Имение Загорье. Любавичская волость. 1907 год С этим местом связана трагическая история семьи Вячеслава Ивановича Иванова, одного из идейных вдохновителей «Серебряного века». Летом 1907 года он вместе со своей женой Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Аннибал, изменив свое решение отдыхать в Крыму приезжает в имение Загорье, находящееся в нескольких верстах от местечка Любавичи. О жизни и творчестве В.И. Иванова и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал имеется достаточно много информации, в том числе и в интернете. Я же хотел бы остановиться на описании окрестностей имения и жителях данной местности, встречающихся в дневниковых записях и письмах участников этих событий. *** Вячеслав Иванович Иванов (1866 - 1949) - русский поэт-символист, философ, переводчик, драматург, литературный критик, доктор филологических наук. Посмотреть вложение В.И._Иванов.bmp Родился в семье землемера (геодезиста) Ивана Евстихиевича Иванова (1816—1871). Окончив Первую Московскую гимназию, продолжил обучение сперва на историко-филологическом факультете Московского университета (1884—1886, два курса), затем в Берлинском университете (1886—1890), где, помимо филологии, много занимался историей под руководством Моммзена, а также философией. В 1896 году Гиршфельд и Моммзен приняли его диссертацию, но устный экзамен на учёную степень Иванов не сдавал. На мировоззрение Иванова наибольшее влияние оказали Ницше, Владимир Соловьёв, славянофилы, немецкие романтики (Новалис, Фридрих Гёльдерлин). Много путешествовал — начиная с 1891 года объехал значительную часть Европы (жил некоторое время в Афинах, затем в Женеве), посетил Палестину, Египет. Жил преимущественно в Италии и России (окончательно переселился в Италию в 1924 году). В 1893 году познакомился с Лидией Зиновьевой-Аннибал, поэтессой и переводчицей, спустя пять лет ставшей женой. Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал (1866 - 1907) — писатель, жена поэта, филолога и мыслителя Вячеслава Иванова. Посмотреть вложение Л.Д._Зиновьева_Аннибал.bmp Родилась в дворянской семье. В её жилах текла «голубая» кровь. Отец был родом из сербских князей. Мать, урожденная баронесса Веймарн была шведкой по отцу, а по материнской линии примыкала к семье Ганнибала – предка Пушкина. Брат отца был воспитателем цесаревича, а в последствии императора Александра III. Лидия получила домашнее образование. Недолгое время она училась в петербургской женской гимназии, откуда была исключена за строптивый нрав. В 1884 году Лидия Дмитриевна вышла замуж за своего домашнего учителя, Константина Семеновича Шварсалона. С Ивановым Лидия Дмитриевна познакомилась в 1893 г. в Риме, когда, бежав от мужа за границу, скиталась по Европе с тремя детьми. Мария Михайловна Замятина (1865-1919) - подруга Л. Д. Зиновьевой, до 1901 года - библиотекарь Высших Женских курсов, затем неотлучный спутник семьи Ивановых, их домоправительница и секретарь Вячеслава Иванова. Её дед проводил судебную реформу при Александре III. *** 21 мая Зиновьева-Аннибал пишет друзьям, что на лето они решили ехать в имение тетки М.М. Замятниной Загорье в Могилевской губернии на реке Березине. 28 мая М.М. Замятнина сообщала в Женеву Вере Шварсалон, которая еще заканчивала там процесс обучения: «Теперь Костя и Лидия в Финляндии у Чулковой Надежды Григорьевны, и мы с Лидией (Зиновьевой-Аннибал) большой наслаждаемся этими днями тишины. Тебе мама писала, что на лето мы едем к моей тете Лизе в Загорье, ты, может быть, помнишь, у меня были фотографии большие Загорья. Там мы можем занять или маленький домик в четыре комнаты или большой в 12 комнат - любой, какой будет удобнее нам». Посмотреть вложение Карта_1869_года.bmp Первой в Загорье в середине июня из Петербурга приезжают М.М. Замятнина с Костей Шварсалоном и Лидой Ивановой. Но уж совсем через недолгое время там оказались и Ивановы (В.И. и Л.Д.), о чем мы узнаем из дневниковых записей Замятниной. Загорье. 22 июня Вчера приехали Лидия и Вячеслав в Загорье. Дорога их очаровала. Вячеслав чувствовал себя страшно счастливым. Лидия, приехав, разрыдалась от счастья, так ей хорошо было. Пейзаж и вся природа Вячеславу кажутся меланхоличными, и такая близость природы подавила Вячеслава и он был очень нервен - допускал даже, что, может, через два дня уедет, был ветер и холодно сравнительно. Вечером яркий закат. Сегодня, солнце хотя только проглядывало, но было тепло. Вячеслав и Лидия пошли в рощу и наслаждались. Вячеслав находит, что его нервы уже начали успокаиваться, воздух живителен, по его словам. Провела с Вячеславом хороший час на верхнем башенном балконе. Я так тем счастлива - и мы тихо любовались архитектурностью березовой рощи, струями переливающейся на фоне солнечного заката листвы берез с одной стороны, далями по другую сторону. Идиллическая обстановка, существовавшая в Загорье, настраивала и Иванова, и Зиновьеву-Аннибал на работу. В июне Вячеславом Ивановым написано стихотворение «Загорье». ЗАГОРЬЕ Здесь тихая душа затаена в дубравах И зыблет колыбель растительного сна, Льнет лаской золота к волне зеленой льна И ленью смольною в медвяных льется травах. И в грустную лазурь глядит, осветлена, И медлит день тонуть в сияющих расплавах, И медлит ворожить на дремлющих купавах Над отуманенной зеркальностью луна. Здесь дышится легко, и чается спокойно, И ясно грезится; и всё, что в быстрине Мятущейся мечты нестрого и нестройно. Трезвится, умирясь в душевной глубине, И, как молчальник-лес под лиственною схимой, Безмолвствует с душой земли моей родимой. Зиновьева-Аннибал в конце июля писала друзьям: «Если выйти из нашего большого дома - терема Билибинского, наполовину отстроенного и покинутого зарвавшимся хозяином и где мы живем вдвоем - и выйти в поле, то увидишь совершенно круглый горизонт, и по всей шири круга - леса, леса, луга и поля… Тишина истинная, и зелень без края, и что-то очень серьезное и растворяющее душу… Постоянно куда-то тянет уходить, бродить или на лодке катать Вячеслава между сонными травами пруда…» «… Под большой террасой черный пруд, дальше дали далекие, зеленые, синие, лесные, лесные. Семья в домике через луг, за рекой. Вокруг нас с двух сторон лес, с третьей яблоновый сад». А вот как описывает увиденное в Загорье, приехавшая туда в июле Вера Шварсалон: «У нас в ближайшей окрестности нет очень больших лесов, но частые рощи, т.е. лески в несколько десятин. Очень красивые, из сосен и берез (они у нас называются: Вячеславья, Лидья, Марусья, Верья, Лидаверья, Мокрый черт (от негодованья на его болоты), Нова Сирья. Описывать пейзаж в общем мне не нужно, так как это обыкновенный русский пейзаж. Только здесь немножко холмисто или, так сказать, земля идет широкими волнами, чуть заметными, но очень красивыми. Не помню, описывала ли я само именье. Здесь три дома стоят на громадном зеленом двору полукругом, первый у выхода аллеи, которая идет с дороги, наш, большой, новый, "терем" в Билибинском стиле, очень красивый, весь пустой, с громадными комнатами, в котором живем Мама, Вячеслав и я, в среднем доме жила помещица Озмидова и вся их многочисленная семья. Еще есть маленький домик, вроде chalet, где жили Маруся, Костя и Лидия. Наш дом на холмике, а у подножия, между деревьев виден чудный пруд черного цвета (какая-то железная вода) с мостом из белой березы. А с другой стороны дома чудная роща, не дикая, но с длинными аллеями, образуемая тонкими, высокими березами». «Я по приезде сюда попала к настоящей русской помещичьей семье. Хотя мы едим отдельно, но мы все-таки постоянно видимся, они очень милые, в особенности старая Озмидова, хозяйка. Крестьяне ее очень любят». Из дневниковых записей Зиновьевой-Аннибал: 17 сентября - в Княжий лес к лесникам на паре. Кормили. 18. Пара наша ожидает нас для того, чтобы везти Вячеслава на научную беседу с раввином, а нас на примерку Вериноого коричневого платья в Любавичи. 19. К раввину в Любавичи на паре. 20. Верхом в Любавичи на паре. 23. Верхом на Копчике и кобыле. 25. В Любавичи вечером на паре. Вернулись в 8 ч. шагом в темноте. Куплено 2 пуда овса и обещано у Манштедтов еще 3 пуда. Было дано Гавриле на покупку 5-ти пудов овса в Любавичах 5 р. Но он вернулся, сказав, что там овса не нашел. Гром грянул внезапно. В ночь с 10 на 11 октября Зиновьева-Аннибал заболела скарлатиной. О.А. Дешарт в своей биографии Иванова, основанной на его рассказах, писала: «В соседней деревушке давно уже бушевала болезнь. Л.Д., верная своей страсти к лошадям, часто объезжала верхом окрестные селенья. Когда в знакомой ей деревне вспыхнула эпидемия, она стала там бывать постоянно, помогая матерям и уча их ухаживать за больными детьми. Она не думала о том, что в детстве у нее не было скарлатины». Л.Д. Зиновьева-Аннибал скончалась 17 октября 1907 года в имении Загорье. 19 октября брат Лидии Дмитриевны Александр Дмитриевич Зиновьев, бывший петербургским гражданским губернатором, высылает телеграмму могилевскому губернатору с просьбой содействовать перевозу тела в Петербург (в обход правил для обращения с телами умерших от заразных болезней). [SIZE=10pt]Продолжение следует[/SIZE]
Имение Загорье. Любавичская волость. 1907 год. (продолжение) Из воспоминаний В.К. Шварсалон о последних днях и смерти матери. Во вторник 9 октября мама была в последний раз в Любавичах пешком, вместо обыкновенного богомолья, с целью принести булок домой. Она ушла около 8 1/2 часов. Около 11 часов я вышла на дорогу навстречу к маме, спустилась до моста и, не видя наверху горышки у мельницы ее силуэта, свернула вместе с туда идущей Парфеновской Марфой в сад через калитку. Мы шли с ней по тропинке, и она изумлялась, что Мама любит ходить пешком так далеко и что была в Воскресенье совсем поздно при луне в Любавичах. Дойдя до того места, где Марфа должна была рубить капусту, я обернулась и увидела Маму совсем близко к нам, я побежала к ней. Я просила Маму рассказать ее авантюры, как это у нас всегда делалось. Приключений особенных у нее на этот раз не было крупных (в воскресенье Мама там узнала об убийстве одного урядника, потом об мужике, убитом пьяным на дороге). На этот раз помню только, что ее встретил какой-то еврей, радостно здоровался и звал к себе отдохнуть, и она никак не могла узнать, кто он. В среду мама себя чувствовала хорошо, настроенье было, если не ошибаюсь, светлое, веселое. Утром она ходила к мельничихе, звать ее стирать. И рассказывала с восторгом о прелестном домике, в котором она живет. Описывала эти полухаты - полудомики с крылечками, выстроенные Борисом для служащих мельницы. И говорила, что хотела бы вдвоем с Вячеславом на следующий год в таком поместиться, еще описывала старушку-мать и сестру и страх мельницы в темные ночи одинокой у дороги и жалела ее. Я легла, почитала немножко и заснула. Утром проснулась и встала рано, очень была этим рада, думала о длинном, хорошем дне с большой работой. Оделась и съела хлеба с медом, ожидая Маму, с которой всегда вдвоем пили чай в маленьком кабинете на столо-комоде. Потом услышала шум в ванной, но не захотелось встать, все ждала Маму, шум перестал, я удивилась и встала, пошла посмотреть. Я испугалась увидя ее полулежащей на полу. Ее тошнило, я и дала мыльной воды, спросила, что с ней, она тяжело начала говорить, что страшно болит голова и сильный жар, и рассказала, что всю ночь её тошнило и слабило и приходилось вставать каждый час и доползать до ванной. Потом я ей помогла дойти до кровати и она легла. Через несколько времени я услышала, что встал Вячеслав, он тихо оделся и вышел, он был испуган, но спокоен, и сказал, что нужно послать за доктором. Как раз появился тут брат Хаима, Вячеславу пришла мысль его сейчас же послать за доктором, он поехал сразу… Вошел доктор. Я ожидала увидеть любавического типа еврея с большой окладистой бородой, но он очень напомнил мне женевского типа студента-еврея, но чистого, опрятного… Он вошел к маме…посмотрел ее язык, и Мама спросила, не тифозный ли он, он уверил, что нет, и в конце концов решил, что, вероятно, ничего важного нет, просто инфлюенция, но что есть предположение о тифе, хотя весьма невероятное, "все-таки мы будем следовать режиму тифа, т.е. только молоко", - заключил он и посмотрел на грудь, где были красные маленькие пятна, обещающие сыпь. Мама сказала спокойно: "Это от скипидара, у меня всегда, у меня очень чувствительная кожа, я вчера вечером натерлась скипидаром". Мама последнюю неделю кашляла, она прятала это от Вячеслава и терлась скипидаром потихоньку, она говорила, что хочет предупредить ежегодный осенний мучительный кашель, который страшно мешает Вячеславу. Несколько дней кашель, кажется, уменьшился, но вот в среду она опять намазалась скипидаром. Я слышала, как мама рассказывала Шуру о моем пальце, потом Мама или Вячеслав говорили о том, что он только что приехал, а уже всем известен. Суббота. День перед приездом Надежды Григорьевны В этот день, должно быть, я ездила в Любавичи в тележке, сначала, кажется, отвезла доктора, который мне рассказывал, где учился (в Берлине) - когда мы въехали в деревню, стали выбегать из домов еврейки, протягивая руки и ругая его за то, что не идет к ним, и пытаясь его остановить. Доставали лекарства. Ждала у него долго прихода девушки, которую он обещал прислать, чтобы нанять, сначала сидела в столовой, в которую выходили 2 спальни узенькие, с кроватями, набитыми подушками, потом на кухне с его супругой, которая рассказывала, как висит над ее постелью звоночек, чтобы будить ночью, когда зовут доктора. Посылали старуху несколько раз, наконец, не дождавшись, пошли к Мосэке за эмалевыми чашками маме для молока. Поехали домой, остановившись у дома, где должна была жить девушка, выбежали их ко мне целых двое с матерями и стали ругаться на жаргоне, к счастью, проходил доктор в эту минуту, и указал по-немецки, какую взять. Мы поехали, сидя рядом, она сказала, что ее зовут Прасковья или Пашка, как хочу, я ее стала называть Паша. Приехав, стала варить ужин. Дальше этот день не помню. Было условлено послать вечером за доктором, если будет худо, известная температура и плохое самочувствие. Вячеслав написал письмо, прося приехать. Был вечер, я пошла на мельницу отослать с мужиком. Свет был слепительный от электрического фонаря. На дворе в густой грязи - тени лужи копошились с лошадьми, с трудом прошла внутрь. Оживленная работа и беготня - светло и весело сыплется мука. С трудом отыскала желающего и понимающего из стоящих вокруг мельника. Взял письма и клялся отвезти. Доктор не приехал. Говорил потом, что письмо получил в 2 часа ночи. Доктор приехал днем, нашел нужным сделать прививку ответственную дифтеритную, и находил это очень спешным, но и опасным вследствие чрезвычайно высокой температуры. Решили выписать другого доктора с ближайшей станции Руднева. Оказалось страшно трудным достать лошадей. Наши не были способны. Парфеновские посланы за Н.Г. Решено было, что я поеду с доктором, рядом, верхом к Манштетам попросить у них лошадей, кроме того, не было и молока и негде было достать. Поехали. Вячеслав просил меня скорей вернуться, я обещала, но радовалась возможности освежиться быстрой ездой. У Манштетов все было неудачно, все лошади были заняты. Молока не было. У Хаимкиной жены, которую встретила на дороге, тоже не было. Поехали в Любавичи, с Моське встретили, незнакомого, старшего брата Манштета, возвращающегося домой на рысаках. Казался такой чужой и враждебный, что не решилась его просить отдать лошадей, должно быть, усталых. Во всей деревне лошадей не было, пришлось послать извозца докторовского, который перепрег так одного коня. Я вернулась домой. Вечером приехала Н.Г. Мама все-таки от неожиданности немного испугалась ее. Потом говорила с ней. Говорила, что не переживет, если я заболею. Вечером я подошла к той двери с коридора и говорила с Мамой, она мне давала распоряженья насчет молока: ходить к Манштедтам на ферму каждое утро, когда я сказала, что можно, может быть, послать Петра, сына кухарки, Мама, выговаривая каждое слово с страшным трудом, стала возражать против, что он будет обманывать, по дороге может отпить часть и подлить воды. Это был последний мой с ней разговор. На следующее утро я рано пошла, думая сократить путь, краем скошенных черных земель осенних на ферму и вернулась по аллее и по большой дороге, где догнал меня доктор и подвез домой. Вечером Н.Г. сказала, что не имеет холодной воды (которую девушка приносила из пруда), а принуждена брать обычную. Оказывается, Паша трусила бегать на пруд, я пошла сама. Было очень плохо (маме) во вторник. Доктор раз приезжал, и опасался за сердце, и сказал, чтобы его вызвали, если поднимется пульс… Вячеслав… сказал, что нужно сейчас же привезти доктора, т.к. и температура и пульс поднялись и, кроме того, начался бред. Значит, нужно было не сомневаться и сделать вспрыскиванье камфарой. Я побежала на кухню заказать лошадей. Мальчикам говоря, спутала Копчик, Орлик и Трофимчик, улыбнувшись сквозь слезы на путаницу, но они смотрели на меня большими серьезными глазами. Одному из Парфеновцев велела сразу пригнать тройку в Любавичи что есть мочи, обещая вознаградить, а сама помчалась на Орлике галопом и карьером. Была уже ночь и тот же густой непроницаемый туман все обступал и колыхался, сдвигался на горизонте. Когда я выехала из леса, то услышала завывающий, пронзительный голос, который звал: "Мамка……… Мамка..а..а…", потом из тумана вынырнула фигура на дороге и спросила меня, не видала ли я бабы на пути. Я сказала, что нет, и фигура опять исчезла и стала звать вдаль - немного дальше на равнине перед Любавичем раздался опять тот же завывающий зов, но уже женский, и вырисовывающаяся неопределенно сбоку в поле фигура стала спрашивать, не видала ли я парня. У Моське я оставила лошадь, справилась, где доктор, и сказала еще лошадей на всякий случай. Потом пошла к доктору рядом. Он был дома или сейчас пришел, очень взволнованным голосом сказала ему, сколько температуры и сколько пульс, и что мы умоляем его немедленно приехать. Когда он посмотрел маму, он решил немедленно сделать вспрыскиванье, но когда он стал искать свою тонкую машинку, оказалось, что она исчезла, выпала, как он думал, по дороге. Положенье было очень тяжелое, ни одной минуты нельзя было терять, "Сердце может каждую минуту не выдержать такую температуру",- говорил Шур. У него пропала не сама машинка, но тончайшая проволочка, которую можно было заменить и другой, мы пошли с ним на мельницу и спросили там у Степана, но там ничего не удалось найти, назад возвращаясь, мы встретили извощика, привезшего нас, и велели ему поехать за ним в Любавичи. Была тоска, туман, дождь и грязь глубокая, доктор боялся провалиться и хотел даже вернуть лошадей, чтобы довезти нас домой. Потом оказалось, что все было у него преспокойно в кармане. В извиненье ему можно сказать, что он был так измучен эпидемией в Любавичах, которая все расширялась и где он был один, т.к. о земском докторе даже не говорили, такую он имел дурную репутацию. Маме все было хуже и хуже, и опять поднялся вопрос, поднятый уже несколько раз, о том, чтобы вызвать доктора из города. Но теперь сам Шур настаивал на этом и… предлагал известного доктора, живущего в Витебске. Решили вызвать доктора из Витебска. Составили ему телеграмму (говоря о "писательнице" или "жене литератора", не помню). На следующий день должен был выехать за ним Парфен со своей тройкой. Привезли машинку, сделали вспрыскиванье, но Маме было все хуже. Она бредила, пульс был перебоями, что было самым худшим знаком. Мы поужинали, причем не хватило вилок, я даже не сообразила купить вилку лишнюю в Любавичах, так что приходилось по очереди есть. Здесь, в этой бесконечной ночи у меня перепутались все часы. Не помню, где и как я спала, кажется, на стульях в столовой. Не помню, как прошло утро следующего дня. Потом к двум ей стало опять совсем плохо, т.е. доктор думал, что это агония. Тогда Вячеслав сказал, чтобы я поехала за священником, хотя очень сомневались, успею ли я приехать вовремя. Я поехала на наших лошадях. Приехала в Любавичи в дом каменного священника (при каменной церкви), и там сказала священнику, что мы его просим к моей умирающей матери. Он сказал, чтобы я посидела и подождала, что сейчас поедет его отец. Я присела в темной зале и ждала довольно долго. В соседней комнате, должно быть, столовой, шумно играли дети, мальчик и девочка, их унимала девочка-няня. Они капризничали, баловались. Потом пришел старик священник и мы поехали. Было совсем темно, дорога ужасная. Священник все время молчал. Я привыкла к нашей дороге, но мне как-то совестно было перед стариком, и я как-то извинялась. Лужи были такие, что приходилось объезжать их по крутому краю, так что коляска совсем накренялась на один бок. Старик все молчал или что-то мычал невнятно. То же, когда я извинилась, что проведу его через кухню (широкую, полуподвальную), так как парадный вход и коридор темны. Мы вошли. Священник приготовился к соборованию. Мы все встали на колени. Это все было очень быстро, я стояла на коленях с наклоненной головой. Мама приняла причастие и проглотила его. Вячеслав причастился с ней с ее губ. Священник уехал. Мы сидели в столовой. Доктор то входил к нам, то выходил и садился на стул. А потом помню только, что и комнаты Маминой вышел доктор или Надежда Григорьевна или оба и сказали позвать Вячеслава, т.к. Мама умирает, и позвали Вячеслава, и мы опять стояли на коленях, и я стояла с наклоненной головой, и Мама раза два дохнула длиннее и глубже и глуше обыкновенного, чуть приподнялась, вытянулась и упала назад, кажется, чуть-чуть набок. Все вынули часы и отметили: было 10 часов и ……… минут. Потом приехал другой доктор (маленький, поляк), уже поздно (перед вечером доктор и Надежда Григорьевна хотели послать телеграмму доктору, выписанному из Витебска, чтобы сказать ему не приезжать, т.к. они считали, что все безнадежно). Потом доктора поехали. Тут дни у меня совершенно путаются, ряд дней прошел в таких хлопотах. Я была в Любавичах. Еврей лавочник, через которого нужно было посылать телеграммы, начал говорить, когда я хотела известить Сережу (брата) в условленном городе: "Что вы делаете? Он бросится под поезд!" Но я все-таки послала телеграмму, как мы решили с Вячеславом. Потом я была у доктора, сидела дожидалась его, говорила со мной старушка кухарка. Потом приходил один из Манштетов и мы с Вячеславом говорили с ним в широкой передней. Он предложил сам, что его старший брат съездит за гробом в Витебск, подробно описывал, какой он может достать гроб, дубовый снаружи и металлический внутри (для перевоза) и с оконцем, как они достали для их сестры, умершей дома от скарлатины, т.к. мать не хотела верить, что она умерла действительно. Потом на следующий день перенесли Маму в кабинет и положили, как полагается, наискось к углу, кажется, на столе, во всяком случае, на чем-то высоком. Потом приходила баба, жена Свирида, красавица, в которую мы с Лидией были влюблены, и просила поклониться покойнице, но я сказала, что лучше завтра, когда будет панихида. Потом вечером должна была приехать Маруся (М.М. Замятина). Вячеслав написал ей письмо и послал с лошадьми. Я с Пашей ходила ночью топить домик-флигель, где Маруся должна была переодеться. Дом был захвачен мышами и вонь страшная. Печь мы никак не могли вдвоем растопить, и когда Маруся приехала, было еще холодно. Девушка по дороге мне рассказывала всякие истории скучнейшие, как она жила в Витебске и выслеживала воровку кухарку и доносила господам. За ночь еще накануне, кажется, выпал первый снег. В это утро приехал священник служить панихиду. Кроме нас, было несколько человек крестьян, был Свирид и плакал, жены его не было, и я очень плакала. Потом мы опять деятельно хлопотали. Ездили в Любавичи, ходила к "деревянному" батюшке просить его приехать на панихиду, т.к. мне тот не понравился - но это оказалось невозможным, потому что не входило в его приход). Потом (я дни перепутала) доктор говорил, что из предупреждения инфекции, которую и Маруся и я боялись, конечно, не для себя, и спрашивали, что делать? (нужно было запаять гроб. Он был металлический сверху белый). Обсуждались разные меры, например, Манштеты предлагали временно (все это - пока получится разрешение через дядю Сашу и Витебского губернатора везти гроб в С.-Петербург) поставить гроб в их кладбище в имении, где им было разрешено похоронить убитых каким-то несчастным случаем работников. Но было уже очень холодно и было решено держать просто окно открытым и потом запаять гроб. И я хлопотала, доставала кого-нибудь, чтобы запаять. Потом пришел кто-то и сказал, что пришли паять и что можно отложить до завтра, но я была полна какой-то деловой энергии, доходящей до сухости, и, преодолев с огромным трудом дремоту, встала и пошла в кабинет говорить с паяльщиком. Это был, кажется, наш молодой фотограф Степан с мельницы. Я энергично указывала ему что и как. Потом на следующий день еще мы ездили зачем-то с Сережей в Любавичи и шлепали там бесконечно по грязи. Потом было наконец решено, что я с Н.Г. поедем в СПБ вперед, т.к. лучше мне там быть, если я тоже заболею. Мы поехали с Н.Г. Вез нас Парфен на паре. Было очень приятно, освежительно ехать по сильному холоду (Маруся меня всю закутала), но ужасно грустно, особенно помню смесь этих двух чувств, когда мы после Любавич выехали на красивую аллею и ехали по густо обсыпавшимся листьям. На станции нужно было отправить телеграмму дяде Саше. На платформе я думала, глядя на товарные вагоны, как сюда Маму привезут. Из Загорья везли гроб очень торжественно и красиво. Манштеты предоставили своих лошадей и дроги ехали шагом - гроб был весь украшен еловыми ветвями. В Любавичах встречали 2 крестных хода - сначала из каменной, потом из деревянной церкви и провожали с торжественным пением за местечко». Похоронена Л.Д. Зиновьева-Аннибал была на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт - Петербурге. *** Этот рассказ имел бы более завершенный вид, если бы у упомянутых в нем персонажей к именам добавились и фамилии. Но об этом мы поговорим несколько позже.
Имение Загорье. Любавичская волость. 1907 год. (продолжение) Из воспоминаний В.К. Шварсалон о последних днях и смерти матери. Во вторник 9 октября мама была в последний раз в Любавичах пешком, вместо обыкновенного богомолья, с целью принести булок домой. Она ушла около 8 1/2 часов. Около 11 часов я вышла на дорогу навстречу к маме, спустилась до моста и, не видя наверху горышки у мельницы ее силуэта, свернула вместе с туда идущей Парфеновской Марфой в сад через калитку. Мы шли с ней по тропинке, и она изумлялась, что Мама любит ходить пешком так далеко и что была в Воскресенье совсем поздно при луне в Любавичах. Дойдя до того места, где Марфа должна была рубить капусту, я обернулась и увидела Маму совсем близко к нам, я побежала к ней. Я просила Маму рассказать ее авантюры, как это у нас всегда делалось. Приключений особенных у нее на этот раз не было крупных (в воскресенье Мама там узнала об убийстве одного урядника, потом об мужике, убитом пьяным на дороге). На этот раз помню только, что ее встретил какой-то еврей, радостно здоровался и звал к себе отдохнуть, и она никак не могла узнать, кто он. В среду мама себя чувствовала хорошо, настроенье было, если не ошибаюсь, светлое, веселое. Утром она ходила к мельничихе, звать ее стирать. И рассказывала с восторгом о прелестном домике, в котором она живет. Описывала эти полухаты - полудомики с крылечками, выстроенные Борисом для служащих мельницы. И говорила, что хотела бы вдвоем с Вячеславом на следующий год в таком поместиться, еще описывала старушку-мать и сестру и страх мельницы в темные ночи одинокой у дороги и жалела ее. Я легла, почитала немножко и заснула. Утром проснулась и встала рано, очень была этим рада, думала о длинном, хорошем дне с большой работой. Оделась и съела хлеба с медом, ожидая Маму, с которой всегда вдвоем пили чай в маленьком кабинете на столо-комоде. Потом услышала шум в ванной, но не захотелось встать, все ждала Маму, шум перестал, я удивилась и встала, пошла посмотреть. Я испугалась увидя ее полулежащей на полу. Ее тошнило, я и дала мыльной воды, спросила, что с ней, она тяжело начала говорить, что страшно болит голова и сильный жар, и рассказала, что всю ночь её тошнило и слабило и приходилось вставать каждый час и доползать до ванной. Потом я ей помогла дойти до кровати и она легла. Через несколько времени я услышала, что встал Вячеслав, он тихо оделся и вышел, он был испуган, но спокоен, и сказал, что нужно послать за доктором. Как раз появился тут брат Хаима, Вячеславу пришла мысль его сейчас же послать за доктором, он поехал сразу… Вошел доктор. Я ожидала увидеть любавического типа еврея с большой окладистой бородой, но он очень напомнил мне женевского типа студента-еврея, но чистого, опрятного… Он вошел к маме…посмотрел ее язык, и Мама спросила, не тифозный ли он, он уверил, что нет, и в конце концов решил, что, вероятно, ничего важного нет, просто инфлюенция, но что есть предположение о тифе, хотя весьма невероятное, "все-таки мы будем следовать режиму тифа, т.е. только молоко", - заключил он и посмотрел на грудь, где были красные маленькие пятна, обещающие сыпь. Мама сказала спокойно: "Это от скипидара, у меня всегда, у меня очень чувствительная кожа, я вчера вечером натерлась скипидаром". Мама последнюю неделю кашляла, она прятала это от Вячеслава и терлась скипидаром потихоньку, она говорила, что хочет предупредить ежегодный осенний мучительный кашель, который страшно мешает Вячеславу. Несколько дней кашель, кажется, уменьшился, но вот в среду она опять намазалась скипидаром. Я слышала, как мама рассказывала Шуру о моем пальце, потом Мама или Вячеслав говорили о том, что он только что приехал, а уже всем известен. Суббота. День перед приездом Надежды Григорьевны В этот день, должно быть, я ездила в Любавичи в тележке, сначала, кажется, отвезла доктора, который мне рассказывал, где учился (в Берлине) - когда мы въехали в деревню, стали выбегать из домов еврейки, протягивая руки и ругая его за то, что не идет к ним, и пытаясь его остановить. Доставали лекарства. Ждала у него долго прихода девушки, которую он обещал прислать, чтобы нанять, сначала сидела в столовой, в которую выходили 2 спальни узенькие, с кроватями, набитыми подушками, потом на кухне с его супругой, которая рассказывала, как висит над ее постелью звоночек, чтобы будить ночью, когда зовут доктора. Посылали старуху несколько раз, наконец, не дождавшись, пошли к Мосэке за эмалевыми чашками маме для молока. Поехали домой, остановившись у дома, где должна была жить девушка, выбежали их ко мне целых двое с матерями и стали ругаться на жаргоне, к счастью, проходил доктор в эту минуту, и указал по-немецки, какую взять. Мы поехали, сидя рядом, она сказала, что ее зовут Прасковья или Пашка, как хочу, я ее стала называть Паша. Приехав, стала варить ужин. Дальше этот день не помню. Было условлено послать вечером за доктором, если будет худо, известная температура и плохое самочувствие. Вячеслав написал письмо, прося приехать. Был вечер, я пошла на мельницу отослать с мужиком. Свет был слепительный от электрического фонаря. На дворе в густой грязи - тени лужи копошились с лошадьми, с трудом прошла внутрь. Оживленная работа и беготня - светло и весело сыплется мука. С трудом отыскала желающего и понимающего из стоящих вокруг мельника. Взял письма и клялся отвезти. Доктор не приехал. Говорил потом, что письмо получил в 2 часа ночи. Доктор приехал днем, нашел нужным сделать прививку ответственную дифтеритную, и находил это очень спешным, но и опасным вследствие чрезвычайно высокой температуры. Решили выписать другого доктора с ближайшей станции Руднева. Оказалось страшно трудным достать лошадей. Наши не были способны. Парфеновские посланы за Н.Г. Решено было, что я поеду с доктором, рядом, верхом к Манштетам попросить у них лошадей, кроме того, не было и молока и негде было достать. Поехали. Вячеслав просил меня скорей вернуться, я обещала, но радовалась возможности освежиться быстрой ездой. У Манштетов все было неудачно, все лошади были заняты. Молока не было. У Хаимкиной жены, которую встретила на дороге, тоже не было. Поехали в Любавичи, с Моське встретили, незнакомого, старшего брата Манштета, возвращающегося домой на рысаках. Казался такой чужой и враждебный, что не решилась его просить отдать лошадей, должно быть, усталых. Во всей деревне лошадей не было, пришлось послать извозца докторовского, который перепрег так одного коня. Я вернулась домой. Вечером приехала Н.Г. Мама все-таки от неожиданности немного испугалась ее. Потом говорила с ней. Говорила, что не переживет, если я заболею. Вечером я подошла к той двери с коридора и говорила с Мамой, она мне давала распоряженья насчет молока: ходить к Манштедтам на ферму каждое утро, когда я сказала, что можно, может быть, послать Петра, сына кухарки, Мама, выговаривая каждое слово с страшным трудом, стала возражать против, что он будет обманывать, по дороге может отпить часть и подлить воды. Это был последний мой с ней разговор. На следующее утро я рано пошла, думая сократить путь, краем скошенных черных земель осенних на ферму и вернулась по аллее и по большой дороге, где догнал меня доктор и подвез домой. Вечером Н.Г. сказала, что не имеет холодной воды (которую девушка приносила из пруда), а принуждена брать обычную. Оказывается, Паша трусила бегать на пруд, я пошла сама. Было очень плохо (маме) во вторник. Доктор раз приезжал, и опасался за сердце, и сказал, чтобы его вызвали, если поднимется пульс… Вячеслав… сказал, что нужно сейчас же привезти доктора, т.к. и температура и пульс поднялись и, кроме того, начался бред. Значит, нужно было не сомневаться и сделать вспрыскиванье камфарой. Я побежала на кухню заказать лошадей. Мальчикам говоря, спутала Копчик, Орлик и Трофимчик, улыбнувшись сквозь слезы на путаницу, но они смотрели на меня большими серьезными глазами. Одному из Парфеновцев велела сразу пригнать тройку в Любавичи что есть мочи, обещая вознаградить, а сама помчалась на Орлике галопом и карьером. Была уже ночь и тот же густой непроницаемый туман все обступал и колыхался, сдвигался на горизонте. Когда я выехала из леса, то услышала завывающий, пронзительный голос, который звал: "Мамка……… Мамка..а..а…", потом из тумана вынырнула фигура на дороге и спросила меня, не видала ли я бабы на пути. Я сказала, что нет, и фигура опять исчезла и стала звать вдаль - немного дальше на равнине перед Любавичем раздался опять тот же завывающий зов, но уже женский, и вырисовывающаяся неопределенно сбоку в поле фигура стала спрашивать, не видала ли я парня. У Моське я оставила лошадь, справилась, где доктор, и сказала еще лошадей на всякий случай. Потом пошла к доктору рядом. Он был дома или сейчас пришел, очень взволнованным голосом сказала ему, сколько температуры и сколько пульс, и что мы умоляем его немедленно приехать. Когда он посмотрел маму, он решил немедленно сделать вспрыскиванье, но когда он стал искать свою тонкую машинку, оказалось, что она исчезла, выпала, как он думал, по дороге. Положенье было очень тяжелое, ни одной минуты нельзя было терять, "Сердце может каждую минуту не выдержать такую температуру",- говорил Шур. У него пропала не сама машинка, но тончайшая проволочка, которую можно было заменить и другой, мы пошли с ним на мельницу и спросили там у Степана, но там ничего не удалось найти, назад возвращаясь, мы встретили извощика, привезшего нас, и велели ему поехать за ним в Любавичи. Была тоска, туман, дождь и грязь глубокая, доктор боялся провалиться и хотел даже вернуть лошадей, чтобы довезти нас домой. Потом оказалось, что все было у него преспокойно в кармане. В извиненье ему можно сказать, что он был так измучен эпидемией в Любавичах, которая все расширялась и где он был один, т.к. о земском докторе даже не говорили, такую он имел дурную репутацию. Маме все было хуже и хуже, и опять поднялся вопрос, поднятый уже несколько раз, о том, чтобы вызвать доктора из города. Но теперь сам Шур настаивал на этом и… предлагал известного доктора, живущего в Витебске. Решили вызвать доктора из Витебска. Составили ему телеграмму (говоря о "писательнице" или "жене литератора", не помню). На следующий день должен был выехать за ним Парфен со своей тройкой. Привезли машинку, сделали вспрыскиванье, но Маме было все хуже. Она бредила, пульс был перебоями, что было самым худшим знаком. Мы поужинали, причем не хватило вилок, я даже не сообразила купить вилку лишнюю в Любавичах, так что приходилось по очереди есть. Здесь, в этой бесконечной ночи у меня перепутались все часы. Не помню, где и как я спала, кажется, на стульях в столовой. Не помню, как прошло утро следующего дня. Потом к двум ей стало опять совсем плохо, т.е. доктор думал, что это агония. Тогда Вячеслав сказал, чтобы я поехала за священником, хотя очень сомневались, успею ли я приехать вовремя. Я поехала на наших лошадях. Приехала в Любавичи в дом каменного священника (при каменной церкви), и там сказала священнику, что мы его просим к моей умирающей матери. Он сказал, чтобы я посидела и подождала, что сейчас поедет его отец. Я присела в темной зале и ждала довольно долго. В соседней комнате, должно быть, столовой, шумно играли дети, мальчик и девочка, их унимала девочка-няня. Они капризничали, баловались. Потом пришел старик священник и мы поехали. Было совсем темно, дорога ужасная. Священник все время молчал. Я привыкла к нашей дороге, но мне как-то совестно было перед стариком, и я как-то извинялась. Лужи были такие, что приходилось объезжать их по крутому краю, так что коляска совсем накренялась на один бок. Старик все молчал или что-то мычал невнятно. То же, когда я извинилась, что проведу его через кухню (широкую, полуподвальную), так как парадный вход и коридор темны. Мы вошли. Священник приготовился к соборованию. Мы все встали на колени. Это все было очень быстро, я стояла на коленях с наклоненной головой. Мама приняла причастие и проглотила его. Вячеслав причастился с ней с ее губ. Священник уехал. Мы сидели в столовой. Доктор то входил к нам, то выходил и садился на стул. А потом помню только, что и комнаты Маминой вышел доктор или Надежда Григорьевна или оба и сказали позвать Вячеслава, т.к. Мама умирает, и позвали Вячеслава, и мы опять стояли на коленях, и я стояла с наклоненной головой, и Мама раза два дохнула длиннее и глубже и глуше обыкновенного, чуть приподнялась, вытянулась и упала назад, кажется, чуть-чуть набок. Все вынули часы и отметили: было 10 часов и ……… минут. Потом приехал другой доктор (маленький, поляк), уже поздно (перед вечером доктор и Надежда Григорьевна хотели послать телеграмму доктору, выписанному из Витебска, чтобы сказать ему не приезжать, т.к. они считали, что все безнадежно). Потом доктора поехали. Тут дни у меня совершенно путаются, ряд дней прошел в таких хлопотах. Я была в Любавичах. Еврей лавочник, через которого нужно было посылать телеграммы, начал говорить, когда я хотела известить Сережу (брата) в условленном городе: "Что вы делаете? Он бросится под поезд!" Но я все-таки послала телеграмму, как мы решили с Вячеславом. Потом я была у доктора, сидела дожидалась его, говорила со мной старушка кухарка. Потом приходил один из Манштетов и мы с Вячеславом говорили с ним в широкой передней. Он предложил сам, что его старший брат съездит за гробом в Витебск, подробно описывал, какой он может достать гроб, дубовый снаружи и металлический внутри (для перевоза) и с оконцем, как они достали для их сестры, умершей дома от скарлатины, т.к. мать не хотела верить, что она умерла действительно. Потом на следующий день перенесли Маму в кабинет и положили, как полагается, наискось к углу, кажется, на столе, во всяком случае, на чем-то высоком. Потом приходила баба, жена Свирида, красавица, в которую мы с Лидией были влюблены, и просила поклониться покойнице, но я сказала, что лучше завтра, когда будет панихида. Потом вечером должна была приехать Маруся (М.М. Замятина). Вячеслав написал ей письмо и послал с лошадьми. Я с Пашей ходила ночью топить домик-флигель, где Маруся должна была переодеться. Дом был захвачен мышами и вонь страшная. Печь мы никак не могли вдвоем растопить, и когда Маруся приехала, было еще холодно. Девушка по дороге мне рассказывала всякие истории скучнейшие, как она жила в Витебске и выслеживала воровку кухарку и доносила господам. За ночь еще накануне, кажется, выпал первый снег. В это утро приехал священник служить панихиду. Кроме нас, было несколько человек крестьян, был Свирид и плакал, жены его не было, и я очень плакала. Потом мы опять деятельно хлопотали. Ездили в Любавичи, ходила к "деревянному" батюшке просить его приехать на панихиду, т.к. мне тот не понравился - но это оказалось невозможным, потому что не входило в его приход). Потом (я дни перепутала) доктор говорил, что из предупреждения инфекции, которую и Маруся и я боялись, конечно, не для себя, и спрашивали, что делать? (нужно было запаять гроб. Он был металлический сверху белый). Обсуждались разные меры, например, Манштеты предлагали временно (все это - пока получится разрешение через дядю Сашу и Витебского губернатора везти гроб в С.-Петербург) поставить гроб в их кладбище в имении, где им было разрешено похоронить убитых каким-то несчастным случаем работников. Но было уже очень холодно и было решено держать просто окно открытым и потом запаять гроб. И я хлопотала, доставала кого-нибудь, чтобы запаять. Потом пришел кто-то и сказал, что пришли паять и что можно отложить до завтра, но я была полна какой-то деловой энергии, доходящей до сухости, и, преодолев с огромным трудом дремоту, встала и пошла в кабинет говорить с паяльщиком. Это был, кажется, наш молодой фотограф Степан с мельницы. Я энергично указывала ему что и как. Потом на следующий день еще мы ездили зачем-то с Сережей в Любавичи и шлепали там бесконечно по грязи. Потом было наконец решено, что я с Н.Г. поедем в СПБ вперед, т.к. лучше мне там быть, если я тоже заболею. Мы поехали с Н.Г. Вез нас Парфен на паре. Было очень приятно, освежительно ехать по сильному холоду (Маруся меня всю закутала), но ужасно грустно, особенно помню смесь этих двух чувств, когда мы после Любавич выехали на красивую аллею и ехали по густо обсыпавшимся листьям. На станции нужно было отправить телеграмму дяде Саше. На платформе я думала, глядя на товарные вагоны, как сюда Маму привезут. Из Загорья везли гроб очень торжественно и красиво. Манштеты предоставили своих лошадей и дроги ехали шагом - гроб был весь украшен еловыми ветвями. В Любавичах встречали 2 крестных хода - сначала из каменной, потом из деревянной церкви и провожали с торжественным пением за местечко». Похоронена Л.Д. Зиновьева-Аннибал была на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт - Петербурге. *** Этот рассказ имел бы более завершенный вид, если бы у упомянутых в нем персонажей к именам добавились и фамилии. Но об этом мы поговорим несколько позже.
Имение Загорье. Любавичская волость. 1907 год Комментарии «Замятнина сообщала в Женеву Вере Шварсалон, которая еще заканчивала там процесс обучения: Теперь Костя и Лидия в Финляндии у Чулковой Надежды Григорьевны» Сергей, Вера и Константин, дети Л.Д. Зиновьевой-Аннибал и К.С. Шварсалона. Лидия, дочь Л.Д. Зиновьевой-Аннибал и В.И. Иванова. Чулкова Надежда Григорьевна, жена писателя Г.И. Чулкова, переводчик. «Если выйти из нашего большого дома - терема Билибинского», «наш, большой, новый, "терем" в Билибинском стиле, очень красивый, весь пустой, с громадными комнатами» Билибин Иван Яковлевич (1876 - 1942) , художник, иллюстратор русских народных сказок «Василиса Прекрасная», «Иван-царевич, Жар-птица и Серый волк», «Царевна лягушка», «Сказка о царе Салтане» и др. «решили ехать в имение… Загорье в Могилевской губернии на реке Березине» Озмидов Владимир Лукич, действительный статский советник, православный, владелец им. Загорье Оршанского уезда по купчей крепости с 1871 года; водяная мельница и суковальня (Список землевладельцев Могилевской губернии, 1882 г.); почетный мировой судья, в должности с 1886 года, окончил курс Мих. артил. академии (Памятная книжка Могилевской губернии на 1898 г.). «мы едем к моей тете Лизе в Загорье», «в среднем доме жила помещица Озмидова» Озмидова Елизавета Афанасьевна, жена д. ст. сов., православная, почетный член Могилевского губернского и Оршанского уездного комитетов попечительства о народной трезвости (Памятные книжки Могилевской губернии на 1906-1916 г.г.). «Описывала эти полухаты - полудомики с крылечками, выстроенные Борисом для служащих мельницы» Озмидов Борис, дворянин, им. Загорье Любавичской волости Оршанского уезда (Список садовладельцев Могилевской губернии, 1911 г.). По всей видимости сын В.Л. Озмидова «Куплено 2 пуда овса и обещано у Манштедтов еще 3 пуда», «Решено было, что я поеду с доктором, рядом, верхом к Манштетам» Манчтет Петр Емельянович, дворянин, православный, владелец им. Белозеры Оршанского уезда по купчей крепости с 1876 года; корчма (Список землевладельцев Могилевской губернии, 1882 г.); Манчтет Александр Петрович, дворянин, православный, член Оршанского уездного съезда (5 участок), председатель Любавичского добровольного пожарного общества, им. Белозеры (м. Любавичи); Манчтет Григорий Петрович, дворянин, православный, член Оршанского уездного земского собрания, член Оршанского уездного комитетов попечительства о народной трезвости, им. Белозеры; Манчтет Николай Петрович, земской страховой агент 5 участка Оршанской уездной оценочной комиссии. (Памятные книжки Могилевской губернии на 1912-1916 г.г.). «Вошел доктор… Я ожидала увидеть любавического типа еврея», «Сердце может каждую минуту не выдержать такую температуру - говорил Шур» Шур Григорий Исидорович, вольнопрактикующий врач, м. Любавичи (Памятная книжка Могилевской губернии на 1907 г.). «о земском докторе даже не говорили, такую он имел дурную репутацию», «приехал другой доктор (маленький, поляк)» Ростковский Игнатий-Александр Карлович, коллежский советник, католик, сельский врач 2-го участка сельско-врачебной части Оршанского уезда, окончил университет, м. Любавичи (Памятные книжки Могилевской губернии на 1906-1911 г.г.). «Приехала в Любавичи в дом каменного священника (при каменной церкви)» Бочковский Александр Иоаннович, настоятель Любавичской Успенской православной церкви, окончил духовную семинарию (Памятные книжки Могилевской губернии на 1906-1916 г.г.). «Ездили в Любавичи, ходила к "деревянному" батюшке» Стратанович Иоанн, настоятель Любавичской Николаевской православной церкви (благочинный 4 округа), окончил духовную семинарию (Памятные книжки Могилевской губернии на 1906-1916 г.г.). И если с определением фамилий представителей привилегированного класса особых затруднений не было, по причине наличия достаточной информации в свободном доступе, то с определением фамилий крестьян всё гораздо сложней. Сведения об этих крестьянах могут находиться в фондах бывшего Могилевского областного архива, который сильно пострадал во время ВОВ. Есть ещё два источника, в которых могут содержаться сведения о выше упомянутых крестьянах: 1. Похозяйственные книги Любавичского сельсовета (сохранились с 1944 года); 2. Гос. архив Смоленской области, Ф. Р- 2379 (Земельная комиссия Любавичского волостного исполнительного комитета Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов м. Любавичи Смоленского уезда Смоленской губернии). Этот поиск сведений предполагает длительный процесс. А пока попытаемся установить некоторые фамилии, основываясь так сказать на «косвенных фактах». Сразу хочу сказать, что мои предположения (с большой долей вероятности) могут быть ошибочны. Но прежде несколько слов о мещанах. «Как раз появился тут брат Хаима», «пошли к Мосэке за эмалевыми чашками маме для молока», «У Манштетов…молока не было. У Хаимкиной жены, которую встретила на дороге, тоже не было. Поехали в Любавичи, с Моське встретили, незнакомого, старшего брата Манштета, возвращающегося домой на рысаках» По всей вероятности, Хаим и его брат Мосэк(а) (Моська, Мося - проиизводная от др. еврейского имени Моисей), по национальности евреи. И они являлись арендаторами мельницы у Озмидовых. В то время такое явление было довольно частое. Зажиточные евреи из местечек брали у окрестных помещиков в аренду имения, мельницы, корчмы. Так в 1881 году суковальня Озмидова В.Л., находящаяся в д. Березина, была в аренде у мещанина Иоселя Мальцева. Теперь перейдем к «крестьянскому» вопросу. Мне представляется, что в имении работали крестьяне из близлежащей деревни Загорье (Протасово) – см. карту 1869 года. Возможно и из деревень Б. и М. Березина. На карте 1923-1929 годов д. Загорье (Протасово) называется уже Портасово. В неполном и не совсем достоверном «Списке населенных мест Могилевской губернии, 1908 г.» эти деревни отсутствуют. А вот в «Справочнике административно - территориального устройства Смоленской области, 1981 г.» указано, что д. Протасово до 1917 г. входила в состав Любавичской волости Оршанского уезда, с 1939 г. в составе Любавичского с/с Руднянского района, упоминается в систематических справочниках (крайние даты) - 1908 – 1979 г.г.; Д. Загорье с 1939 г. в составе Любавичского с/с Руднянского района, упоминается в систематических справочниках (крайние даты) – 1930-е – 1975 г.г. В том же справочнике в составе Любавичского сельсовета на 1 января 1979 года указаны деревни Портасово и Загорье входящие в совхоз «Флеровский». Согласно «Справочника административно - территориального устройства Смоленской области, 1993 г.» деревни Портасово и Загорье входят в совхоз «Флеровский» Любавичского с/с. Посмотреть вложение 1980_е_года.bmp «Было дано Гавриле на покупку 5-ти пудов овса в Любавичах 5 р.» В КП Смол. области по Руднянскому р-ну, значится Фроленков Владимир Гаврилович, уроженец д. Портасово, погиб в 1945 г. «мы пошли с ним на мельницу и спросили там у Степана», «наш молодой фотограф Степан с мельницы» На сайте ОБД-Мемориал есть сведения о Портасове Алексее Стефановиче (Степановиче), 1913 г.р., уроженце д. Портасово Руднянского р-на Смоленской области, пропавшем без вести в 1941 году. «я вышла на дорогу навстречу к маме, спустилась до моста и, не видя наверху горышки у мельницы ее силуэта, свернула вместе с туда идущей Парфеновской Марфой», «Одному из Парфеновцев велела сразу пригнать тройку в Любавичи» На сайте ОБД-Мемориал есть сведения об Кунаеве Сидоре Парфеновиче, 1904 г.р., уроженце д. Загорье Руднянского р-на Смоленской области, погибшим 03.12.1943 г., отец Кунаев Парфен Дмитриевич проживает по месту рождения сына. Фамилию в тексте донесения о потерях можно прочитать и как Купаев. В КП Смол. области по Руднянскому р-ну, значится Купаева Анастасия М., д. Загорье, погибла во время оккупации.
