. Виноградов не нашел в деле уголовной составляющей и передал тяжбу мировому судье. Тот вызвал всех повестками на выездное заседание мирового суда на станцию Починок. На заседании выяснилось, что из имения Глуховской бежал приказчик Егор Тимофеев. Какие он крутил тёмные дела, осталось неизвестным, но из-за его побега пострадал Коваленков. Мировой судья сено присудил вернуть в амбары Глуховской, а Семёна Андреева сына Коваленкова оштрафовать на три рубля серебром.

Теперь перенесёмся лет на пятнадцать вперёд в деревню Синичино Кощинской волости. Губернский секретарь Алексей Ефстафьевич Фалтин, полицейский урядник 1 участка 3 стана Смоленского уезда подал рапорт становому приставу титулярному советнику Михаилу Васильевичу Соколову. В оном рапорте урядник описывал нападение на крестьянина Лариона Савельевича Доронова, 48 лет, православного, неграмотного. 18 мая крестьяне той же деревни Яков Васильев Романовский с сыном Андреем пришли на двор Доронова и взялись ломать изгородь. Им в этом помогали однодеревенцы Родион Никифоров, Иван Дмитриев, а также деревни Скоговки Никита Петров, Иван Евлампиевич Аргунов, Степан Тихонович Голендоров и Данила Алексеев. Когда хозяин попытался прогнать находников при помощи оглобли, его победили многолюдством. Сбили с ног, связали руки верёвками и погнали две версты в Кощинское волостное правление. В Кощино Романовский с сыном предлагали битьДоронова палкой по голове, чтобы «значить, вложить ума малость». Однако были остановлены петушковским десятским Филимоном Поповым. До появления урядника Ларион Савельевич пролежал на земле связанным более четырёх часов. Урядник освободив пленника, задал Романовским резонный вопрос «это ж как же ж вашу мать, извиняюсь, понимать?» Из путанных объяснений выяснилось, что ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД Доронов смог купить у дворянина Белавенцева участок пахотной земли, на которую претендовали Романовские, заплатив вдвое. Вот и решили поучить.

В июле 1889 года мужики деревни Харинки Белоручской волости Смоленского уезда отправились на сенокос. Доехав до своих лугов, они с удивлением обнаружили на них пасущееся стадо деревни Бабыново. Мальчишки-пастухи, поняв, что их сейчас будут бить, и возможно, даже ногами, сочли за лучшее ретироваться. За своими «чабанами» убежала в Бабыново и часть стада. Харинские уже промеж себя решали, как поступить с оставшимися коровами, когда на лугу появился бабыновский староста. За потраву лугов он обещался выставить ведро хлебного вина. Мужики из Харинки сказали, чтобы водка была к обеду, и взялись за косьбу. Староста не подвёл. И вот под скудную крестьянскую закуску ведро харинские распили. И тут же вспомнились на пьяную голову все давние и недавние обиды. О давнем земельном споре раскричались Мануил Сергеев и Пётр Васильев. Васильева поддержал его дальний родственник Николай Карпов. За что и получил по голове от Мануила песчанкой, которой точат косы. От сильного удара камень разлетелся вдребезги. Мануил и Николай сцепились, молотя друг друга кулаками. Отец Мануила Сергей Семёнов, порешив, что проблему нужно решать радикально, обрушил на голову Карпова большой горлач с квасом. Бездыханный Николай рухнул на траву, а на врага с диким криком бросился только что подошедший брат Николая Иван. И отхватили Мануил с батей, что называется «по-полной». Вытирая кровавые сопли, с криком «Убью-зарежу», Мануил Сергеев схватил косу и ударил Мвана Карпова по голове. Тот успел защититься рукой. Вид хлещущей из пореза крови охолонил забияк. Десятский Тит Никитин доложил становому приставу, то передал дело на рассмотрение мировому судье. В суде Мануил толком так и не смог объяснить причину спора и драки. Дело кончилось мировой, Ивану Карпову за увечье заплатили 5 рублей серебром.

Николай Алексеевич Некрасов не зря воспевал русскую бабу. Да, ту самую, что «слона на скаку остановит, и хобот ему оторвёт». Это на себе познали крестьяне деревни Городок Воскресенский Стригинской волости Ельнинского уезда. Ну, да обо всём по порядку. На третий день Рождества 1910 года в доме Ильи Демьянова стоял дым коромыслом. «Монополька» лилась рекой, под обильную закуску гремели заздравные тосты. Как начали в Рождество разговляться мужики, так и не смогли остановиться. В гостях у Демьянова его родственники Сафрон Николаевич Поплевчёнок с сыном Тихоном. Вышел Тихон «до ветру», да что-то долго не возвращается. С улицы вдруг донеслись громкие крики. Мужики вывалились из хаты посмотреть, чего стряслось. А Тихон на улице палкой гоняет соседского паренька двадцатилетнего Павла Сервиленкова. Но то ли по пьяному делу прицел сбился, то ли Пашка сильно вёрткий, никак Тихон не попадёт. Сафрон с Ильёй бросились на помощь родственнику, но тоже не смогли ухватить убегавшего парня. На крики прибежали жена Ильи и две его дочери. Они смогли схватить Павла, а мужики взялись выколачивать из него пыль подвернувшимся под руку дубьём. Избиваемый взвыл благим матом, и был услышан. С ухватом наперевес со двора Сервиленковых прибежала сестра Павла Анна. В лучших традициях штыкового боя суворовских чудо-богатырей Анчутка раскидала нападавших, причём в таких выражениях поминала родственников нападавших, их друзей, родственников друзей и прочих знакомых аж до шестого колена, что краснели даже белоснежные рождественские сугробы. Побитые и морально униженные Демьянов с родственниками убрались в избу заливать поражение «красноголовкой». У мировго судьи Поплевчёнок с сыном объяснили, что лет пять назад у Сафрона была ссора с Михайлой, отцом Павла и Анны Сервиленковых. Сафрон Николаевич скосил траву на лужку Михайлы. Сервиленков установил справедливость кулаком, и забрал скошенное сено на свой двор. И вот пивший три дня Тихон решил отплатить сыну обидчика отца своего. Тихона Поплевчёнка оштрафовали в пользу потерпевшего на три рубля серебром, Сафрона Николаевича и Илью Демьяновича на пять рублей каждого.

К 1913 году крестьянин Спиридон Дормидонтович Дормидонтов из деревни Некосово Надвинской волости уже как двадцать четыре года жил в деревне Твердилицы Присельской волости Духовщинского уезда. Жил «блудно», то бишь не повенчавшись в церкви, с вдовой Домной Ивановной Ушковой. Что совсем не помешало им родить трёх детей. Правда, ко времени нашего повествования в живых остался только один. Захар Дмитриевич Ушков. Почему Дмитриевич, спросите вы? Да потому, что незаконнорожденный и отчество получил по крёстному отцу. До знакомства с Домной Спиридон работал кузнецом на станции Пересветово Александровской железной дороги. Но повстречал тогда ещё молодую, красивую и главное богатую вдову, Дормидонтов перебрался к ней в Твердилицы. А Домна имела в пользовании помимо нескольких лошадей, быков, коров да овец, разной домашней птицы, ещё и 10 десятин пахотной земли, не считая огородной. По деревенским меркам того времени – богатая баба. Но на землю позарились и родственники умершего мужа Домны. Подали жалобу в волостной суд, который передал дело земскому начальнику. Вот ему-то грамотный Спиридон, разобравшись со всеми бумагами, смог безоговорочно доказать, что Ушковы никаких прав на земельные наделы Домны Ивановны не имеют. Чем, соответственно, и нажил себе смертельных врагов. Не раз Фёдор и Афанасий Ушковы грозили Спиридону смертью. Афоня как-то по пьяному делу избил Дормидонтова, за что и был оштрафован мировым судьёй.

Любил Спиридон «заложить за ворот». Нет, не подумайте, зелёных али там каких полосатых чертей по избе не гонял, лесных пушистых зверьков с орехами в лапах из ближайшего лесу не привечал. Но выпить любил. Посидеть широко, с хорошей обильной закуской, в доброй компании, песни попеть. И вот от этих его посиделок благосостояние Домны стало понемногу сходить на нет. Принялась вдовица прятать деньги от сожителя. А то ведь всё пропьёть-прогуляет. А в общем и целом был наш герой работящий да домовитый. Для себя Домна решила, что лучше такой мужик в доме, чем никакого.

Вот и 8 января рано по утру Спиридон решил ехать в деревню Семёновское за хлебом на посев. Мол, прошлогодний урожай яровых был не очень, глядишь, кабы не хватит зерна на нынешний посев. Лучше прикупить. Выдала вдовица гражданскому мужу своему золотую пятирублёвую монету. Да отправила к соседям Ушковым поменять её на ассигнации. Спиридон ушёл. В доме у Фёдора Ушкова оказались Афанасий Ушков и Федосей Степанов. Этот последний и затеял со Спиридоном спор о стоимости золотой монеты. Степанов утверждал, что пять рублей и есть пять рублей, Дормидонтов же стоял за то, что золотая монета на ассигнации стоит дороже. Поспорили на рубль серебром, и для разрешения спора отправились всей честной компанией на санях Фёдора Ушкова в Каменку на почту. В Каменском почтовом отделении при станции Кардымово Александровской железной дороги почтальон Кузьма Алексеевич Фомин разрешил спор в пользу Спиридона. Пятирублёвая золотая монета стоила 7 рублей 75 копеек на ассигнации.

Тут-то Ушковы и взялись подначивать Дормидонтова, выиграл рубль, так веди нас в трактир, обмыть это дело. Везучий ты, паразит. Всё четверо оказались в трактирном заведении Фёдора Вонифатьевича Левитина «Дорогобуж» на станции Кардымово. Слово за слово, тем самым по столу, ударила сорокоградусная по мозгам Ушковым, да и припомнили они Спиридону все старые обиды. Оказался Дормиждонтов с разбитым носом и здоровенной «гулей» на лбу в зале ожидания третьего класса станции Кардымово. Сидел и тихо матерился. Тут к нему подсел его давний знакомый станционный сторож Яков Иванов. На его вопрос «кто ж тебя так?», Спиридон зло отмахнулся. «Богачи» сказал. В это время в зал ожидания ввалились пьяные Ушковы со Степановым, и стали звать Дормидонтова обратно в трактир, мириться. Не смог Спиридон Дормидонтович отказаться от дармовой водки, и ушёл с ними.

В трактире, после распития очередной бутылки, Афанасий Ушков взялся поучать Спиридона. Мол, нельзя так себя вести с однодеревенцами. Мы ж, ежели, что тебе толкуем, то только для общего блага, и твоего же в том числе. А ты бычишься да обижаешься. За таковые речи и получил в лоб от бывшего кузнеца. На защиту Ушкова встал на нетвёрдых ногах Федосей Степанов, принявшийся кидать в Спиридона тяжёлые трактирные табуреты. Один из них, попав в шею, свалил Дормидонтова на пол, где его и принялись пинать Ушковы. Всю честную компанию, в том числе и Спиридона, выгнал на улицу из заведения отставной младший фейерверкер роты береговой артиллерии крепости Свеаборг Николай Семёнович Демченков, помогавший своему брату Ивану в трактире Левитина. Здоровенный детина, а других в артиллерию не брали, выкинул драчунов из трактира, не разбирая, кто прав кто виноват, навешал всем на улице тумаков. Обиженные на судьбу Ушковы, отыгрались на Спиридоне, принявшись бить его найденными неподалёку палками. А потом и вовсе поволокли по льду речки Хмости к полынье. То ли утопить хотели, то ли ещё чего. Помешал им отец почтальона Фомина Алексей Фомич Фомин, прибежавший с другого берега речки от почтовой станции. Бездыханного Спиридона собутыльники бросили у полыньи, а сами ушли к трактиру. Фомин побежал на станцию за жандармским унтер-офицером Степаном Павловичем Самородским. Тот знал Дормидонтова, прибежал к полынье и увидел знакомца на залитом кровью льду. На вопрос жандарма, ты как, мол, Спиря, Дормидонтов, подложил шапку под голову, и тихим голосом ответил, что сейчас немного отдохнёт-поспит, да и пойдёт домой, к Домнушке. Замерзнешь же тут, гнул своё унтер. Да нет, отвечал Спиридон, тепло мне и уютно. Жандарм ушёл на станцию, но вскоре вернулся с Ильёй Илларионовичем Ковалёвым, возчиком господина Воздвиженского. Вместе они погрузили Спиридона на сани, и Ковалёв повёз его в Твердилицы. Ковалёв знал Спиридона по работе на Александровской железной дороге, и всю дорогу выспрашивал у него, кто ж с ним так поступил. В ответ Дормидонтов только мычал «Федька да Афанас».

К вечеру того же дня Спиридон Дормидонтович скончался на руках своей гражданской жены. Проводивший следствие по делу об убийстве следователь 1-го участка Смоленского уезда Колоколов, допросив всех свидетелей, арестовал Ушковых и Степанова. Но тут выяснилось, что пятирублевая золотая монета, что была при Дормидонтове в день убийства, надена у Николая Демченкова станционным жандармом Самородским. Демченков «пошёл прицепом» по делу об убийстве, как один из главных подозреваемых. Прокурор же окружного суда переквалифицировал дело в «нанесение тяжких побоев, повлекших за собой смерть». И Ушковы, и Степанов, и Демченков зазвенели кандалами по Владимирскому тракту.

 

Не дочитал........оставил на вечер......как хорошее вино........

 

На Литрес.Самиздат сделал небольшой сборник. https://www.litres.ru/aleksey-vladimirovich-kuykin/predaniya-stariny-smolenskoy/
Ну а ежели кому интересно пошуршать страницами книги на обложке которой я указан в качестве автора, то можно и печатную версию заказать.

 

я тут поглядел, какую цену выставляют господа издатели на Майбук, у меня всё дыбом встало...сделаем так... я заказал небольшой тираж, рано или поздно он до меня доберётся (хотя грозят отправить Почтой России)... как будет на руках, отпишусь, и желающие могут стучать в личку... цена сборника будет 250 рублей плюс пересылка
С уважением, Алексей

 

Приветствую!
Уважаемый Хан, пока что прочитал только первую страницу Вашей темы, но эмоций уже выше крыши!
Мало того,что прекрасная работа с архивными материалами - суть-то в другом! Суть в переводе на (простите за не литературность) в уподобочитаемость , сюжетность и интересность.
Интересно и захватывающе!

 

Винничанин, спасибо, я счтараюсь

 

Юлиа, конечно... как будет тираж у меня, сразу отпишусь..пока, ещё, блин, в типографии(((

 

Жалко что мне нельзя читать книги, у меня после очень сильно болят глаза........

 

Прежде чем вы прочитаете этот рассказ, мне, наверное, надо объясниться...бывает такое, что вы много дней подряд делаете какую-то одинаковую работу. Ну, например, изучаете таолу в ушу. Много раз повторяются одни и те же движения, много дней подряд. Движения должны войти в мышцы, в сухожилия, запечатлеться в двигательной памяти. Чтобы при определённых внешних раздражителях тело сработала автоматически. Но иногда тело просит отпустить его в свободный полёт. И ты начинаешь выделывать какие-то вещи, виденные когда-то в кино или ещё где. Руки-ноги творят что-то своё. Вот так и у меня с этим рассказом получилось. Отпустил я фантазию, что называется, в свободное плаванье галопом по Европам)))) Вот и получился "Лютый зверь"

Первые числа августа 1812 года в Смоленском уезде выдались жаркими во всех смыслах. Солнце высоко стояло в чистом безоблачном небе, над вызревшими полями стояло дрожащее марево. На восход к губернскому городу уже как два дня гремела канонада. А через Уфинью по Краснинскому большаку, поднимая клубы пыли, шли и шли батальоны. Чужие батальоны. Разноцветье чужих мундиров, синих, белых, алых или травянисто-зелёных било в глаза крестьян. Над колоннами звенели команды на непонятных языках. Блестели на солнце ярко начищенные кирасы и каски, золотое и серебряное шитьё офицерских мундиров. Грохотали по большаку колеса пушек, стучали подковы кавалерийских лошадей.

Ещё третьёво дня, когда через деревню проходили уставшие запыленные русские полки, нужно было уходить. Но староста сказал, что от его Превосходительства отставного бригадира и кавалера Ивана Самойловича Рачинского не было никаких указаний. А посему сидите по домам. Однако ж не все послушались. Говорят, что к Прокофьевым в избу брат их меньшой явился, Яков. Пять лет назад отдан был он в земское войско, да после его роспуска так на военной службе и остался. А тут вдруг объявился. Проговорили братовья всю ночь, да на рассвете, заткнув топоры за пояс, ушли в лес. С ними и Максим Терентьев увязался, племянник бабы Елены, что из Вербилова переведён был в позапрошлом годе. В избе со старой бабкой Еленой Гавриловной только внуки и остались. Ильюха да Иван.

Ванька малолетний ещё, всего шесть лет, а Илье-то уж шестнадцатый год, да плохой из него лесовик. В тот год как Якова Прокофьева отдали в ополчение, на Утином болоте старая елка на Илью упала. Ногу-то и сломала. Мальчишки, что вместе с ним чернику собирали, выбраться помогли. Срослась кость неправильно, он таперича и прихрамывает. Зато лучше всех в деревне плавает. На речке-то Уфинье аж две запруды. Одна у самой деревни, а другая, большая, по ту сторону Краснинского большака. Там сейчас находники коней поют. В воде Илюха про свою калеченую ногу как забывает. За водяное уменье своё и прозвание получил среди деревенских – Куйка. Птица енто такая, нырок, гагара. В воде быстро плавает да ныряет, а как на берег выберется, так ходит неуклюже, смешно так переваливаясь из стороны в сторону.

Обо всём этом одиннадцатилетний Васятка думал, бредя по берёзовой роще, что раскинулась за речкой Серебрянкой, или как её в имении Рачинских называют Хохловкой. Там за рощей, на высоком берегу Рачьего ручья было у паренька своё заветное грибное место. На небольшой полянке высился старый в два обхвата дуб, окружённый маленькими молодыми дубками. И если в большой берёзовой роще можно было подберёзовиков набрать да лисичек, то там под дубками два года назад Васятка нашёл целоё семейство красноголовых подосиновиков. И на следующий год ему в том месте повезло. Странно, конечно, под дубками и красноголовики. Ещё страннее, что ребята ни из Чаусов, ни из Цурковки об том месте не проведали. Дубки ровнёхонько на полпути от деревни к деревне. А вот и она, заветная полянка. Ещё в берёзовой роще Васятка набрал с полкорзины крепких молодых подберёзовиков. А вот и первый подосиновик. Странно всё-таки. В этот странный и страшный год всё не так. Даже подосиновик. Шляпка была вовсе не ярко-оранжевая, а какая-то светлая, желтовато-песчаная. Всё как всегда, и ножка на срезе синеет, а, поди ж ты, подосиновик с жёлтой шляпкой. Подивился мальчонка, да взялся выискивать и резать крепкие грибочки в траве вокруг дубков. Вот и полна корзинка, даже с горкой.

Проходя обратно через рощу, Васятка мысленно облизывался. Сейчас вернётся он домой, маманька с сёстрами перемоют да переберут его добычу. Затопят в летней кухне маленькую печурку. И пойдёт по деревне вкусный грибной дух. Жарёнка грибная, да с лучком. Ух-ты! Вкуснее, конечно, залить чуть обжаренные грибы сметаной, да в русскую печку, томиться на всю ночь. Но топить по нынешней жаркой ночи никто не будет, хлеба выпечено с запасом. Да и где та сметана-то? Чёртовы вражины свели со двора и корову и овец. Да и кур переловилиУспенский пост начался опять же. Да ладно, и просто жареные грибы скуснаааа. Тем временем мальчишка вышел на небольшую полянку. С неё уходили в разные стороны хорошо натоптанные тропки. Налево пойдёшь - в Чаусы придёшь, направо, вдоль, по берегу Рачьего ручья – в Цурковку. А ему, Васятке, напрямки к речке Уфинье. Перебежит неширокую речку по деревянному мостику и дома. Занятый своими вкусными мыслями, мальчик не заметил стоявшего на опушке всадника.

Короткая, темно-синего сукна куртка, с алым воротником и густыми белыми эполетами, серые панталоны с лампасами, затянутая в чёрный клеёнчатый чехол четырёхугольная высокая шапка. Выбеленные широкие ремни перевязи и пояса. Длинная пика с трёхцветным флюгером закреплена петлёй на правом плече. Стальные ножны сабли на левом бедре. Всё это Васятка увидел, когда обернулся в сторону всхрапнувшего коня. Узкие бледные губы всадника под щегольски закрученными чёрными усами растянулись в довольной ухмылке. Вражина, находник, пришлый… Мальчишка бросился через поляну к берёзам. Всадник слегка тронул шпорами коня, и тот в два прыжка догнал бегущего. Стальной хватки пятерня сомкнулась на вороте домотканой льняной рубахи. Корзина с грибами полетела в сторону. Улан поднял мальчишку как маленького кутёнка, сила в руке была немереной. Топорща усы в ухмылке, всадник рассматривал свою добычу, поворачивая из стороны в сторону. Васятка с ужасом заметил, что поймавший его плотоядно облизнулся. Пустые оловянные глаза мужчины, казалось, загипнотизировали мальчонку, совсем лишив его воли сопротивляться. Мальчик перестал дёргаться в стальной хватке и обвис мокрой тряпкой.

Тут усатый отвёл держащую мальчику руку в сторону, и устремил взгляд куда-то в сторону леса. Васятка поднял голову и увидел на опушке рощи двух человек. Они неспешно шли по той тропке, что вела в Чаусы. Оба саженного роста, дед Василий Осипов да его младший и единственный сын Фёдор. Мальчишка их каждое воскресенье видел в хохловской церкви Святой Троицы. Стриженные в скобку, оба – двое остановились на окраине полянки, разглядывая всадника и его добычу. Длинные рубахи и порты серой домотканины, на ногах кожаные чуни, ремни от которых обвивают ноги до колена. На младшем безрукавка песочного цвета, меховая в такую-то жару. Рубаха у старшего перепоясана синим плетёным шнурком с кистями, а вот у Федьки на пузе играет разноцветными искорками в солнечном свете хитрой формы бляха.

- Чауссссс, - в шипящем голосе всадника была угроза и злость. Васятка скосил глаза в его сторону, и забился в ужасе всем телом, стараясь вырваться. Вместо усатого человеческого лица под уланской шапкой ему увиделась вытянутая вперед безносая змеиная морда в зеленоватой чешуе с большими жёлтыми глазами с узким вертикальным зрачком. Шипящая пасть усеяна мелкими треугольными зубами, длинный раздвоенный на конце чёрный язык то облизывает мокрые узкие губы, то пропадает. Правду старики говорили, нечисть можно увидеть, скосив глаза. Чудище оскалилось, глядя на беспомощно бьющегося мальца.

-Разглядёл, псссёнышшшш? – и снова усатая физиономия в обрамлении медной чешуи подбородочного ремня, - я тебя чуть позже сожру.

Сильная рука отбросила мальчишку в сторону. Он перекувыркнулся через голову и замер в высокой траве, глядя как всадник, скинув с плеча пику, дав шпоры коню, поскакал навстречу спокойно идущему по поляне Фёдору. Тот шёл, как-то странно поводя плечами, на чуть согнутых ногах, словно приплясывая. Старик стоял на опушке, поглаживая окладистую седую бороду. Поляна-то всего-ничего, саженей пятнадцать. Разогнавшийся конь донёс всадника до Федьки в два удара сердца. Вот сейчас кованое остриё пики пронзит широкую грудь безоружного парня. Вот сейчас… Васятка хотел зажмурится, но не смог. Налетающий улан ткнул пикой, и в тот же миг Фёдор мягко ушёл в сторону, словно перетёк ртутной каплей, уводя руками древко с красно-бело-малиновым прапором вниз к земле. В идеале всадник, держащий пику, должен был вылететь из седла, но этот обладал нечеловеческой силой. Он удержался на коне, но не выдержало древко, с громким хрустом переломившееся пополам. Дёрнув повод, разворачивая коня к противнику, улан потянул из ножен саблю. И тут парень заревел.

Громкий жуткий рык ударил Васятку по ушам, заставив зажать их руками. Но глаз он так и не смог оторвать от разыгравшейся перед ним картины. Испуганный конь встал на дыбы, пытаясь освободиться от лишней ноши, своего всадника, и убежать подальше от страшного человека, ревущего наподобие древнего пещерного льва. Всадник всем телом прижался к шее коня, сдавил ногами его бока. Пытаясь удержаться, мёртвой хваткой вцепился в поводья и гриву. Фёдька правой рукой схватился за пояс и вот уже в его руке голубой сталью сверкает неширокий кривой клинок. Он прыгнул вперёд, прямо на своего соперника. Люди так не могут. С места, оттолкнувшись обеими ногами взлететь вперёд-вверх, и пролететь почти две сажени. Да ещё и быстрым движением срубить голову врагу. Фонтан бурой крови ударил из перерубленной шеи высоко вверх, тело рухнуло на траву. Освободившийся от груза конь, галопом ускакал в лес. А Фёдор спокойно, вразвалочку подходил к отцу, оттирая кровь с клинка пучком сорванной травы.

- Как оно, батюшка, Василий Осипович?

-Добре. Однако ж, скачет вроде кто-то, - старик мотнул головой в сторону поляны. Из лесу выезжали трое. Те же синие мундиры, четырёхугольные шапки, длинные пики с флюгером.

-Ай, потеха, - весело засмеялся Федька. За что и получил крепкий подзатыльник от отца.

- Не балУй!

Новоприбывшие только оглядывали поляну, когда Фёдор воткнув клинок в землю, отступил на шаг и прыгнул. Пролетая над рукоятью, усыпанной яркими небольшими самоцветами, парень перекувыркнулся через голову и… Из высокой пожухлой травы встал лютый зверь. Попытавшийся подняться с земли Васятка, как подкошенный рухнул в траву. Страшно… Хлеща себя по бокам длинным хвостом, огромный кот, в холке аж за два аршина высотой, подобрал под себя широкие мощные лапы, готовясь к прыжку. С оскаленных вершковых клыков капала густая слюна, в глотке клокотало злобное рычание. Песочного цвета густая шерсть на загривке встала дыбом. Один из всадников, выхватив из седельной кобуры кремнёвый пистолет, одним движением взвёл тугой замок и выстрелил навскидку. Облачко сорванной шерсти взвилось над левым плечом зверя. Сердито нахмурился старый Василий, зажав бороду в кулак. И снова жуткий рёв прокатился по поляне. Васятка сжался в траве в комок, что тот маленький зайчонок в травяном гнезде. Жуткий звук, волной прокатившись над травой, пробудил в конях находников память крови. Потомки диких степных лошадей Евразии на уровне инстинктов знали, что когда хозяин земель, лютый зверь, оповещает всю округу о том, что вышел на охоту, спасение одно – бежать. Бежать со всех ног, сбросив с себя лишний груз. Что кони и сделали, резко повставав на дыбы, и скрывшись в лесной чаще. А зверь уже летел над травой, пластаясь в высоких, длинных, в пару саженей, прыжках.

Нет, они не побежали в ужасе, спасаясь. Вскочив с земли, сбились плечо к плечу, выставив вперёд острия длинных пик. Маски сброшены, под лакированными козырьками уланских шапок вместо усатых физиономий вытянутые чешуйчатые безносые морды, скалятся острые мелкие зубы, ярость горит в жёлтых с узкими зрачками глазах. Давай, зверюга, налетай! Вот, вот, сейчас.

Лев у самых копейных наверший, оттолкнулся от земли широкими лапами, и не взлетел вверх в высоком прыжке. Он прыгнул вправо, распластавшись над самой травой, перевернулся через плечо, успев рвануть огромными когтями крайнего змеелюда под коленом. Тот с жалобным криком рухнул в траву. Строй разом распался. Стоявший посередине нелюдь, отбросив пику, рванул клинок из ножен, разворачиваясь к оказавшемуся в тылу зверю. Третий попытался повернуться с пикой в руках, но не успел. Лев снова прыгнул, всей массой обрушившись ему на грудь. Не остановил прыжка даже удар саблей в плечо. Звук от удара был как по дереву. С жутким хлюпающим хрустом огромные клыки сомкнулись на голове врага. Зверь поднял окровавленную морду и удовлетворённо рыкнул, разглядывая рубанувшего его противника. Тот стоял на нешироко расставленных прямых ногах, вытянув вперёд руку с саблей, закрывая собой отползавшего в сторону раненого. Зверь шагнул вперёд, пластая перед собой клинком воздух, змеелюд двинулся навстречу. Оскалившись, лев неуловимо быстрым движением оказался рядом и ударил противника в грудь могучим плечом. От удара тот отлетел в сторону. Одним ударом широкой лапы зверь размозжил голову раненому.

И снова зверь и нелюдь стоят друг напротив друга. Подрагивает кончик выставленного вперёд клинка, левая рука заложена за спину. Лев, широко расставив передние лапы, наклонив голову к правому плечу, утробно порыкивая, рассматривает противника. Нет, не от страха трясётся клинок, от напряжённого ожидания схватки и лютой, древней, на поколения растянувшейся ненависти. В узких вертикальных зрачках змея горит яростное пламя. Зверь по большому кругу обошёл змеелюда. Клинок всё это время был направлен в его сторону. Прыжок… И вот огромный кот несётся к опушке, туда где в землю воткнут клинок с украшенной самоцветами рукоятью. Еще один высокий прыжок над саблей, и из травы встаём человек в разорванной на плече меховой безрукавке.

- Федька, не балУй! – в голосе старика звенит сталь. Парень лишь улыбается отцу, и идет к застывшему в фехтовальной стойке змеелюду. Саблю держит чуть на отлёте, и солнечные зайчики играют на крупноколенчатом булатном рисунке клинка. Остановился от противника в паре шагов, склонил голову к правому плечу и некоторое время, молча, рассматривал соперника.

-Поговорим, мразь болотная? Прежде чем я тебя убью, - в горле у парня ещё клокотало звериное рычание.

-Молодой кот, сссамоуверенный, глупый кот, - прошипел в ответ нелюдь. Оскорбление парень, похоже, пропустил мимо ушей.

- Напрасно, значицца, прадед мой Максим Фомич на покой ушёл. Не все ваши поганые гнёзда в Пуще тогда выжгли.

-Максим твой сбежал, потому что испугался. Но проклятье Наи и здесь вас достало. Ты же ведь единственный сын в семье? Все твои братья умерли, не так ли? Ещё три-четыре поколения, и в вашей семье вообще мужчины перестанут рождаться. Я вижу в твоей крови яд, яд Наи.

-Сейчас ты, паскуда, и вовсе видеть перестанешь. Можешь гордиться, голову тебе снесёт клинок, что в кобринском костёле напился крови змеиной королевы и пятнадцати её дочерей.

- Молодой кот, наглый и глупый. Я один из лучших фехтовальщиков герцогства Варшавского, - острые мелкие зубы нелюдя блеснули в ухмылке.

-А кто тебе сказал, что я с тобой фех…, - укол противника был быстр и коварен, как атака королевской кобры. Змеелюд вытянулся вперёд в длинном выпаде, острие его сабли рванулось к груди Фёдора. Но реакция у оборотня была вовсе нечеловеческой. Уйдя в сторону с линии атаки, он одним быстрым движением перерубил своей саблей оружие противника. Раздался глухой звон, и в руках у нелюдя осталась всего лишь треть от клинка. На обратном движении, Федька развернул саблю и лёгким быстрым махом снизу вверх в сторону вспорол противнику живот. С жалобным шипением змеелюд рухнул в лужу собственной крови и выпавших внутренностей.

- Добей!!!!

- Ага, щаз… Так подохнешь. А нет, так и вовсе живым сожгу, - вытерев клинок, Фёдор опоясался сталью, и, улыбаясь, пошагал к сидящему в полной прострации на траве Васятке. По поляне вышагивал молодой русоволосый голубоглазый парень, с небольшой, мягкой ещё тёмно-русой бородкой, а мальчишке казалось, что в его сторону крадётся, оскалив вымазанную кровью морду лютый зверь. Васятка вскрикнул и потерял сознание. Не видел он как старик Василий, приложив руки ковшиком ко рту, тихо призывно заржал. Как через несколько минут на это призывное ржание на поляну вернулись убежавшие кони. Как Фёдор собирал всё оружие на поляне, обрубал наконечники уланских пик, железо в крестьянском хозяйстве всегда пригодится. Как над трупами запылал жаркий костёр.

Очнулся Васятка от того, что ему на лицо лилась прохладная вода. Проморгавшись он увидел склонившегося над ним Василия Осиповича. Тот перестал лить воду из большой металлической манерки и улыбаясь произнёс:

- Э, друг ситный, на солнышке почивать не след. Голову напечёт. Вставай давай, да дуй домой.

Мальчик огляделся. На поляне догорал большой костёр. В ноздри был запах плёной кожи и мяса. Рядом с Васяткой стояла его корзина, полная грибов. По тропинке в сторону Чаусов Фёдор уводил четвёрку коней. Дед Василий отхлебнул воды из манерки, прополоскал рот и громко сплюнул на траву.

-Не стоит на солнце лежать, - повторил старик, - не слишком пользительно.

-Так я это, спужалси сильно, - Васятка поднялся на ноги и поглядел на костёр, - когда меня схватил, этот чешуйчатый.

- Конечно спужалси, - подтвердил дед Василий, - когда пшек тебя за ворот-то споймал. Да так, что, видать, совсем из тебя дух вон. А на солнце вон всякое и привиделось. Какой такой чешуйчатый? Ты чего, малец? Солдаты это, обычные люди, только что из другой страны, находники.

-Дак ведь Федька-то ваш того…обернулся, и их всех порвал…

-Ну да, Федька у меня силён. Он энтих всадников оглоблей и побил. Знает он у меня ратную науку, «сече» его я сам учил, как меня мой дед Максим да батя Осип с дядькой Сафоном. Драться в нашем роду любют и умеют. Вот сынок мой тебя и спас. А тебе с больной головы всяко привиделось. Беги домой. На т ко вот тебе, подарочек от находников.

В ладонь мальчонке легла большая тяжёлая серебряная монета. А старик быстрым шагом отправился догонять сына. Васятка оглядел поляну, подхватил тяжёлую корзину, да и со всех ног помчался в сторону Уфиньи, подальше от страшного места.

-Дед Кондрат, а кто они – Чаусы, - вечером за столом в своей избе, спросил Васятка, прихлёбывая из глиняной кружки взвар на зверобое и чабреце. Горячий, ароматный, проваренный со смородиновым и малиновым листом. На столе стояла небольшая плошка с жидким янтарным мёдом, куда мальчик наперемнку с дедом макал большую горбушку кислого крестьянского хлеба. Старик удивился вопросу внука, аж кружку в сторону отставил.

- Что значит кто? Чаусы деревня на Рачьем ручье, в вотчине нашего барина Ивана Самойловича Рачинского. Раньше-то Круглово называлась, да давно уж это было. При амператоре Петре Великом перемёрли в ей все от лихоманки. Вот тогдашний барин и поселил в деревне той пришлых. Так с тех пор оне там своей семьёй только и живут. Маленькая деревуха, два двора всего. Так и у старого Максима Фомина и было всего двое сыновей. У Максима того прозвище-фамилия было, как раз Чаус. Вот по нему и стали ту деревню в церковных книгах да ревизиях писать Чаусы, так и прижилось название. Не простой, видать, человек был тот Максим, раз фамилию уже тогда имел. Да кто промысел Божий поймёт, как он в крепостных-то очутился.

-Да нет, деда, я не про то. Что это самое прозвание Чаус значит?

-А, вот ты об чём, - дед отхлебнул взвару и улыбнулся, почёсывая пегую от седины окладистую бороду, - так в Белой Руси да Литве болотную рысь называют. Чаус – камышовый кот.

Дед прихлёбывая пил горячий взвар, а Васятка, отставив в сторону кружку, задумчиво смотрел в окно. Там за туго натянутым бычьим пузырём по уезду шествовала тёмная безлунная августовская ночь. И в этой ночи хозяином был страх. Липкий, всепроникающий страх, сжимающий душу ледяной пятернёй. И не понимал мальчишка, чего страшится больше, большой войны принесённой из дальних стран на русскую землю, острых зубов шипящих змееглавцев, или того, что всего в паре вёрст от его дома живёт человек, носящий на плечах песочного цвета шкуру. Лютый зверь.


Лютый страх гнал пономаря Хохловской Троицкой церкви в ночь. Филипп Никитич, задыхаясь, бежал по просёлку, а перед глазами стояли страшные картины. Деревянные стены храма, охваченные пламенем, отец Алексей с разорванным горлом на крыльце дома причта, и жуткая перемазанная кровью оскаленная морда, склонившегося над ним нелюдя. В ушах всё ещё звучал жуткий булькающий хрип умирающего священника, и громкое довольное шипение его убийцы. А затем все звуки перекрыли громкие крики ужаса попадьи и её дочек. Ночной ужас добрался и до них. Уже давно осталось за спиной пономаря Хохлово, английский парк с барским домом, небольшие крестьянские избы, спрятавшиеся в густых яблоневых садах, а он всё никак не мог заставить себя остановиться.

Однако ж пришлось. Со всего маху Филипп Комаровский врезался в грудь идущего по дороге человека. Мощную широкую грудь саженного росту мужика. Пономаря отбросило в дорожную пыль. Подняв глаза, Филипп Никитич разглядел в ночной темноте две мужских силуэта.

-Ты куда несёсси, а Филипп Никитич, посреди ночи-то? – весёлый молодой голос был знаком пономарю. Точно, Федька Васильев, с Чаусов, - чуть дух из меня не выбил.

- Вставай, неча на земле рассиживаться. Да говри, что стряслось? – да это ж отец Федькин, Василий Осипович. Старик помог церковному служителю встать с земли, но ноги его держали плохо. Качаясь, заикаясь и тараторя, пономарь попытался объяснить, что его погнало в ночь:

- Исчадие адово в церкви нашей. Свят, свят… Огонь пылает, отец Алексей хрипит на крыльце, матушка кричит жутким криком… и оно скалиться, исчадие… морда жуткая, зубья острые..и глаза, жёлтые, страшные…

И пономарь разрыдался на груди в старика.

-Верно ты всё учуял сынок. Жаль не поспели. Беги, Федя, беги, - молодой растворился в ночной темноте. Приобняв Комаровского, Василий Осипович повернул по дороге назад, в сторону ближайшей деревни, Киселей. А за ними и Чаусы недалече.

- Пойдём, Филипп Никитич, пойдём со мной. У нас в избе переночуешь. Утро вечера мудренее. Там уж покумекаем, чего делать.

Трясущийся в истерике пономарь покорно плёлся, поддерживаемый за плечи могучим не по возрасту мужиком. А по пыльному просёлку мягко стучали широкие мощные лапы. Жуткое ночное пиршество змеелюдов прервал громкий рёв лютого зверя. В отблесках разгоравшегося пожара, огромный зверь рвал на части шипящих убийц. Ни сталь клинков, ни свинец, ни острые зубы врага не могли ему навредить. Победный рёв, заглушая шипение противника, рвался в высокое иссиня-чёрное небо, усыпанное серебряными гвоздиками далёких звёзд.

-Что это, Василий Осипович, - в ночной тиши звуки разносятся далеко, и на просёлке изумлённо оглянулся назад пономарь, - кто ревёт-то?

-Да послышалось тебе, Филипп. Огонь ревёт, видать. Сам же говоришь, находники церкву подожгли, - успокаивающе похлопал пономаря по плечу старик Василий, показав в улыбке крепкие белоснежные, совсем не старческие зубы.

 

Ну.......прям нет слов!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 

Искандер 1547, всего лишь полёт буйной фантазии))) и это я ещё не пил))))

 

У меня отличный самогон, могу спонсировать для развития таланта......

 

постараюсь))))