Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы ПМВ

В последнее время исследователи все чаще ставят вопрос о способности России успешно продолжать участие в Первой мировой войне накануне Февральской революции. Некоторые авторы, положительно отвечая на него, отмечают эффективность дисциплинарных мер военных властей и успешность политики «мобилизации» нации. По их мнению, все угрозы моральному состоянию русских войск исходили извне. Для подтверждения этого необходимы, однако, конкретные исследования, в том числе и такого явления, как дезертирство.

Накануне Первой мировой войны дезертирство в царской армии существовало и даже увеличивалось. Так, в 1911 г. за самовольные отлучки, побеги и неявку были осуждены 8 027, а в 1912 г. - 13 358 человек. После вступления России в войну проблема дезертирства стала еще более острой. В сентябре 1914 г. командующий Юго-Западным фронтом Н.И. Иванов отмечал большое количество бродящих солдат и целых групп, их распущенность, случаи мародерства. С фронта писали, что при отходе полков второй очереди солдаты разбегались по деревням целыми взводами; множество дезертиров появилось в Варшаве. Солдаты массами бежали с поездов, шедших на фронт. По оценке начальника штаба Юго-Западного фронта М.В. Алексеева, с поездов дезертировали 20% нижних чинов. Зимой 1914 г. власти были озабочены уже дезертирством с фронта.

Только Варшавским жандармско-полицейским управлением за декабрь 1914 г. - февраль 1915 г. были задержаны 3 500 дезертиров. На железных дорогах Юго-Западного фронта с 15 декабря 1914 г. по 15 января 1915 г. задержали 12 872 человек. Н.И. Иванов указывал, что большая часть задерживаемых сознательно уклонялась с пути следования к своей части, не желая нести не только боевую, но и никакую службу. Начальник штаба Ставки Н.Я. Янушкевич писал в марте 1915 г. начальнику Жандармского корпуса В.Ф. Джунковскому, что побеги с поездов нельзя остановить взысканиями с солдат или малоопытных начальников эшелонов (в большинстве случаев молодых прапорщиков). Единственной мерой, способной пресечь «это громадное зло», Янушкевич считал привлечение к строжайшей ответственности сельских и волостных властей за недонесение о появлении на родине нижних чинов без установленных документов.

Множество случаев дезертирства было отмечено во время «великого отступления» летом 1915 г., когда после тяжелых боев солдаты «разбредались», частью попадая в плен или совершая побеги домой. Начальник снабжений Юго-Западного фронта сообщал в мае 1915 г., что солдаты, отстав от своих эшелонов, самовольно занимают затем места в пассажирских вагонах, размещаются на площадках и даже на крышах. Фронтовые штабы фиксировали в донесениях массу дезертиров, скрывавшихся среди беженцев. Еще больший размах приобрело дезертирство с поездов, перевозивших маршевые роты, которые комплектовались из ратников ополчения. На Юго-Западном фронте эти побеги составляли по 500-600 человек с поезда, т.е. более половины состава. При этом не действовали никакие меры предупреждения побегов: солдаты спрыгивали с поездов на ходу, невзирая на выстрелы охраны. Как правило, беглецы находили убежище в собственных или чужих деревнях, где жили месяцами. Беглые, отсталые, бродяжничавшие солдаты толпами появлялись на железных и грунтовых дорогах и Северо-Западного фронта, внося в войска «тлетворный дух деморализации». «Несвоевременное принятие мер к устранению этого явления и промедление могут вызвать грозные весьма опасные для всей армии последствия», - предостерегало фронтовое начальство.

С осени 1915г. дезертирство сопровождалось беспорядками, мародерством, грабежами в тылу армии, что отчасти являлось следствием широкого участия войск в реквизициях имущества и поджогах полей с урожаем во время «великого отступления». Министр внутренних дел кн. Н.Б. Щербатов в сентябре 1915 г. оказался свидетелем «невероятной распущенности» солдатской массы под Оршей. Обращаясь в Ставку, он требовал очистить тыл от мародеров, не останавливаясь ни перед какими мерами и суровыми наказаниями, а самовольно отлучившихся и пребывающих без дела нижних чинов вернуть фронту. Тогда же командующий Западным фронтом сообщал о массе отсталых солдат, потерянных для армии, быстро деморализующихся, начинающих промышлять мародерством и даже бандитизмом, и требовал начать с этим борьбу «самыми быстрыми, радикальными, а в некоторых случаях и суровыми мерами». О массе самовольных отлучек нижних чинов и даже офицеров, о повсеместных беспорядках и поджогах в тылу в то же время телеграфировал начальнику снабжений Юго-Западного фронта Алексеев. Дезертирство проникло глубоко в тыл России: в декабре 1915 г. толпы бродячих солдат появились в Московском военном округе.

Глубокой осенью 1915 г. побеги солдат из эшелонов, идущих на пополнение действующей армии, еще более усилились. МВД придавало им «совершено исключи-тельное значение». В октябре был издан циркуляр, обязывавший полицию и жандармов оказывать всяческое содействие военным властям при охране эшелонов, а также принимать самые решительные меры для предотвращения побегов и задержания беглецов, которых следовало передавать местному воинскому начальнику. Заместитель начальника Главного штаба М.А. Беляев требовал от Главного военного прокурора принять «возможно более крутые меры» для прекращения побегов солдат с поездов внутри России. Фронтовое же начальство призывало не останавливаться «ни перед какими мерами и суровыми наказаниями, очистить тыл от мародеров, самовольно отлучившихся и пребывающих без дела нижних чинов», в том числе применять к бегущим меры телесного наказания до 50 розог, лишать их обычного материального обеспечения и т.п.

Зимой 1915-1916 гг. возникло новое явление: побеги с санитарных поездов легко раненых, которые либо бежали к себе в деревни, либо бродили по окрестным селениям. Весной 1916г. только на Юго-Западном фронте задерживали около 5 тыс. дезертиров в месяц. Волна дезертирства нарастала, с осени 1916 г. она стала особенно мощной и уже не ослабевала вплоть до конца войны. Ставка продолжала требовать «планомерных решительных мер» против нелегально шатающихся в тылу без дела солдат и призывала применять «самые суровые наказания военного времени».


Пойманные дезертиры

Дезертирство на разных фронтах имело различные формы. Так, на Юго-Западном и Румынском фронтах солдаты просто бежали домой, и сами ротные командиры признавали, что «умные повтикали, а дураки остались». На Западном же и особенно на Северном фронтах главным видом дезертирства было бродяжничество: солдаты под различными предлогами покидали свои части и вращались на театре боевых действий. Такая форма ухода от войны была связана с громадным масштабом позиционных работ на этих фронтах, с сильным контролем со стороны командования прифронтовой зоны и близостью столичного региона, позволявшего «раствориться» в нем. Здесь бытовали такие формы дезертирства, как самовольные отлучки, отставание от эшелонов, «командировки» за покупками, поездки без документов, или с просроченными документами, или с документами, подписанными не командиром части, или и вовсе по подложным документам, или не по направлению, указанному в документах, и т.п. «Легальные» дезертиры, составлявшие на Северном фронте 3/4 всех задержанных солдат, бродили по этапам, гражданским тюрьмам, гауптвахтам, куда они неоднократно попадали после очередной поимки. Являясь на этапы босыми и даже «голыми», они чуть ли не в первый день прибытия заново обмундировывались. Начальство полков применяло к утратившим обмундирование бродягам строгие наказания, до телесных включительно, но они не достигали цели. Потери обмундирования достигали «ужасающих размеров», так как солдаты часто продавали его гражданскому населению. Крестьяне некоторых деревень в прифронтовых губерниях были сплошь одеты в военную форму, что в свою очередь затрудняло поиск среди них дезертиров. Бродячие солдаты часто устраивались на работы в прифронтовых городах, жили в притонах с сожительницами или с проститутками, занимались кражами, грабежами, подделкой документов для других дезертиров, сбытом обмундирования, просили милостыню. В тылу фронта появились авантюристы из числа дезертиров, выдававшие себя за офицеров, агентов снабжения продуктами и т.п. Дезертиры легко включались в беспорядки на этапах и распределительных пунктах (например, в Гомеле и Кременчуге осенью 1916 г.). Повсеместными были оскорбления дезертирами полицейских и жандармов на железной дороге, вплоть до драк и выбрасывания их из поездов. Шайки дезертиров появились даже в Астрахани. На селе дезертиры, порою бывшие до войны известными хулиганами, сопротивлялись местным властям, подстрекали односельчан к бунтам, распространяли антивоенные настроения и т.п.

Особенно сильно притягивали бродяжный солдатский элемент Петроград и его окрестности. Для задержания дезертиров в Петрограде была создана специальная (вторая) комендатура, задерживавшая еженедельно свыше тысячи человек. Тем не менее бродяги-солдаты ежедневно заполняли улицы столицы, что часто бросалось в глаза современникам, оседали в многочисленных чайных, ночлежках, мелких мастерских, притонах, создавали шайки воров и грабителей. Нередко из-за них вспыхивали мелкие стычки и даже побоища с полицией (особенно часто это происходило накануне Февральской революции).

Сколько же всего было дезертиров в царской армии в годы Первой мировой вой-ны? Согласно данным Ставки, до весны 1917 г. их насчитывалось 195 тыс. В историографии количество дезертиров иногда оценивают в 1.5—2 млн. При этом советские авторы были склонны завышать число дезертиров, в то время как историки-эмигранты, напротив, занижать, доказывая, что дезертирство получило широкое распространение вследствие революции.

По всей вероятности, те цифры, которыми располагала Ставка, рассчитывались из числа задержанных при побеге с фронта в тыл. Так, на Северном фронте, согласно данным контрольных участков Двинского и Петроградского военных округов, с ноября 1915 г. по февраль 1917 г. были задержаны 56 176 человек. На Западном фронте, по данным Ставки, до марта 1917 г. задержали 13 648, на Румынском фронте - 67 845 человек. На Юго-Западном фронте, по сведениям, поступавшим от начальников военно-полицейских команд, местных губернаторов и начальников военных округов, к марту 1917 г. насчитывалось 64 582 задержанных дезертиров. К ним следует прибавить арестованных жандармами на железных дорогах внутри России (в 1915 г. - 148 803, а в 1916 г. - 74 753 человека). Таким образом, только по официальным данным военных и жандармских учреждений на фронте и в тылу были задержаны около 420 тыс. человек, что на порядок превышает количество дезертиров в германской (35-45 тыс.) и британской (35 тыс.) армиях.

Менее всего сведений о количестве дезертиров, осевших во внутренних губерниях России. По сведениям гражданских властей, на каждую деревню приходилось по одному, иногда по два и редко три найденных дезертира, т.е всего около 300 тыс. человек. В целом же по стране с конца 1914 г. до марта 1917 г. задерживалось и проживало по месту жительства около 800 тыс. дезертиров. Общая же цифра тех, кто перед революцией прошел путь дезертира, включая незадержанных, может составить 1—1.5 млн. Впрочем, почти все задержанные вновь отправлялись в армию, поэтому их нельзя считать полностью уклонившимися от военной службы.


Русские ловят дезертиров

Для борьбы с дезертирством гражданские и военные власти применяли различные правовые, организационные и репрессивные меры. Большое значение имело судебное преследование, поскольку дезертиры полагались на безнаказанность своих действий. Согласно ст. 136 Устава о наказаниях, за побег во время войны в районе военных действий в первый раз назначались наказания не выше 5 лет в исправительных арестантских отделениях, во второй раз - каторга до 20 лет, а в третий раз - смертная казнь. Наказанием же за побег вне района военных действий являлось заключение в военной тюрьме и дисциплинарных частях за первый и второй побеги, и отдача в исправительные арестантские роты за третий побег. При этом признание самовольной отлучки побегом обусловливалось лишь продолжительностью отсутствия независимо от цели отлучки, а само понятие побега имело формальный характер и не учитывало внутренние побуждения дезертира. В результате наказание для злостных дезертиров оказывалось слишком мягким, а при опозданиях, отлучках с целью повидаться с родными и т.п. слишком суровым. Реально же всякий побег, даже в районе военных действий, в первый раз наказывался лишь пребыванием в исправительных арестантских отделениях в течение нескольких месяцев, а в тыловом районе - заключением в военной тюрьме (порою всего на месяц).

М.В. Алексеев требовал «особого усиления» уголовной кары за уклонение во время войны от исполнения воинского долга, вплоть до смертной казни и бессрочной каторги, повышения наказания за неумышленное оставление службы, а также за повторные побеги хотя бы без наличия злого умысла (в том числе в тыловых районах, вне театра боевых действий). С 14 января 1916 г., согласно новой редакции законов о дезертирстве, побегом считалось самовольное оставление военной службы с целью уклонения от нее в действующей армии. Если такой цели не было, то отсутствие солдата до шести суток в мирное время, до трех суток во время войны и на сутки на театре военных действий признавалось самовольной отлучкой, которая наказывалась дисциплинарным взысканием. За побег во время войны теперь грозили каторжные работы (от 4-х до 20-ти лет) или смертная казнь. Различия между первым и последующим побегами уже не проводилось. Одновременно фронтовое начальство усилило наказания за побеги с поездов, вменяя беглецам в вину полученные при спрыгивании с вагонов увечья, которые рассматривались как умышленное причинение себе вреда для уклонения от службы. Однако, как показали последующие события, на практике доказать умышленность побега было невозможно, и военное правосудие оставалось бессильным перед реалиями современной войны.

На деле усиление наказаний за побеги было возможно только при эффективном судопроизводстве. Но на фронте старались избегать военно-полевых судов, передавая дела в корпусные суды, где они неизбежно затягивались. В случае побегов не с фронта, а из запасных частей, беглецов не предавали суду, а считали переведенным в другую часть. Главная же слабость судебного преследования состояла в том, что приведение в действие вынесенных дезертирам приговоров откладывалось до окончания войны, когда ожидался манифест об амнистии. В результате всех задержанных дезертиров вновь направляли в действующую армию.

Необходимость прекратить массовые побеги военнослужащих остро осознавалась как Военным министерством, отвечавшим за мобилизацию, так и МВД. Начальник отдельного жандармского корпуса Джунковский в своих циркулярах в 1914-1915 гг. неоднократно требовал от жандармов не только задерживать солдат без документов, но и наблюдать за теми, кто проявлял «особую склонность к агитационному собеседованию с нижними чинами».

Борьбу с дезертирством сильно затрудняло укрывательство бежавших как населением прифронтовых городов, так и, особенно, жителями родных мест. В силу малочисленности полиции МВД не могло сколько-нибудь эффективно этому противодействовать. Поэтому военные стали предпринимать собственные меры. С начала войны дезертиров задерживали, через этапных фронтовых комендантов препровождали в свои части и там уже судили. Однако система этапов охватывала только крупнейшие узлы сообщения на фронте и не соответствовала размаху дезертирства. Военное начальство полагало, что наилучшим средством для устранения возможности скрываться в тылу армий и затем продвигаться далее являлось установление непосредственно за позициями сплошных разъездов из смешанных жандармских дивизионов, казачьих частей, полицейских урядников и стражников эвакуированных местностей. Для объединения и большего контроля над этапной и военно-полицейской службой в тылу армий создавались контрольные районы (участки). 25 сентября 1915 г., согласно приказу № 37 командующего Северным фронтом, такие участки были созданы в Петроградском (Лифляндская, Эстляндская, Петроградская, Новгородская, Тверская и Ярославская губ.) и Двинском (Витебская и Псковская губ.) военных округах. Командовали участками генералы, напрямую подчинявшиеся начальникам штабов армий, чьи тыловые районы они возглавляли, отвечая за «фактическую и экстренную» ликвидацию обнаруженных беспорядков, предавая военно-полевому суду провинившихся в уголовных преступлениях и немедленно отправляя по этапу в свои части виновных в дезертирстве. Подобные участки под командой особо назначенных офицеров появлялись и в районе Западного фронта на направлениях Мозырь-Гомель, Минск-Смоленск, Слуцк-Рогачев, Минск-Могилев. Кроме того, на Западном фронте для поимки дезертиров все крупнейшие прифронтовые города (Смоленск, Бобруйск, Вязьма, Рославль, Орша, Гомель, Брянск) были разделены на участки. Их патрулировали особые военно-полицейские команды. На крупнейших железнодорожных узлах в прифронтовых районах также действовали особые части, получившие инструкцию рассматривать как дезертира любого военнослужащего без документов на право передвижения. На Юго-Западном фронте на узловых станциях были назначены ответственные за сопровождение и проверку воинских эшелонов генералы и штаб-офицеры. В то же время под началом наличных или эвакуированных офицеров жандармской железнодорожной полиции создавались летучие команды, проверявшие документы следующих за черту театра военных действий.

Однако поспешные меры, принятые сразу же после прекращения «великого от-ступления» осенью 1915 г., не принесли желаемого результата. Более глубокое устройство тыла началось зимой 1915 г. 27 ноября 1915 г. по приказу № 290 начальника штаба Верховного главнокомандующего в каждой армии в районах корпусных и армейских тылов создавались отряды военной полиции из чинов полевых жандармских эскадронов, железнодорожной и уездной полиции эвакуированных губерний. Началось разграничение армейских тыловых районов на этапные участки, а корпусных - на полковые и дивизионные. На небольших железнодорожных станциях появились по-движные военно-полицейские заставы. Предполагалось немедленно предавать беглых и мародеров военно-полевому суду при ближайшем этапном коменданте, упорядочить передвижение маршевых частей, следующих на пополнение, назначив для их сопровождения вооруженные команды.

Наиболее основательно тыл контролировался на Северном фронте, где одновременно с созданием контрольных участков 30 декабря 1915 г. была усилена деятельность военно-полицейских команд, подчинявшихся этапно-хозяйственным отделам армий. Военно-полицейские команды получили широкие полномочия и в отношении местного населения. Им поручалось регистрировать всех жителей в 3-верстной полосе от расположения частей полка, принимать меры против преступлений в отношении гражданских лиц как со стороны военных, так и штатских, устанавливать запрет на передвижение, занятие торговлей и проституцией. Во время боев они должны были возвращать в строй здоровых солдат, а также устраивать внезапные облавы в своих районах, посылая летучие дозоры для обнаружения беглых и препровождения их в корпуса. Летучим отрядам предписывалось применять к дезертирам и мародерам самые суровые наказания военного времени.

Для отправки дезертиров в действующую армию, согласно предписаниям Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) и Ставки, все уезды фронтов были приписаны к особым распределительным пунктам. Для Северного фронта таковым являлся Псков, для Западного - Гомель и Смоленск, для Юго-Западного - Киев, Жмеринка и Кременчуг, для Кавказского - Тифлис, Армавир, Александрополь и Екатеринодар. На указанные пункты задержанные направлялись воинскими начальниками и этапными комендантами тыловых районов фронтов. Команды беглых и нижних чинов «дурного поведения» отправляли под конвоем в Минский 101-й этап.

Но даже наличие столь разветвленной системы военно-полицейских команд не обеспечивало успеха в борьбе с дезертирством. Постоянные облавы в сельской местности не давали результатов из-за пассивности и малочисленности местных властей, а порою и их небескорыстного потворства дезертирам. Военное министерство продолжало требовать помощи войсковым командам от МВД. Для сопровождения задержанных не хватало конвоиров, мест заключения, продолжалась неразбериха на этапных пунктах и путях передвижения пересылаемых. В целом начальство тыла невысоко оценивало результаты борьбы с дезертирством. Не помогло и предоставление командирам запасных батальонов права пороть дезертиров для «облегчения управления ротами и исправления преступного элемента». Дезертирство, мародерство и разбои процветали в тылу армии. Спешно созданные ранней осенью 1915 г. контрольные участки не справлялись со своими функциями, а деятельность генералов, исполнявших в контрольных районах обязанности инспекторов с особыми полномочиями, вносила путаницу в работу обычных тыловых служб, ответственных за поддержание порядка. Усиление этапной и военно-полицейской службы привело к увеличению количества задержанных дезертиров, с которыми не знали, что делать. Сначала по указанию ГУГШ и дежурного генерала при Верховном главнокомандующем всех самовольно отлучившихся нижних чинов под усиленным надзором направляли в распоряжение дежурных генералов соответствующих фронтов. Однако количество задержанных к осени 1916 г. продолжало увеличиваться, а их проверка занимала слишком много времени. Посыпались предложения еще до выяснения личности отправлять дезертиров особыми командами под надлежащим конвоем на передовые позиции или хотя бы для фортификационных работ в виду неприятеля. 23 октября 1916 г. был издан приказ главнокомандующего Северного фронта, предписывавший зачислять дезертиров, личность и место службы которых не удалось установить, в запасные батальоны фронта, формировавшиеся начальниками этапно-хозяйственных отделов штабов армий. При этих запасных батальонах создавались нештатные роты и команды для содержания как «выясняемых», так и подозреваемых в совершении иных, кроме побега, преступлений. Такие же команды организовывались штабами армий и в войсковых районах. В них вводился суровый режим, существовавший в дисциплинарных частях, применялись телесные наказания; велись наиболее тяжелые работы, использовалось обмундирование, бывшее уже в употреблении, взамен обуви выдавали лапти. По сути, в обход действующих законов на фронте создавалось подобие дисциплинарных частей, условия пребывания в которых вынуждали бы солдат предпочесть отправку в свою часть.

Однако организовать работу в запасных частях не удалось из-за недостатка конвоиров. К тому же при неразберихе в переписке между частями, которую дезертиры увеличивали умышленным искажением личных данных, запасные батальоны быстро разбухали. Специальные роты при них рассматривались командованием как дисциплинарные части, куда с фронта стали присылать для исправления провинившихся солдат. Численность некоторых запасных батальонов и полков доходила до 20 тыс. человек, и начальник штаба Северного фронта опасался, что таким образом «можно в этих командах собрать целую армию». В целом идея особых частей, в которых дезертиры выдерживались бы перед отправкой на фронт, себя не оправдала. Дезертиры не только не исправлялись, а наоборот; обогащались преступным опытом.

Радикально проблему попытался решить осенью 1916 г. командующий Петроградским военным округом С.С. Хабалов. Дезертиров из частей округа, задержанных в его пределах, если они не совершили иных преступлений, кроме побега, он предлагал передавать для суда в свои части; задержанных из частей, находящихся вне Петроградского военного округа и также не совершивших иных преступлений передавать в запасные батальоны фронта, а дезертиров, совершивших уголовные преступления, предавать военно-полевому суду гарнизонов или начальников контрольных участков округа с немедленным исполнением приговора. Но и требования Хабалова натолкнулись на противодействие со стороны командующего Северным фронтом Н.В. Рузского. Он считал подчинение в судебном отношении Хабалову воинских чинов других округов коренным нарушением правил службы, согласно которым только непосредственный начальник нес ответственность за своих подчиненных. Рузский категорически возражал и против предоставления Хабалову прав командующего армией, что давало бы ему судебную власть над дезертирами. Несмотря на поддержку своих требований со стороны начальника снабжений Северного фронта [88], Хабалову не удалось получить запрашиваемые полномочия, которые, возможно, являлись частью его плана по нейтрализации нараставшего в Петрограде революционного движения.

Столь же плачевной была и судьба запасных частей после революции, когда считалось, что на волне революционного оборончества армия будет воевать более успешно, и из запасных частей начали спешно формировать маршевые батальоны, отправлявшиеся на фронт. Именно эти части оказали наиболее сильное дезорганизующее влияние на фронт, в результате чего командование стало требовать вернуться к приказу № 915. Однако помня печальный опыт дореволюционных запасных частей, военные опасались как отправления их солдат на фронт, так и оставления их в тылу. Некоторые военачальники предлагали создать в глубоком тылу настоящие дисциплинарные части, сосредоточив в них весь преступный элемент армии. Однако на такой опыт в условиях нараставшей революции военные власти не отважились, как и на создание штрафных частей, хотя такие предложения появились еще в октябре 1915 г. Появление же в августе 1917 г. запасных батальонов с куда более слабым, чем до революции, дисциплинарным режимом, фактически легализовало уклонение от пребывания на фронте.

В годы Первой мировой войны так и не было создано центральных органов по борьбе с дезертирством, все отдавалось на усмотрение начальников фронтов и армий К тому же отсутствовала согласованность в действиях различных структур. Военные власти оставались в плену старых понятий о дисциплине, не соответствовавших требованиям войны современного типа.

http://morved.livejournal.com/24460.html

 

А. Б. Асташов приводит динамику количества задержанных дезертиров (в неделю) по двум северным военным округам:

 

Видела в архиве ГАСО документы фонда 3239, оп.1 (1918-1927 -есть дело дезертирах, 1919 г. (№24 -76 л.). Не знаю, применяли ли это в царской России, а в гражданскую войну у семей дезертиров реквизировали скот и имущество. Попалось на глаза прошение (вроде бы, комитета бедноты) о возвращении матери дезертира какой-то части скота, т.к. у нее шестеро детей. В фонде военных учреждений, волостных военных комиссариатов за 1918-1920 гг. много приказов о розыске дезертиров. Белые бежали в одну сторону, а народ в другую...
В документах досоветского периода покопаться не удалось, "оцифровывается".
В ГАТО все же доберусь до списков рекрутов и призывников (есть с 1860 г. по отдельным волостям). Может, и дезертиры попадутся.

 

Членовредители Великой войны

Героизм и самоотверженность — лишь одна сторона войны. Боевые действия могут выглядеть красиво на страницах книги или на экране телевизора, но в реальности всё гораздо страшнее и прозаичнее. Вполне настоящая возможность быть убитым во время боя и существующие нормативные документы, регламентирующие призыв в армию и увольнение из её рядов, часто оказывались достаточной причиной для сознательного и добровольного причинения сильных телесных повреждений самому себе. Выбор между смертью и инвалидностью многими солдатами делался в пользу последней.

«Палечники» на марше

Нанесение нижними чинами русской армии себе самим (либо товарищами по предварительному сговору) ранений с целью утраты боеспособности и избежания несения боевой службы отмечалось ещё в годы русско-японской войны 1904–1905 годов. Находившийся на фронте в качестве военного врача писатель В. В. Вересаев в своих записках цитировал один из приказов главного начальника тыла:

«В госпитали тыла поступило большое число нижних чинов с поранениями пальцев на руках. Из них только с пораненными только указательными пальцами — 1200. Отсутствие указательного пальца на правой руке освобождает от военной службы. Поэтому, а также принимая во внимание, что пальцы хорошо защищаются при стрельбе ружейной скобкой, есть основание предполагать умышленное членовредительство…»


В. В. Вересаев во время русско-японской войны 1904–1905 годов.

Это же явление получило распространение и в годы Первой мировой войны. Возникновение его обычно относят к периоду «Великого отступления» 1915 года.
Опыт симуляции боевого ранения с целью отправиться в тыл был якобы перенят у австрийских войск и тогда же за него для «палечников» была введена смертная казнь.

В действительности же существуют свидетельства об инцидентах саморанений уже в ходе Восточно-Прусской операции 1914 года.
Например, штабс-капитан 7-го Сибирского сапёрного батальона В. М. Молчанов (в годы Гражданской войны в России – видный участник Белого движения) вспоминал:

«Я видел перевязочные пункты, где было полно наших раненых… И меня первым делом поразило, что сёстры страшно заботятся о них, а они все ранены в пальцы, это были полки второй очереди.
Я спрашиваю сестёр: «Чего вы нянчитесь с ними, ведь они же палечники! Они на воздух выставляют пальцы, чтобы их ранило…».

Кому война не по зубам

Тогда же самокалечение начало бытовать в тылу как способ избежать воинского призыва. Это иллюстрирует письмо некоего доктора Александра Вальпуха из Воронежа своему родственнику в Одессу.
Член Комиссии по освидетельствованию нижних чинов делился житейской мудростью с юношей – вероятно, племянником:

«Очень прошу Колю не быть легкомысленным… Лица без каких бы то ни было ясно выраженных недостатков идут в строй. Но есть могучая 54 статья по которой многих приходится освобождать.
Она гласит, что, если у лица окажется отсутствие не менее 10 зубов в одной челюсти или 14 зубов в двух, то оно считается негодным, причем зубы мудрости в счет не идут».

Молодому человеку настоятельно рекомендовалось позаботиться об удалении зубов даже с незначительными признаками кариеса.
«Он должен сейчас удалять понемногу испорченные зубы и потом подсчитать: осталось ли должное количество, указанное в статье 54. Конечно, чем больше удалить, тем лучше», – рекомендовал доброхот.
Впрочем, его увещевания были напрасны. Письмо Вальпуха в Одессу было перехвачено Главной военно-цензурной комиссией и не дошло до адресата.


Приёмный формулярный список младшего унтер-офицера Чаплыгина Фёдора Осиповича, 1883 г.р. из с. Снагость Снагостской волости Рыльского уезда.

Как можно убедиться, физических недостатков у него выявлено не было. Рвать же зубы для уклонения от призыва Чаплыгин вряд ли вздумал бы.
Он был убит в бою 25 августа 1914 г. Остались вдова Татьяна Александровна, малолетние дочь Любовь и сын Фёдор.

О дальнейшей судьбе одессита Коли Вальпуха можно только догадываться. Любопытно другое: ровно 100 лет спустя, 1 октября 2014 года, в России была принята действующая редакция «Требований к состоянию здоровья граждан при первоначальной постановке на воинский учёт, призыве на военную службу…». И в разделе 2, в расписании болезней, «могучая 54 статья» – находится на своём прежнем месте.

Тщетные попытки борьбы

О «самострелах» до начала «Великого Отступления» не раз упоминал генерал Ю. Н. Данилов.

«К концу 1914 г… появились уклоняющиеся в виде палечников», — писал он, отмечая, что «уже в октябре-ноябре 1914-го года пришлось ввести суровые наказания за умышленное причинение себе или через другое лицо увечий или повреждений здоровья».

Одним из примеров упомянутых наказаний является параграф 2 приказа войскам 2-й армии Северо-Западного фронта № 173 от 20 ноября 1914 г. Текст его приводится с незначительными сокращениями:

«Мною замечено, что нижние чины под тем или иным предлогом во время боя покидают строй, одни в качестве сопровождающих раненых, другие с самыми незначительными ранениями, большей частью в руки.
Кроме того наблюдались случаи саморанения огнестрельным или холодным оружием.
Подобное отношение к своему долгу считаю недопустимым, бесчестным и подлым в отношении к товарищам, которые на местах умирают смертью честных и славных воинов, преступной перед дорогой нашей Родиной и обожаемым Монархом, за которых дерется теперь вся Россия.
Поступков таких в русской армии не должно быть: посему предписываю командирам частей… членовредителей сейчас же предавать полевому суду и расстреливать, как подлых изменников».

Военные власти полагали, что на фронте членовредительство не примет большого распространения, надеясь, что можно будет одолеть его ещё «на подступах к передовой». Для этого в военных госпиталях вводился строгий режим проверки возможных симулянтов. Например, у солдат из числа великорусских крестьян основной формой саморанений были «порубы» частей тела. Обычно те ссылались на случайные травмы при хозяйственных работах, что было сложно опровергнуть.


Раненые русские солдаты. Не был ли воин на переднем плане «палечником»?..

На практике «самострелы» подчас не только не оказывались под судом, но и удостаивались наград. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич-младший порой встречал проходившие санитарные поезда. Обходя вагоны, он вручал по одному знаку отличия Военного ордена Св. Георгия примерно на 5–8 легкораненых нижних чинов. В результате солдаты, решившиеся на самокалечение, дабы покинуть передовую, иногда оказывались георгиевскими кавалерами.

Развитие «искусства» саморанения

Неудачи русской армии в кампанию 1915 года и начало «Великого отступления» привели к всплеску саморанений, ставших многочисленным явлением. История прапорщика К., разоблачённого генералом А. А. Свечиным, была лишь одним из многих примеров.

Известный впоследствии красный партизан Бадила Гагиев в своей автобиографии описал договорённость с эскадронным писарем Степановым о нанесении друг другу ранений из винтовки. Для большей правдоподобности было решено прострелить Степанову руку, а Гагиеву – ногу. Последний выстрелил по пальцам руки товарища с расстояния. Пуля оторвала Степанову два пальца и он, страдая от боли, лишился возможности ранить Гагиева.

Данный эпизод любопытен хитростью, к которой прибегли уклонисты – стрельбе с расстояния. На тот момент для военных врачей не составляло труда идентифицировать ранение как «самострел» по пороховому осадку на кожных покровах вокруг раны. Изобличённые поначалу объясняли его наличие ранением разрывной пулей. Однако в дальнейшем было установлено, что при попадании в тело она оставляет ожог на коже вокруг выходного отверстия раны.


«Отъезд раненых». Открытка 1915 года

Искусство нанесения саморанений прогрессировало, росло и их число. Видный военный специалист Генерального штаба генерал-майор П. И. Изместьев отмечал: «Тысячи так называемых палечников отстреливают себе пальцы, рубят их, вырывают зубы, растравляют раны, чтобы уйти из боя…». Зачастую же в самокалечении видели возможность вообще избежать призыва.

Врачи указывали и на некоторые характерные приёмы саморанений. При выстрелах злоумышленники обёртывали руку мокрой тряпкой во избежание ожогов. Стрельба через деревянную доску давала гладкий огнестрельный канал. Другие проделывали отверстия в жестяной коробке, приставляли её к руке и сквозь дырку направляли ствол. Однако не стояла на месте и медицинская экспертиза, призванная уличить уклонистов в преступном членовредительстве. До кого вряд ли могли дотянуться руки военных врачей, так это до русских военнопленных в неприятельском плену. Те тоже прибегали к саморанениям, движимые сложными мотивами… Какими именно — будет рассказано уже в следующей статье.

Вариации на тему самострела в плену

Схожие с самокалечением в действующей армии явления бытовали и среди русских военнопленных.
Стремясь избежать тяжёлой работы, особенно в шахтах и на промышленных предприятиях, они симулировали различные заболевания, подчас нанося серьёзный вред своему здоровью.

«Пленные выливали на себя кипяток, курили пропитанные маслом сигареты для нагнетания температуры…
С помощью химических составов, используемых в производстве, они стимулировали нарушение работы желудка или сердца», – сообщает исследователь проблематики военного плена в Первую мировую войну О. С. Нагорная.

Известны примеры того, как русские военнопленные калечили себя, полностью утрачивая работоспособность. Генерал П. Н. Краснов, находясь в эмиграции, воспроизводил рассказ беспалого солдата:

«Как взяли в плен, послали меня на завод… Узнал: пули на союзников точат. Тогда я пришёл и сказал: «Работать больше не буду. Это против присяги, а против присяги я не пойду». <…>
Перекрестился, взял топор в левую руку, правую положил на чурбан. И — за Веру, Царя и Отечество, отхватил все пальцы».

Мемуаристом проводилась зримая аналогия со знаменитой скульптурой В. И. Демут-Малиновского «Русский Сцевола» — воином Отечественной войны 1812 года в образе античного героя, отрубающим себе руку с неприятельским клеймом. Однако причины тому в годы Первой мировой войны были более прозаичными. Пленные отказывались трудиться на оружейных предприятиях противника, опасаясь наказания по возвращению домой. Они предпочитали увечье или даже смерть причинению вреда оставшимся на родине семьям.


Сюжет о «русском Сцеволе» был весьма популярен в изобразительном искусстве 1-й пол. XIX века. Пример – рисунок И. Теребенева, 1813 год

Впрочем, примеры такого рода были редки. А какие масштабы приобрели саморанения на фронте?

Масштаб трагедии

Историк А. Б. Асташов отмечал, что сокрытию умышленного членовредительства способствовала особенность современной войны, в ходе которой более половины ранений приходилось на конечности.
В Русско-японской войне 1904–1905 годов средний процент попаданий в руки варьировался в пределах 29–39%.
В Первую мировую во французской и американской армиях этот показатель составлял 31–37%, в английской и немецкой – несколько меньше, и средний процент не превышал 35%.
Однако в русской армии в 1914–1917 годах показатели были иными:

«Количество ранений в верхние конечности составляло от 45% до 55,8%…
Таким образом, 10–16% (сверх «обычных» 35%) «легкораненых» являлись следствием «саморанений», что составляет от общей цифры в 2 588 538 раненых за войну 260–400 тыс. «палечников».

Эта цифра огромна. Для сравнения: общие потери русской армии убитыми и ранеными в кровопролитнейшей Варшавско-Ивангородской операции 1914 года составили 230 853 человека.


Перевязка в лазарете № 10 для раненых на фронтах Первой мировой войны. Самара, 1915 год

7 декабря 1915 года был издан приказ главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта № 170:

«Согласно донесений строевого начальства, за последнее время участились случаи ранения пальцев рук и ладоней, причём во многих случаях можно с большой вероятностью допустить членовредительство.
Обращая на это внимание командующих армиями, приказываю для борьбы с членовредителями пользоваться всеми установленными законом мерами до предания военно-полевому суду включительно».

О том, как этот приказ претворялся в жизнь, повествует одно из писем из действующей армии начала 1916 года:

«Вот дела. Вот ужасы. Просто глазам не веришь. В Крымском полку в виду товарищей расстреляли одного солдатика и у нас на днях тоже…
Представьте себе молодого парня, у которого еле пробиваются усы, с земляным цветом лица от пережитых предварительно внутренних волнений под арестом. К нему подходит священник исповедать его, но он ни звука не говорит, только плачет. На повторённый священником вопрос — сам ли он себя ранил, он ответил 4 раза отрицательно, что себя он не ранил.
Его подвели к столбу, начали вязать, но он отстранил вяжущих и сказал, что не убежит, постоит и сам, потом завязали глаза, а стоявшие в стороне 4 офицера махнули рукой и не стало человека-птенца, только начавшего жить…
Доказательством тщеты этой меры послужило следующее: на другой день опознано ещё четверо самораненых да ещё 9 бывших уже при околотке, которые с той же твёрдостью ждут своей очереди, но их всех, кажется, отпустят…».

Нелёгкий выбор между честностью и клятвой Гиппократа

По сравнению с приказом по 2-й армии конца 1914 года в приказе 1916 года формулировки были значительно откорректированы и смягчены. Сам факт появления на перевязочных пунктах большого количества легкораненых в верхние конечности солдат отнюдь не всегда трактовался медиками как всплеск «самострелов». Это могло стать следствием и столкновения с противником, после которого тяжелораненые нижние чины и офицеры попросту были не в состоянии покинуть поле боя и оказывались в плену.


Раненые Первой мировой. Временный госпиталь в частном училище Мазинга, Москва

Поводом же для рассуждений об «эпидемии самострелов» могло служить лишь наличие большого числа однообразных, нанесённых в определённое место ранений. При этом даже видные специалисты в области военно-полевой хирургии признавали: факт выстрела в руку либо ногу из винтовки в упор не является определяющим, так как неизвестно, кто нажал на спусковой крючок и не был ли этот выстрел случайным.

Командование частей Действующей армии было настроено явно критически в отношении подобной щепетильности военных врачей. «Врачи часто неохотно ведут борьбу с самострелами, не понимая, какое разложение вносит в роту эвакуация хотя бы одного самострела, провоцируя появление десятка новых», – писал генерал А. А. Свечин, и вряд ли так считал лишь он один. Впрочем, порой медики действительно шли на осознанный подлог. Один из них сокрушался:

«Прямо беда… Строевое начальство требует от нас точного заключения, стоит ли передо мной настоящий раненый или «палечник».
Ну могу ли я с лёгким сердцем засвидетельствовать последнее, прекрасно сознавая, что этим я подвожу его под расстрел? Ну и кривишь душой…».

Эпидемия

Однако главной причиной распространения членовредительства в Действующей армии было не пренебрежение медиков подобными инцидентами, а снижение общего уровня подготовки войск, обученный запас которых был израсходован уже к весне 1915 года. Именно падение качества личного состава, подчас даже полное незнакомство ратников второго разряда с военным делом, приводило к росту числа как дезертиров и добровольно сдававшихся в плен, так и «палечников».


Фотографии самострелов Первой мировой в принципе редки, а групповая и вовсе уникальна. Фото И. И. Стабровского. 1917 год.
Несложно догадаться, что этим членовредителям уже не грозит ничего, и даже их раны — обработаны и перевязаны

В 1917 году, с учетом хаотизации армии, дезертирства и падения уровня дисциплины, выросло и число саморанений.

«Членовредители, как и «укунтуженные» (новая форма симуляции), вели себя уже откровенно нагло, <…> несмотря на недовольство больничного персонала, которому приходилось ухаживать не за настоящими больными и ранеными, а за фактическими изменниками родине»,– отмечает исследователь А. Б. Асташов.

Справедливости ради, следует упомянуть, что схожая картина наблюдалась и в кайзеровской армии год спустя. Там в августе 1918 года лишь зафиксированные случаи членовредительства исчислялись тремя с половиной тысячами, а три месяца спустя эта цифра превысила 5100 инцидентов. Разница заключалась в том, что в Россию с окончанием Великой войны мир так и не явился.

http://warspot.ru/4669-chlenovrediteli-velikoy-voyny
http://warspot.ru/4670-raneny-po-sobstvennoy-vole-masshtab-epidemii

 

Илья Ефимович Репин: Дезертир. 1917