22 сентября исполнится 100 лет со дня оккупации г. Зеи японскими интервентами. Этому предшествовали события октября 1917 года, когда власть в Петрограде перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. Затем начался переход власти в руки Советов по всей территории бывшей Российской империи. К осени 1918 года советская власть на Дальнем Востоке была подавлена вооружённой коалицией Англии, США и Японии, которые поделили территорию на зоны своего влияния. Приамурье оказалось в сфере интересов Японии, оставаясь последним оплотом Советов. 18 сентября японскими войсками был взят Благовещенск, 19-го – Свободный, а 22-го – Зея. О событиях тех дней рассказывает очевидец Анфиса Улискова, а записал их её сын – Анатолий Улисков, родившийся в 1923 году в Заречной Слободе. «Стояла сухая хорошая погода. Вода в Зее была маленькая. Уборочная страда уже заканчивалась, лишь кое-где в огородах оставались ещё не выкопанная картошка да не снятая капуста. Накануне мы договорились со знакомыми, что назавтра будем копать картошку. В городе мы огорода не имели, а сажали её у них в Заречной. Условились, что утром выйдем на берег Зеи и покричим, чтобы нам подали лодку. Так и сделали. Мы с отцом и братом рано утром пришли на косу напротив дома Усмановых и начали кричать, но на противоположном берегу никого не было. Потом появился человек (через реку не разобрали, кто это был) и стал махать руками, показывая какие-то знаки. Мы продолжали кричать, что нам нужна лодка, но из-за реки продолжали сигналить руками, чтобы мы уходили. Мы ничего не могли понять, а потом нас охватила тревога. Стали оглядываться по сторонам и обратили внимание, что на всём берегу не было ни души: ни прохожих, ни проезжих, что было необычно. Вдруг увидели, что по косе кто-то бежит и машет нам руками. Оказалось, что это мама. Мы её узнали и бросились навстречу. Она, запыхавшись, ещё не добегая до нас, начала кричать: «Уходите скорее, в городе японцы». Все вместе мы побежали домой. Там от дедушки и соседей узнали, что ночью город заняли японцы, которые пришли пешком со станции Тыгды. Оказалось, что к утру они успели занять позиции по берегу реки от городского парка до пристани: выкопали окопы, установили орудия и пулемёты. Красные (руководство города), зная о превосходящих силах интервентов, ещё накануне ушли в тайгу. Дед всех нас заставил прятаться в подполье, справедливо считая, что незачем по-дурному погибать. И, действительно, вскоре началось. Сначала был расстрелян пароход с красноармейцами. Затем японцы, белогвардейцы и казаки, прибывшие из станицы Черняево, устраивали облавы и убивали на месте всех подозрительных, не говоря уже о раненых. Облавы продолжались до самой зимы. Дня через три-четыре после расстрела парохода, когда всё немного успокоилось, отец решил переправиться в Заречное, чтобы выкопать картошку. Нас удивило, что ни в дому Усмановых, ни в соседних домах, да и во всём селе не было ни одного человека. Оказывается, как только начался бой, все жители убежали в тайгу. Постепенно они стали возвращаться в свои дома, но японцы продолжали поиски красных. Через несколько дней задержали Филиппа Улискова, который шёл с уздечкой по улице, разыскивая своих лошадей. На нём была гимнастёрка, в которой он вернулся после службы в царской армии в начале 1918 года. На его счастье рядом находились жена и соседи, которые дружно стали доказывать японцам и белогвардейскому патрулю, что Филипп не партизан и не причастен к советской власти. С приходом японцев оживились сторонники буржуазной власти и её пособники. Начались доносы, аресты… Расстреливали попавших в плен сторонников и активистов советской власти, арестовывали сочувствующих большевикам. Тюрьма была переполнена, а в японской жандармерии, которая находилась на углу центральной площади и третьей улицы (нынешняя улица Ленина), шли допросы и пытки попавших туда людей. Был арестован, а затем расстрелян на окраине города Пётр Малых, у старого кладбища, на острове, черняевские казаки зарубили шашками Александра Белоусова, а его тело бросили в реку. В Заречной Слободе белогвардейцы отобрали дом у стариков Вотиных и устроили там «жандармерию» – так жители села стали называть этот дом. Алексей Головченко – первый пособник интервентов – подобрал себе дружков вроде Саньки Корнева и Володьки Шафранца, и они стали орудовать в этой «жандармерии». По указанию своих начальников они арестовывали людей, а иногда и сами проявляли инициативу. Допрашивали с пристрастием, как правило, пороли нагайками. Так, до полусмерти запороли местного жителя Логинова, который вскоре умер от истязаний. Улисковы тоже числились у них наблагонадёжными. Очередь доходила и до них. Намёки и скрытые угрозы Саньки Корнева наводили ужас на домочадцев. И вот дождались. Вечером, когда уже стемнело, явился из «жандармерии» посыльный и передал, что «японцы вызывают хозяина». Делать нечего, ослушаться нельзя. Иван Борисович пошёл, провожаемый десятком испуганных глаз да причитаниями жены. Допрос был долгим и жестоким. Допрашивали в основном русские, японцы не вмешивались. На вопросы: «Где партизаны? Куда возишь продукты? Где оружие?» и подобные им – Иван Борисович отвечал отрицательно. Тогда вопросы стали чередовать с побоями. На следующий день кто-то из знакомых сообщил жене, что Ивана сильно бьют, могут и убить. С большим трудом через знакомых удалось убедить японцев в лояльности Улискова. Пришло распоряжение освободить Ивана Борисовича. Санька Корнев протестовал, говорил, что отпускать его нельзя. Но его отпустили, и жена с детьми привели его домой едва живого. Лицо превратилось в сплошной синяк, ухо рассечено, глаз разбит, тело исполосовано нагайками. Чудом он остался жив, но стал глухим и ослеп на один глаз. Оккупация Зеи продолжалась до февраля 1920 года. Вместе с интервентами бежали многие их сторонники. Санька Корнев и ещё несколько таких же головорезов понесли заслуженное наказание. Перед уходом японцы пытались вывезти золото из подвалов Зейского банка, но на переправе через Уркан драгоценный металл отрядом Кошелева был изъят и возвращён на место»...из японского штаба явились в совет два японских офицера и потребовали от имени штаба не менее пятисот подвод для вывозки груза и войск из Зеи. — Сколько времени займет эвакуация? — обратился Кобылкин к одному из офицеров, который хорошо говорил по-русски и поэтому всегда присутствовал при переговорах в качестве переводчика. — Не менее полугора месяцев, — был ответ. — А скорее нельзя? — спросил Кобылкин. — Нет. У нас очень много грузов. Исполком созвал экстренное совещание. Решили удовлетворить требования японцев, но настаивать в то же время на более коротком сроке эвакуации. Одновременно послали одного из членов совета в деревню Заречная, расположенную в таежной местности, согласовать решение Зейского исполкома с командиром партизанских отрядов Кошелевым. В 9 часов вечера он встретился с Кошелевым в Заречной. Ознакомившись с протоколом исполкома, Кошелев сказал: — Я с таким решением не совсем согласен. Зачем японцам столько подвод? Ценности вероятно наши собираются вывозить! Это им не пройдет! — У них очень много груза, — возразил представитель исполкома. — Какой груз? Их всего в Зее шестьсот человек, и такого груза у них не должно быть, — настаивал на своем Кошелев. Пока происходил этот разговор, двое нарочных из Овсянки привезли от Овяянского земства за подписью японского командования распоряжение. Японцы требовали, чтобы староста деревни Заречная к 10 часам утра приготовил квартиры для стоянки японских войск, сопровождающих груз из города Зеи на станцию Тыгда. Вслед за этими нарочными приехали еще двое с письмом, адресованным лично Кошелеву овсянскими крестьянами. Они писали: «Командиру партизанских отрядов Кошелеву. Сегодня вечером из города Зеи в Овсянку прибыло 250 подвод с грузом в сопровождении пятидесяти человек японцев с пулеметами; груз таков: русские трехлинейные винтовки в ящиках и русские патроны тоже в ящиках. Кроме того две кошевки, очень тяжелые, охраняются японцами, по-нашему это — золото, и остальной груз, который они считают интендантским. С ними едет несколько человек русской буржуазии — золотопромышленники с семьями. Японцы требуют завтра к 10 часам утра еще шестьдесят подвод под груз. Как поступить, давать подводы или нет?» Получив распоряжение японского командования и письмо крестьян, Кошелев наложил резолюцию на первую бумажку: «Деревня Заречная занята нашим отрядом, свободных квартир не имеется. Во избежание нежелательного вооруженного столкновения предлагаю японскому командованию из Овсянки впредь до переговоров не выезжать. Я включаю телефон, если японское командование пожелает со мной говорить. Командир партизанского отряда Кошелев». На письмо овсянских крестьян Кошелев ответил: «Коней японцам не давать. В случае, если будут брать силой - уезжайте к нам под нашу защиту». С тем же нарочным Кошелев отправил распоряжение начальнику Овсянского почтово-телеграфного отделения: «С получением настоящего распоряжения предлагаю немедленно включить линию Овсянка — Ямполь для переговоров с японским командованием». Нарочные уехали часа в два ночи. Оставив в деревне Заречная пятнадцать партизан для усиления заставы и разведки в сторону Овсянки, Кошелев в третьем часу ночи выехал в свой штаб в деревню Амурбалтийская. Здесь он приказал усилить конную цепь разъездов и разведку в сторону Овсянки, где стояли японцы. Начальнику связи Красовскому приказал немедленно выслать команду для исправления телефонной линии. Часов в 6 утра из Овсянки позвонили. Начальник почтово-телеграфной конторы сам сообщил Кошелеву, что звонили японцы, но он ничего разобрать не мог, так как ни слова не знает по-японски. Понял только одно слово «Кошель». Как раз в это время в отряд приехал тов. Томашевский, который только что вышел из зейской тюрьмы. Тов. Томашевский много помог тов. Кошелеву по канцелярской работе. В штабе отряда было две пишущих машинки, на которых печатали листовки с воззванием к рабочим, крестьянам и японским солдатам. Положение создалось чрезвычайно напряженное: нужно было усиленно следить за движением японцев и в то же время руководить боевыми частями отряда, а политическая обстановка требовала всячески избегать конфликта с японцами. Боясь каких-либо провокаций, Кошелев издал приказ: «Без разрешения командира отряда никто не имеет права разговаривать по телефону, в особенности с японцами, а также давать ответы нарочным. Категорически воспрещается отвечать на японские выстрелы и вступать в перестрелку с японцами без разрешения командира отряда». Японцы несколько раз приглашали Кошелева по телефону в Овсянку для переговоров, но Кошелев отказывался от поездки в Овсянку и предлагал японцам приехать в деревню Заречная. Кошелевский отряд почти ежедневно пополнялся новыми партизанами. С ними надо было вести большую работу. В свободное время Кошелев сам проводил беседы с новичками, информировал их о положении дел и давал инструкции, как надо вести себя с японцами. — Смотрите, действуйте, ребята, осторожно, — предупреждал он, — чтобы никаких конфликтов... Понятно? Я категорически запрещаю во время разъезда или разведки прибегать к оружию. Всякий шальной выстрел, от кого бы он ни последовал, будет считаться провокационным, и мы должны строжайшим образом за это судить. Момент напряженный, он возлагает на нас большую ответственность перед революцией и рабоче-крестьянскими массами Дальнего Востока, а поэтому необходимо строго соблюдать дисциплину и точно выполнять все мои распоряжения. Японцы, не добившись от Кошелева согласия на приезд его в Овсянку для переговоров, пригласили представителей Зейского исполкома к себе в штаб. В штабе присутствовал сам полковник Нооно, окруженный кучкой своих офицеров. Хмуро сдвинув тонкие брови, Нооно раздраженно спросил через переводчика у исполкомовцев: — Вы кажется вынесли постановление оказать содействие выезду японских войск, почему же Кошелев нас не пропускает? — Очевидно он не получил еще нашего распоряжения, — ответил от имени исполкома Кобылкин. — Но мы немедленно постараемся связаться с ним и дать соответствующие указания о беспрепятственном пропуске ваших войск. — Я очень признателен представителям советской власти и всецело полагаюсь на их любезность, — с учтивым видом произнес полковник и отвесил низкий поклон. — Кстати скажите, кто такой Кошелев? — спросил он через минуту. — Кошелев — один из командиров наших отрядов, — ответил Кобылкин. — Большой, видно, командир? — с легкой усмешкой заметил Нооно. — Да. Примерно в чине полковника, — быстро ответил Кобылкин. — Передайте этому полковнику любезный привет от меня и попросите его, чтобы он не чинил нам препятствий, — опять с низким поклоном сказал Нооно. — Разрешите засвидетельствовать полную мою любезность и уважение представителям русской народной власти. И снова низкий учтивый поклон. Члены исполкома вышли из штаба. — Надо немедленно связаться с Кошелевым и уговорить его, — сказал Кобылкин. — Чего он там мудрит... Он нам все дело испортит... Товарищ Седиков, мы поручаем тебе переговорить с Кошелевым от имени исполкома. Седиков тут же отправился на телеграф и попросил дежурную -телеграфистку вызвать Заречную. Через полчаса раздался стук аппарата. — Заречная слушает. У аппарата Кошелев. Кто говорит? — Здорово, Кошелев! Говорит Седиков. Почему ты не хочешь пропустить японцев? — Я не согласен с решением временного Зейского исполкома, — ответил Кошелев. — А Благовещенскому областному исполкому ты подчиняешься? — спросил Седиков. — Я подчиняюсь исполкому, избранному VII областным съездом трудящихся Амурской области в декабре 1919 года. Если я получу от него такое распоряжение, то беспрепятственно пропущу японцев, — ответил Кошелев. На этом разговор прекратился. Зейский временный исполком немедленно послал телеграмму Благовещенскому временному исполкому с просьбой дать Кошелеву распоряжение о пропуске японских войск из города Зеи, а этот последний связался с исполкомом, выбранным VII съездом советов. Исполком находился в это время в тайге. До получения ответа эвакуацию пришлось остановить. Кошелев подтянул свой отряд к штабу в деревню Амурбалтийская. Японцы продолжали его вызывать в Овсянку, но Кошелев соглашался вести переговоры только в Заречной. С Ямполем Кошелев все время поддерживал демонстративный разговор. Там сидел телеграфист тов. Бобков, который чуть ли не по нескольку раз в день вызывал его к телефону. — К вам сегодня вышли два эскадрона, — извещал Бобков Кошелева. — А вчера вечером отправилась пулеметная команда. Пришла ли она к вам? Кошелев отвечал: — Пришла. — Сегодня у вас должна быть батарея, — продолжал информировать Бобков. — Ждем ее в три часа, — подтверждал Кошелев. Японцы из Зеи слышали эти разговоры, так как все время висели на телефоне. По дорогам и таежным тропинкам всюду сновали разъезды партизан. Ни днем, ни ночью никто не мог проскользнуть мимо них незамеченным.На четвертый день, часов в десять утра, Кошелеву сообщили по телефону из Овсянки, что японцы выехали к нему для переговоров в деревню Заречная. Взяв эскадрон кавалерии, Кошелев отправился туда с расчетом прибыть раньше японцев и подготовить квартиру для переговоров. Приехали в Заречную часа за полтора до назначенного времени, приготовили квартиру и приняли на всякий случай кое-какие меры предосторожности. После этого выехали на окраину деревни с красным флагом поджидать японцев. Денек выдался ясный и неособенно морозный. Широкая укатанная дорога извивалась по белому ровному полю и пропадала у мохнатой опушки тайги. Вдали появились черные точки — одна, другая, третья, и вот целая вереница их вынырнула из тайги. Партизаны взволнованно зашумели: — Едут, едут! — Приготовься, ребята, приосанься, подтянись! — скомандовал Кошелев. Партизаны построились, как на параде. Обоз быстро приближался, на передней подводе полоскался белый флаг с красным кругом посредине. Подъехали. С передней подводы соскочил пожилой офицер с погонами штабс-капитана, за ним прапорщик и два унтер-офицера. Солдаты — их было около тридцати человек — не вылезали из саней. Офицеры подошли к партизанам, поздоровались. Штабс-капитан довольно хорошо говорил по-русски, он и вел все переговоры; прапорщик молчал, с любопытством поглядывая вокруг, временами улыбался. Когда остановились у ворот квартиры, предназначенной для переговоров, японские офицеры заинтересовались присутствующими здесь партизанами. Партизаны были солидные, с окладистыми бородами, у каждого винтовка, шашка, бомба и патронташ, набитый патронами, у некоторых имелись револьверы. Это была особая часть, вооруженная специально за счет других на момент встречи с японцами. Офицеры открыли у одного партизана патронташ, полный трехлинейными патронами, поговорили между собой, засмеялись и пошли в избу. Японский штабс-капитан заговорил первый. — Известно ли вам, что японское командование заключило мир с вашим правительством? — обратился он к Кошелеву. Кошелев спросил: — С каким правительством, где и какой заключили мир? — В городе Благовещенске с областным правительством. Мы теперь уже нейтральные. Кошелев ответил: — Мы, большевики, войны вам не объявляли и мира заключать с вами не можем. Правительства, которое заключила с вами мир, я пока не знаю. Скажите, была ли вам объявлена война большевиками? — Была. — Откуда вы знаете? — Это нам говорило наше военное командование. — Поэтому вы сюда и пришли? — Нас просил Колчак. Штабс-капитан покрутил маленькие черные усики и спросил: — Скажите, кому вы подчиняетесь, есть ли у вас начальство? Кошелев твердо ответил: — Да, у нас есть начальство — Областной исполнительный комитет, выбранный VII съездом трудящихся Амурской области, которому я подчиняюсь и выполняю все его распоряжения, а этот последний подчиняется Всероссийскому. Поэтому впредь до распоряжения Областного исполнительного комитета я вас не могу выпустить: 1) с оружием в руках, 2) не могу пропустить идущих с вами интендантских грузов, под видом которых вы увозите русское имущество и продовольствие, и 3) не могу также пропустить русское оружие со снаряжением и русские ценности. Мне также известно, что под прикрытием вашего оружия выезжают русские преступники. Штабс-капитан пропустил мимо ушей последнюю фразу Кошелева и, продолжая покручивать усики, задумчиво промолвил: — Да, в таком случае вы правы, а я думал, что у вас нет никакого начальства. — Вы, как видно, верили буржуазным газетам, — сказал Кошелев, — которые пишут, что в тайге и по деревням бродят красные банды и грабят крестьян. Но мы не бандиты, а рабочие и крестьяне, мы выступили против белой самозванной власти, которая творит насилия. А вы, если считаете себя нейтральными, можете, не дожидаясь распоряжения вашего начальства, сложить оружие и свободно ехать во Владивосток. Мы вам гарантируем полную безопасность и предоставим все средства передвижения. Мы с вами воевать не хотим, так как японских солдат считаем такими же рабочими и крестьянами, как и мы сами. Штабс-капитан с любопытством посмотрел на Кошелева и неожиданно спросил: — Скажите, какое у вас здесь войско: регулярное или наемное? — Регулярное. — Кого же больше среди ваших солдат: бедных или богатых? Кошелев ответил: — Во всех наших регулярных армиях исключительно рабочие и крестьяне. Вот почему мы и не хотим воевать с японскими солдатами как с нашими братьями по духу и положению. А вам во избежание нежелательного вооруженного столкновения предлагаем сложить оружие и ехать во Владивосток. Во Владивостоке, если ваши солдаты пожелают вернуться в Японию с оружием, мы им возвратим его. Но мы не доверяем вашему командованию, которое пытается вызвать столкновение ваших солдат с нашими и вновь пролить невинную кровь рабочих. А это оно сделает обязательно... Скажите, почему ваше командование уходит в Хабаровск и Читу, а не уезжает во Владивосток? — Не знаю, — уклончиво ответил японец. Кошелев продолжал: — Если вы нейтральны и хотите вернуться в Японию, то вам нужно ехать во Владивосток, а если вы уходите в Читу, то следовательно уходите временно, для того только, чтобы занять новые стратегические пункты и вторично захватить Амурскую область. В этом случае мы вынуждены будем с вами воевать, вот почему и предлагаем вам сложить оружие, так как воевать мы не желаем. Японец хмуро сдвинул брови и резко ответил: — Наши солдаты будут воевать, но оружия не сдадут. Наши солдаты сильно сердиты. — Наши партизаны тоже сердиты, — в тон ответил Кошелев. — Однако нам хотелось бы все уладить миром. Но если вы не договоритесь с нами и, надеясь на силу оружия, повезете все, что предназначили к вывозу, то мы вынуждены будем вас потрепать. У нас сил хватит. Японец видимо решил прекратить на этом разговор. — Раз у вас имеется начальство, — заявил он, — то задержка наших войск впредь до распоряжения правильна. Он поднялся с табурета, за ним, щелкая шпорами, встали его спутники. — И так, каково же будет ваше последнее решение? — спросил он холодно у Кошелева. Кошелев ответил японцам, что пошлет телеграмму командующему партизанскими отрядами Амурской области о задержке войск. Если придет распоряжение пропустить со всеми назначенными грузами, то он пропустит, но если будет распоряжение разоружить, то выполнит и это. В заключение Кошелев еще раз напомнил, что войны они не хотят, а желают договориться мирным путем. Штабс-капитан заявил, что он признает требования партизан правильными и доложит об этом японскому командованию. Японцы вежливо откозыряли и направились к дверям. Уже совсем выходя из избы, штабс-капитан неожиданно остановился. Он открыл свою полевую сумку, вынул маленькую аккуратную книжку и написал в ней два слова по-русски: «Исизуки Нокагума». — Это мое имя, — сказал он, протягивая Кошелеву с любезной улыбкой листок бумаги. — Возьмите на память. И, продолжая заискивающе улыбаться, добавил: — Я хотел бы заехать к вам завтра в гости... без этих церемоний, запросто... Только одно условие — водка будет? Ужасно люблю русскую водку! Кошелев ответил, что приехать можно, но водки не будет. — Водки я не употребляю, так как наша воинская дисциплина не разрешает пить водку. На этом разговор закончился. После ухода японских представителей Кошелев немедленно вернулся в свой штаб, где по телефону через Ямполь — Гоголевку ему сообщили, что часть японцев выехала из Благовещенска в Хабаровск, а из города Свободного и станции Шимановская японцы собираются выезжать в Читу. На следующий день Зейский временный исполком прислал Кошелеву телеграмму за подписью председателя областного исполкома тов. Шилова Степана и командующего партизанскими отрядами Амурской области тов. Безродных следующего содержания: «Выезду японцев не препятствовать, пропустить с оружием». Кошелев ответил временному исполкому, что областной штаб повидимому не знает обстановки на месте, а поэтому он посылает более подробную телеграмму о причинах задержки японских войск. Но утром Кошелев получил из областного штаба вторую телеграмму: «Японцев пропустить, конфликта с ними не создавать». Сомнения Кошелева относительно правильности действий Зейского и областного исполкомов окончательно теперь рассеялись.Итак договоренность с Кошелевым была достигнута, оставалось выполнить еще одно требование японцев — предоставить им подводы. Это было нелегко, так как во всех окрестных деревнях едва ли могло набраться такое огромное количество подвод и на такой длительный срок. Но вопрос этот неожиданно уладили сами же японцы. Утром в день эвакуации в Зейский исполком пришел японский капитан в сопровождении переводчика. Он заявил, что ими получен приказ от Главного штаба командования эвакуироваться сегодня же ночью, поэтому они не могут взять с собой всего груза и предлагают исполкому купить его за два миллиона рублей колчаковскими деньгами. В кассе исполкома было в это время всего триста тысяч рублей. Члены исполкома посовещались друг с другом и ответили, что не могут дать такой суммы. — Напрасно. Груз очень ценный, — заметил японец. — Впрочем я не смею настаивать. Разрешите засвидетельствовать мое уважение. Капитан щелкнул шпорами и вышел. — А чорт их знает, что у них за груз, — сказал после его ухода Седиков, — может быть какое-нибудь барахло. Лучше воздержаться, посоветуемся с товарищем Кошелевым. Минут пятнадцать спустя после ухода японца в дверь президиума исполкома осторожно постучали. Вошел местный кореец. — Ваша отказался от покупки груза у японцев! — воскликнул он на ломаном русском языке, всплескивая руками.— Аи, аи! Какой большой делай промах! Моя поставляй этот груз японцам. Я знай его. Рис, консервы, бобы, водка!.. Аи, аи! Сколько вам давай денег? Я вам десять миллионов давай, а вы мне только водку. Кореец суетился и ахал, советовал немедленно вернуть японцев и заключить с ними выгодную сделку. Но члены исполкома продолжали колебаться. В это время японцы позвонили из штаба. — Сколько вы можете дать за груз? — спросил знакомый голос переводчика. — Миллион у вас найдется? Уплатите эту сумму возчикам, которым мы должны за перевозку войск и груза, и забирайте товар. Члены исполкома, согласовав вопрос с тов. Кошелевым, дали свое согласие. Тут же назначили приемочную комиссию и послали ее осмотреть и принять груз. Груз действительно оказался ценным. Большие амбары зейского купца Чурина доверху были набиты ящиками с консервами, мешками с рисом, крупой и другими продуктами. В 5 часов вечера на квартиру к Седикову прибежал запыхавшийся курьер и сообщил, что японцы ворвались в казначейство и грабят золото. Седиков схватил пальто и, надевая его на ходу, побежал к Кобылкину. — Скорей одевайся! — закричал он с порога. — Идем в казначейство... Японцы грабят золото! Когда Седиков и Кобылкин доехали до набережной, где помещалось казначейство, они увидели несколько подвод, приготовленных, как видно, для погрузки золота, и сильный японский латруль, охранявший здание казначейства. Оба бросились к дверям. Но японские солдаты преградили им путь. — Пропустите, — задыхаясь, крикнул Седиков. — Мы — члены исполкома. Если вы нас не пропустите, мы сейчас же вызовем отряд Кошелева из тайги. Услышав знакомое слово «Кошелев», японские часовые растерянно поглядели на офицера и слегка посторонились. Этим воспользовались Седиков и Кобылкин, проскочив в дверь. В кабинете, рядом с кладовой, метался старик-казначей. На лице его расплывались кровоподтеки от недавних побоев. Седые волосы разметались, слиплись на лбу. Он хватался руками за голову и стонал: — Грабят!.. Батюшки, грабят!.. Восемьдесят восемь пудов нашего золота! Седиков вбежал в кладовую. Через запыленные решетчатые окна тускло пробивался свет. Первое, что бросилось в глаза, — большое пестрое одеяло, разостланное на полу, и на нем груды желтых слитков. Пьяный японский офицер с блуждающей улыбкой на лице вытащил из сейфа десятифунтовый слиток и, пошатываясь, понес его к одеялу. Два солдата выгружали слитки из других сейфов. — Что вы делаете? — воскликнул Седиков. — Это же грабеж! Кто вам дал такое распоряжение?.. Японец вскинул осоловевшие глаза, улыбнулся, но ничего не ответил. — Кто вам разрешил трогать наше золото? — повторил настойчиво Седиков. Офицер заплетающимся языком ответил: — Мы выполняем приказание полковника Нооно. — Полковник не имеет права распоряжаться нашим золотом. Прекратите грабеж, иначе мы сообщим Кошелеву... — Я ничего не знаю, — ответил бесстрастно японец. — Я выполняю волю господина полковника. Седиков выбежал из кладовой и, столкнувшись в дверях с Кобылкиным, крикнул ему: — В японский штаб! Скорее!.. Оба выскочили из казначейства и бегом пустились в штаб. Полковник Нооно оживленно беседовал о чем-то со своими офицерами. Увидев двух членов совета, он быстро вскочил с места и вежливо поклонился. Он очень внимательно выслушал решительный протест исполкомовцев и, пожав плечами, ответил через переводчика: — К сожалению я ничего не могу сделать. Таково указание главного командования, которому я подчиняюсь. — В таком случае вам придется иметь дело с отрядом Кошелева. Полковник прервал исполкомовцев на полуслове. Он обратился к переводчику и что-то долго говорил ему. Тот перевел содержание его речи: — Полковник очень сожалеет, что так быстро уезжает и поэтому не может устроить прощальный банкет. Принося глубокое извинение, он просит передать свое искреннее уважение действительно крепкой народной власти. Полковник надеется... Седиков и Кобылкин бросились на телеграф, где они и связались со штабом Кошелева, а Седиков — с областным исполкомом. Кошелев, выслушав Кобылкина, ответил: — Хорошо. Я сейчас же двину свой отряд, перережу им все дороги. Одновременно Благовещенский исполком ответил, что он немедленно начнет переговоры со штабом японского командования и через полчаса сообщит о результатах. Но прошла полчаса, час — ответа нет. Снова пришлось говорить. Благовещенск ответил: — Переговоры ведутся. Японцы упорствуют. Но мы надеемся добиться своего. Ждите. Ответа пришлось ждать три часа. За это время события в городе приняли тревожный характер. Исполком, видя, что японцы не прекращают грабежа золота, дал приказ приостановить приемку грузов. — Если вы отказываетесь принимать груз — мы его сожжем, — пригрозили из японского штаба. Японский штаб отрядил роту солдат. Оцепив амбары, японцы начали вытаскивать ящики с консервами, мешки с крупой, рисом и сваливать все это в кучу посреди двора. Потом вытащили банки с керосином, облили продукты и зажгли. Багровые языки пламени высоко взметнулись над крышами домов. На улице стало светло, как днем. Треск сухого дерева и гул бушующего пламени слились с отчаянными криками встревоженных жителей, которые начали вытаскивать свой скарб из домов. Появились мародеры. Положение было отчаянное. Тогда Кобылкин бросился к телефону и вызвал тов. Кошелева. — Японцы жгут советское имущество!.. Кошелев нарочно громко ответил: — Передайте японцам, что, если они не прекратят бандитизма, я сейчас же двину на них отряд! Угроза подействовала. Японцы перестали жечь. Члены исполкома вместе с милицией и рабочими оцепили весь квартал, где находились амбары, и начали наводить порядок. Были приняты все меры к тому, чтобы огонь не распространился на прилегающие строения. У здания казначейства в это время происходила другая картина. Японцы запаковывали золото в ящики из-под пулеметных лент и грузили его на подводы. Возчики молчаливо стояли в стороне, сбившись в тесную кучку, и хмуро поглядывали на японских солдат. К ним подошли два члена исполкома и предложили возчикам сбежать. — Верно! Подрежем гужи и дадим тягу! — воскликнул плечистый парень. — Неча время терять — айда каждый к своей подводе!.. Один за другим возчики исчезли. Японцы хватились слишком поздно. Офицер хотел было заменить сбежавших возчиков солдатами, но когда те взялись за возжи — лошади свободно вышли из упряжки, а подводы не двинулись с места. Японцы нашли новых возчиков, пригнали их к казначейству и начали спешно перегружать золото на их подводы. В это время прискакал ординарец из японского штаба и доложил офицеру, наблюдавшему за погрузкой золота, что полковник Нооно срочно вызывает его к себе. Офицер ускакал. А через пятнадцать минут японский штаб сообщил исполкому, что получен приказ от главного командования о возврате золота. Последовали обычные любезные извинения, но от организованной сдачи золота японцы наотрез отказались. Под усиленной охраной золото было водворено обратно в сейфы. Из 513 слитков пропал только один — весом в 9 золотников. Исполком немедленно сообщил Кошелеву, что золото возвращено и японцев можно пропустить. В ту же ночь японцы выехали из города. Измученный тревожным днем город погрузился в сон.У деревни Заречная, в четырнадцати километрах от Овсянки, японцев встретил конный отряд партизан человек в шестьдесят, который был специально послан для сопровождения японцев до станции Тыгда. Отряд был вооружен винтовками, шашками, бомбами, большинство партизан имело револьверы и по два патронташа патронов. Отряду было дано распоряжение: не допускать ни в коем случае провокационных выстрелов в японцев. Если же будут какие-либо выступления со стороны отдельных провокаторов, то их немедленно захватывать и расстреливать. Предосторожность эта не была излишней, так как вблизи тракта оперировало человек шестнадцать бандитов, которые именовали себя частью партизанского отряда, а на самом деле занимались грабежом населения. Была угроза, что бандиты обстреляют японцев и создадут конфликт. Отряд проводил японцев до Тыгды. Японцы были очень довольны, поблагодарили партизан за проводы и просили передать привет и благодарность командиру отряда Кошелеву. На другой день после ухода японцев в город начали входить партизанские отряды, скрывавшиеся до тех пор в тайге. Жители Зеи встречали партизан с большой радостью.
