В 1944 г. неизбежность поражения нацистской Германии была уже очевидной. Последней надеждой гитлеровцев стало Wunderwaffe – “чудо-оружие”, новейшие военные технологии, опередившие своё время. Наиболее впечатляющим из достижений конструкторов Рейха стали ракеты Фау-2 (от нем. V-2 — Vergeltungswaffe-2, “оружие возмездия”). Первый старт состоялся в марте 1942 г., а первый боевой пуск — 8 сентября 1944 г. В июле 1944 г. министр вооружений Альберт Шпеер послал приближённого к Гитлеру фотографа Вальтера Френтца сделать фоторепортаж на подземный военный завод концлагеря Дора, где лихорадочно шла сборка первой партии ракет. Репортаж предназначался для самого фюрера. Как утверждается здесь, эти уникальные слайды были найдены сыном Френтца в 1998 г. на чердаке в старом отцовском чемодане. Трагическая ирония истории заключалась в том, что первые в мире баллистические ракеты строили рабы. Из 2000 заключенных Доры до освобождения не дожили около половины. Несмотря на строгий надзор охраны СС, узники умудрялись заниматься саботажем. Возможно, именно по этой причине многие ракеты так и не долетели до Лондона. Чтобы укрыться от бомбежек союзников, немецкие заводы всё глубже зарывались в землю, в данном случае - в скальную породу. Это - сам Вальтер Френтц. Кстати, в 1939 г. он делал цветную фотосъемку Москвы Информация: Производство деталей ракет «V-2» было сосредоточено в 19 поперечных галереях, а весь отрезок туннеля Б, связывающий эти галереи, был использован для конвейера сборки снарядов. В тоннеле А была проложена железнодорожная ветка, по которой доставлялись необходимые для производства сырье и материалы, включая готовые агрегаты: камеры сгорания, сопла, форсунки, турбонасосы. Производство фактически состояло в резке, прессовании и электросварке стальных листов для корпуса и хвостового оперения снарядов, а также в штамповке и изготовлении алюминиевых баков для топлива. Последняя поперечная галерея (№ 41) служила для испытания электрооборудования при вертикальном положении снаряда, в каком он находится во время пуска. За этой галереей, в туннеле Б, производилась погрузка готовых ракет (без заряда) на железнодорожные платформы для доставки их к стартовым площадкам. Другие подземные заводы, строительство которых также было начато в районе Нордхаузена, предназначались для производства синтетического горючего, жидкого кислорода и других материалов. Грандиозные планы производства ракетного оружия привлекли к нему внимание десятков германских фирм, почуявших запах больших денег. О баснословных прибылях, которые получали монополии, связанные с производством ракет, свидетельствует контракт вермахта с фирмой «Миттельверке» на производство «V-2», заключенный в октябре 1943 года. В нем говорилось: «Производить 12000 ракет А-4 темпом 900 ракет ежемесячно, не включая электронное оборудование, боеголовки или другое оборудование (упаковочный материал), а также окончательная сборка этих 12 тыс. ракет, включая внутреннее оборудование, боеголовку и другое оборудование (упаковочный материал) по стандартной цене 40000 рейхсмарок за штуку. Общая цена 480 млн. рейхсмарок, (подпись) Лееб (генерал)». Однако фактическая стоимость первой тысячи «V-2» на заводе фирмы в Нордхаузене составила 100 тысяч марок за штуку, последующие 5000 ракет – по 50 тысяч марок за каждую, не включая стоимости боевого заряда, сырья, горючего и навигационного оборудования. Вместе с этими затратами стоимость одной «V-2» составляла 133 400 марок, а с учетом ассигнований на строительство и оборудование ракетного центра в Пенемюнде она возрастала до 300 000 марок. О себестоимости в 38 000 марок, обещанной Вальтером Дорнбергером, уже никто не вспоминал. Много это или мало – 300 тысяч рейхсмарок обраца 1943-44 годов? Например, 260 тысяч стоил знаменитый танк «Тигр». А тяжелое пехотное оружие на шасси танка стоило 53 тысячи марок. А самолет-истребитель «Ме-109» стоил 100 тысяч марок. Много это или мало? Приличные продукты в Берлине можно было купить только на «черном рынке», а там килограмм муки и килограмм кофе стоят одинаково – 300 марок. А фальшивые документы можно купить за 1000 марок. Немецкие инженеры отлаживают блок управления полётом ракеты. Сборка "электроники" Сборка корпуса Информация: В серийном производстве различных компонентов ракет приняло участие около 800 различных фирм, имевших заводы, разбросанные по всей Европе. Так, только в районе Фрейбурга (южная Германия) компоненты «V-2» производили 38 фирм, каждая по 200 рабочих. Сложное взаимодействие и конкуренция между фирмами, заводами, конструкторскими бюро, полигонами еще больше замедляли налаживание серийного производства ракет. Наконец, запланированное производство ракет создавало большие трудности для химической промышленности Германии. Так, для ежемесячного производства 3000 «V-1» требовалось 300 т перекиси водорода, 2000 т низкооктанового горючего и 4500 т взрывчатых веществ. Производство 900 «V-2» требовало 13000 т жидкого кислорода, 4000 т чистого спирта, 2000 т метилового спирта, 500 т перекиси водорода и 1500 т взрывчатых веществ. В сентябре 1943 года гитлеровской ставкой было принято решение заводы в Фридрихсхафене и Винер-Нейштадте из программы исключить, в Пенемюнде выпускать лишь опытные образцы, а все серийное производство «V-2» сосредоточить только на подземном заводе в Нордхаузене. Строительство завода велось руками военнопленных, политических заключенных и насильственно угнанных в Германию жителей различных стран. В дальнейшем, когда завод вошел в строй, на производстве ракет работали свыше 40 тысяч заключенных, согнанных со всей Европы. Лагерь «Дора-Миттельбау» («Dora-Mittelbau»), где размещались рабочие подземного завода – русские и поляки, чехи и французы, югославы, итальянцы, немцы, – по жестокости обращения и невыносимым условиям труда стоял в одном ряду с Бухенвальдом и другими нацистскими «фабриками смерти». Все знали, что узники, привезенные на подземный «секретный объект», уже не покинут его до конца своих дней, дабы не разгласить тайну «оружия возмездия». Цех сборки двигателей Двигатель ракеты Монтаж хвостового оперения Собранная ракета выводится для окончательного тестирования Старт ракеты Производство «V-2» на заводе «Миттельверк» осуществлялось до апреля 1945 года, когда на территорию завода вступили американские войска. Всего на заводе было изготовлено 5940 ракет «V-2», причем иногда их ежемесячное производство достигало от 600 до 690 единиц. Еще 238 ракет было изготовлено в Пенемюнде. Вместе с 80 серийными ракетами производства завода «Миттельверк» они использовались для пробных запусков. Количество осуществлённых боевых пусков ракеты составило 3225. Применялась с целью запугивания, поражая в основном мирное население (погибло около 2700 человек, обстрелу подвергалась в основном территория Англии, в особенности Лондон). Военная значимость ракеты Фау-2 оказалась ничтожной. После капитуляции Германии всё оборудование, готовые ракеты и коллектив инженеров во главе с Фон Брауном вывезли себе американцы. Для них это была готовая ракетная промышленность, сэкономленные годы труда и миллиарды долларов. А СССР достались лишь крохи: некоторые комплектующие ракет, второстепенные конструкторы. Всё это было также вывезено и через год упорного труда кое-как удалось собрать советский вариант Фау-2.
Создатель «Фау-2», американский конструктор немецкого происхождения Вернер Магнус Максимилиан фрайхерр фон Браун, 1960 год. (NASA) Подготовка к запуску ракеты «Фау-2». (Sammlung Library of Congress) Подготовка к запуску ракеты «Фау-2», Куксхафен, Германия, 1944 год. (Fox Photos/Getty Images) Ракета «Фау-2» на Трафальгарской площади в Лондоне, Англия. (Hulton Archive/Getty Images) Лондон, Англия, после разрушительной атаки «Фау-2», 9 марта 1945 года. Погибли 380 человек. (Topical Press Agency/Getty Images) Последствия удара ракеты «Фау-2» в Антверпене, Бельгия. (Signal Corps Photographs of American Military Activity)
Во ещё тема! Разработки сумрачного тевтонского гения! Дисколёты. RFZ JFM VRIL-1 VRIL-7 VRIL - ODIN VRIL-9 HAUNEBU Haunebu II Do-Stra Haunebu III FLUGELRAD
Из воспоминаний Иванова Леонарда Николаевича или детство на дорогах войны от Петергофа до Нордхаузена и обратно, сентябрь 1941-сентябрь 1945. Нордхаузен В конце концов, мы доехали до зоны лагерей «Дора», расположенных в окрестностях города Нордхаузена, в холмистой и лесистой местности. Леса тянулись вокруг на несколько километров. Система «Дора» состояла из множества лагерей. Там были и концентрационные лагеря, и отдельные лагеря для восточных славян. Все лагеря были обнесены ключей проволокой, имели вооруженный конвой с собаками. Нас разместили в одном из корпусов трудового интернационального лагеря. В этом лагере было 12 блоков, в каждом размещались заключенные определенной национальности. Французы, голландцы, бельгийцы, испанцы, итальянцы, югославы (в основном сербы, т.к. хорваты воевали на стороне немцев), поляки, словаки, чехи, румыны, венгры, прибалты. В этот лагерь люди направлялись за неповиновение, за участие в сопротивлении. Рядом размещался концентрационный лагерь, куда мог быть переведен любой заключенный из трудового лагеря, за определенные вовсе не большие провинности. Впрочем, за те же самые небольшие провинности человека могли и просто расстрелять на месте. В блоках было холодно и сыро, там заключенные только спали. Питались рабочие в столовой при лагере, а нам еду приносила мать. Вход в Миттельверке Каждый день рано утром по дороге проходили колонны заключенных, завернутых поверх одежды в одеяла с головой. Люди были измождены, шли устало и медленно. Их подгоняли конвойные, с оружием и собаками. Из окон нашего подвала мы наблюдали, как конвойные били заключенных и иногда убивали. Но бывает, что наступает момент мести. Когда лагерь был освобожден, мы увидели жуткую картину мщения. Когда бывшие заключенные-французы заживо закидали булыжниками начальника своего блока в воронке на дороге, и на дороге осталась торчать только одна его кисть. После освобождения мы часто встречали на территории лагеря и в подвалах блоков других убитых эсесовцев. На завод заключенных отправляли по узкоколейной железной дороге, на открытых платформах. Они ехали работать на завод, расположенный в горе. Этот завод выпускал детали для ракет ФАУ-1 и ФАУ-2. Где выпускались сами ракеты, я не знаю. Все производство было сверхсекретным. Работающим выдавался пропуск, обтянутый целлулоидом, на котором изображалось лицо со сжатыми губами, перекрещенными пальцем – молчи! Мать была поставлена на работу уборщицей, а мы привлекались на очистку дорог и корпусов. Выжить нам помогали сербы. Как мы узнали потом, в лагере существовала подпольная сербская коммунистическая организация. Они помогали обездоленным, как сейчас известно, на заводе Миттельверке подневольные рабочие вели постоянный организованный саботаж: нарушали технологию, что приводило к отказу тридцати процентов нового оружия. После освобождения лагеря, все стены были исписаны лозунгами: «Да здравствует Тито, да здравствует союз коммунистов Югославии». Возглавлял сербскую партийную организацию Слободан. Я помню их имена. Это были Слободан, Драган, Тошка (самый смелый, молодой и энергичный) и Перо. Сербы были очень дружны и горой стояли друг за друга. Отчаянно смелые. В лагере они оказались потому, что в Югославии участвовали в сопротивлении. Много раз они спасали нам жизнь. Они приносили нам из кухни картофель. Заливали в кувшин кофе, что бы картофель был не виден, и приносили нам, что бы мы не умерли от голода. Однажды сербы притащили нам полный мешок картошки. Они рисковали своей жизнью: за это их не только могли перевести в концентрационный лагерь, но и просто расстрелять. После освобождения, когда мы бывали вместе, мы слушали сербские песни. Это были удивительно музыкальные люди. Их язык был нам близок и понятен. Какие-то из них я помню до сих пор. «Чекам те драгана азнам все узалу, слику абливам я горькими слязами, Тужная нэдэлья праздник без радости…». «Далеко-далеко-далеко край морэ, там маё сэло родное, там мая любов (или майка), Так прийды, так прийды будэму срэтны мы молодость пролазит журно и живот мой нэ срэтны». Когда обратили внимание на детей узников, пошел слух, что нам будет предоставлена возможность бесплатно побывать в местах нашего принудительного содержания. Но у меня никогда не было и нет никакого желания ехать в Европу вообще, и тем более побывать там, где располагался наш лагерь. Но я хотел бы побывать в Югославии. Я поехал бы туда поклониться праху этих людей, их детям и внукам. Мы прибыли в лагерь в конце ноября. К началу января газеты и радио начали давать информацию о том, что на немецкую землю на танках рвутся дикие татаро-монголы, убивающие и насилующие женщин и пожирающие младенцев. Эти слухи и карикатуры печатались в газетах, для устрашения населения. К весне по ночам над нами высоко-высоко в небе пролетали ревущие громады самолетов. От их гуда вибрировали стены подвалов. Это были «летающие крепости» с бомбовой нагрузкой до восьми тонн каждый. Для немецких ПВО - радаров, прожекторов и зенитных орудий - они были недосягаемы, потому что летели на большой высоте (до восьми тысяч метров) и для защиты сбрасывали вьющиеся полоски фольги. От этого все небо становилось металлическим. Через нас они летали бомбить Дрезден и другие крупные города центральной Германии. При этом надо отметить, что, как правило, крупных промышленных заводов в своей будущей зоне союзная авиация не разрушала. А Дрезден, а так же Кенигсберг, которые отходили в Советскую зону, были разрушены до основания. Галерея подземного завода Миттельверке (Mittelwerke) В конце марта союзная авиация начала уничтожать окружающие Нордхаузен поселения и лагеря. Бомбили и сам Нордхаузен. Завод не бомбили – хотели сохранить в неприкосновенности немецкие военные секреты. Мы пережили три вида бомбежки. Немецкую (страшно), русскую (еще страшней), а американская была неописуемо жуткой. Стены подвалов блока, в котором мы находились, раскачивались. За три бомбежки лагерь был стерт с лица земли. Погибло более восьми тысяч заключенных. После третьей бомбежки оставшиеся в живых заключенные и караул разбежались. Ограда и колючая проволока были уничтожены бомбами. Мы оказались в чистом поле. Американские самолеты на бреющем полете расстреливали разбегающихся и сбрасывали на них бомбы. На расстоянии 2-3 километров от лагеря нам удалось спрятаться в окопах. На бреющем полете американский самолет из крупнокалиберного пулемета обстреливал траншеи, в которых спрятались заключенные из лагеря. В той траншее, в которой находился я, был убит каждый второй. Мне снова повезло, я оказался нечетным. Мы остались в живых. Дед отказался идти дальше в лес, сказал, что ему все равно, где умирать, и вернулся в лагерь. Мы направились вглубь леса, устроились там прямо на земле. В лесу нас нашли сербы и построили нам шалаш. С собой у нас было 5 кг муки. Нас было 7 человек, мы с этой пищей продержались в лесу три недели. Мама на костре варила воду с мукой – она называла это блюдо забалдухой. Иногда мужчины отправлялись на поиски продовольствия. Им удалось отыскать в полях бурты с турнепсом, теперь голодная смерть в лесу нам не грозила. Немецкое командование устраивало в лесах облавы, отлавливали разбежавшихся. Летали самолеты-разведчики, бомбили обнаруженных в лесу людей. Как-то в пасмурный туманный день с дождем, когда дым от нашего костра тянулся в сторону метров на 15-20, в то место, где он поднимался вверх, угодила бомба. Однажды на наше укрытие вышел немец-охотник, со своей охотничьей собакой: все местные охотники были мобилизованы на отлов разбежавшихся. Старый немец пожалел «киндер» и ушел, не арестовав нас. Потом мы узнали, что все разбежавшиеся и пойманные заключенные были направлены на работающий до самого последнего момента завод. Когда завод захватили американские войска, всю рабочую смену, и всех, кто был пойман и отправлен на завод, немцы затопили водой вместе с заводом. Захват завода был затруднен тем, что находящиеся в горе фашисты отстреливались и прикрывали себя заключенными. История этого лагеря встретилась мне, когда я стал взрослым, в книге с названием «Человек со шрамами» об Отто Скорцени. История изложена на одной странице. Через 2 недели обстановка изменилась. Ушли воинские части, и появилась возможность выходить в деревни за продуктами. Когда мы прятались в лесу, к нам случайно приблудились англичане. Они бежали из английско-американского лагеря, где размещались преимущественно сбитые летчики. Они были голодны и измождены – их лагерь также разбомбили американцы. К тому времени наш голодный лесной период уже миновал - мы были обеспечены турнепсом, а иногда и хлебом. Мы их подкормили, и вскоре они отблагодарили нас за это. Однажды утром, в конце апреря, мы услышали рев идущей американской техники. Никаких выстрелов не было. Территорию американцы взяли без боя. К нам прибежали пленные англичане, они сказали: «Идут наши войска». И побежали к своим, к дороге. Через некоторое время они вернулись и принесли пакеты с американскими сухими пайками – консервы, галеты, шоколад. Они сказали, что мы можем выходить и двигаться по дороге к лагерю вместе с войсками, и коротким путем вывели нас к шоссе, по которому двигались моторизованные американские войска. Сплошным потоком шла техника – Студебеккеры, Доджи, Виллисы, Джипы, орудия и танки. Солдаты сидели на машинах в удивительных позах: на запасном колесе, на крыльях автомобилей, на капоте и в кузовах, машины были буквально увешаны американскими солдатами. Был теплый, солнечный весенний день, солдаты были в расстегнутых куртках, с закатанными рукавами, с автоматами в руках. У них было хорошее настроение, они улыбались. Англичане передали нас какой-то группе солдат, идущих пешком, и мы вместе с ними дошли до переезда, за которым находился лагерь. До переезда мы пересекли населенный пункт, в котором на каждом доме был вывешен белый флаг – из каждого окна свисало белое полотнище. Далее дорога шла как бы по террасе горы. Внизу видны были лагеря украинцев, белорусов и русских, народ там бурлил. За все время движения не слышно было ни одного выстрела, американская армия шла, как на прогулке – легко, непринужденно, без опасений. Да и кого им было опасаться – немцы считали, что американцы спасают их от вторжения русских. Никаких немецких воинских частей мы не видели ни вовремя подхода американских войск, ни в лесу, до их появления – никакого фронта не было. Немцы с американцами в то время уже не воевали, гитлеровские войска как будто испарились – все они были переброшены на восточный фронт. Когда мы вошли в лагерь, кругом валялись фрагменты человеческих тел. Обезглавленные тела, оторванные руки и ноги. На сколько хватало глаз, протянулись штабеля трупов, видимо немцы приготовили их к сожжению. В основном убитые были в полосатой одежде. Лагерь был практически уничтожен американской авиацией. Немецкая ракета Фау-2 (V-2) в Америке. Вся земля был усыпана какими-то документами, бланками пропусков, одна часть комендатуры была почти полностью уничтожена, а в другую, уцелевшую часть, мы позже перебрались из подвала. Когда мы жили в лесу, матери приснился сон, что мы возвратились в лагерь, и нас встречает дед, в шляпе, а из окон подвала торчит труба, из которой идет дым. На самом деле, так все и оказалось. В подвале теплоцентра было полно еды и одежды. Вокруг лагеря были расположены брошенные особняки эсесовцев, которые обслуживали лагеря. Вся железнодорожная станция была забита составами с продуктами, одеждой, обмундированием. И в течении двенадцати дней американцы разрешили заключенным брать все, что пожелаешь, и в любых количестве, сколько можешь унести. Что на второй день заключенных из Западной Европы американцы отправили домой самолетами. Им разрешалось взять с собой только 20 кг багажа, поэтому все что они успели запасти в подвалах за эти два дня, было ими брошено. Дед лазил по этим подвалам и среди мертвецов-эсесовцев, которые были убиты заключенными, собирал эти вещи и продукты. Помню, в подвале стояла бочка с маринованным черносливом, мешок сахару, кукурузные и пшеничные хлопья. Ну, и конечно кто-то из нас переел. После этого я был в очень тяжелом состоянии. Для празднования дня победы нам нужно было что-нибудь спиртное. Мы с дедом взяли ведро и пошли на станцию. Двери вагонов были открыты, можно было брать все, что хочешь. Особенно мне понравились английские, из красной кожи с толстой подошвой, сапоги. Еще там лежали рулоны шерстяной ткани (для пальто и костюмов). Около эшелона, расставив ноги, стоял американский часовой, на груди его висел автомат. Мы спросили, можно ли взять спирта. Он кивнул головой. Мы дошли до цистерны со спиртом, открыли пробочный кран и налили полное ведро, и спокойно направились к своему временному жилью. После двенадцати дней свободного доступа к имуществу, американцы начали свято охранять частную собственность. За нарушение частной собственности можно было получить пулю. Праздновали мы день победы 8 мая в обгоревшем здании комендатуры. За наш праздничный стол подсели двое американцев - добродушные, простые парни. При этом они вели интересные политические разговоры. Например, они говорили, что вместе с русскими осенью пойдут и разгромят Японцев. «А потом, - говорили они, - завоевав вашу страну, мы вернемся в Европу». На территории лагеря остался не разрушенным гараж с автомобилями: грузовыми, легковыми и автобусами. Любой пожелавший мог поставить на ход автомобиль. Некоторые на автомобилях уезжали домой. Поляки и чехи отремонтировали автобусы и группой отправились по домам – им было не далеко. Когда мы ходили по лагерю, часто из подвалов по нам стреляли недобитые фашисты. Невыносимые условия проживания, обгоревшее помещение, жуткий трупный запах вынудили нас переехать к сербам в капитальные здания, в авиагородок. Сербы нам выделили большое помещение медицинского назначения. Полы в нем были каменные, стены облицованы плиткой. Кроме этого, сербы притащили матери рояль, и мы устраивали музыкальные вечера. Мать играла на рояле, а сербы – на гитаре. Они снабжали нас пищей наравне со своими семьями, по количеству едоков. Они ездили на автомобиле по деревням, выменивали мясо и хлеб. Однажды по нам стрелял американский солдат, за то что мы притесняли немецких мальчишек. Мы играли дружной компанией: мальчик-югослав, четырнадцати лет, я и Юра. Мы где-то раздобыли пистолет, дамский, хромированный, у которого курок был без пружины. Поэтому, что бы выстрелить, нам приходилось бить по курку камнем. От ненависти к немцам за все пережитое, которой мы были пропитаны, мы гоняли немецких подростков, причем старше нас по возрасту, некоторым из них было лет по шестнадцать. Мы устраивали им и всякие пакости. Завидев нас, они убегали и тогда мы сбрасывали с рельсов вагонетку, на которой они катались. Как-то в другом месте немецкие подростки убегали от нас, и призывали на помощь американцев: «Американэ, американэ!» И один раз в подобном случае американский солдат стрелял из пистолета по русским «хулиганам», но мы убежали. Я могу отметить высокую аккуратность немецких людей. Я любовался на их огороды с грядками, на которых не было ни одной травинки. Немцы прилагали очень много труда – грядки были постоянно политы, взрыхлены и выполоты. Вдоль всех дорог были высажены плодовые деревья – яблони, груши, вишни. Через некоторое время город Нордхаузен и прилегающие к нему территории отошли к Советской зоне оккупации Германии. Много людей бежало в американскую зону: американцы заранее сообщили об отводе своих войск. По непонятным причинам застрелился, а скорей всего был убит Слободан. Я думаю, что его убил кто-то из тех, кто бежал на американскую территорию. Пришли наши. В гости к нам зашли наши красноармейцы. Мы были очень рады, и они были рады увидеть своих. Мать села за рояль и торжественно заиграла Интернационал. Но они сказали, что это уже не наш государственный гимн. Офицер сел за рояль и сыграл новый гимн СССР. Мы давно не ели сладкого. Один из солдат взял меня и повел в магазин, где за прилавком стояла испуганная немка. Солдат сказал ей: «киндер, киндер концлагерь, нихт цукер. Гип цукер». (Ребенок из концлагеря, нет сахара, дай сахар). Немка испугалась еще больше и ответила: «Найн, найн, их нихт волен» (нет, нет, я не могу). Тогда солдат велел ей: «Гип мих папир» (дай мне бумагу). Он взял карандаш и написал: «Я, русский солдат, взял 3 кг сахара». После получения такой расписки немка отвесила нам 3 кг сахара в мешочек. Нисколько не сомневаюсь, что, учитывая немецкую аккуратность, эта записка была представлена в русскую комендатуру и оплачена. Русские относились к мародерству очень щепетильно. Однажды, каким-то образом нам удалось купить и попробовать немецкой колбасы, которая почему-то называлась «Митвурст». Это была колбаса вроде сервелата. Иванов Леонард Николаевич, 1934 г.р., удостоверение бывшего несовершеннолетнего узника серии У № 08899. http://oldland.livejournal.com/5756.html 1945, Германия, Nordhausen. Шахта подземного завода 1943 Запуск ракеты V2 Освобожденные заключенные лагеря смерти Нордхаузен (Nordhausen) сидят на крыльце.
НОРДХАУЗЕН — ГОРОД РАКЕТ И СМЕРТИ В Нордхаузен мы прибыли вечером 14 июля. В городе и окрестностях уже была расквартирована только что принявшая его у американцев 77-я гвардейская дивизия, входившая в 8-ю Гвардейскую армию. Комендатура и бургомистр уже действовали. Не без труда нашли разместившуюся на отдаленной и сильно опустошенной вилле команду двигателистов Исаева. Они прибыли на день раньше и разместились ближе к интересующим нас объектам — горе Коштайн, в которой скрыт подземный завод «Миттельверк». Исаев уже успел установить контакт с дивизионной разведкой и «смершем». Командование дивизии выставило охрану ко всем видимым входам в подземный завод и к концентрационному лагерю смерти «Дора». Бургомистр обещал к утру собрать, если найдет, немцев, работавших на заводе, для встречи с нами. Пока мы плутали по городу, обнаружили, что на улицах еще носятся на бешенной скорости американские военные «джипы» с явно подвыпившими неграми, у которых на широких ремнях болтались кобуры с тяжелыми пистолетами. Американские солдаты за два месяца пребывания в Нордхаузене завели здесь немало подружек. Несмотря на приказы о размежевании зон оккупации отказаться от очередной встречи нелегко, а наш патруль получил строгое указание: «Никаких конфликтов с военнослужащими союзных армий, пока не будет установлена пограничная охрана». Полночи проговорили с Исаевым о впечатлениях и приключениях, тем более, что, несмотря на усталость, чувствовали мы себя на этой разоренной темной вилле, спрятанной посреди таинственного загустевшего сада, очень неуютно. Утром выяснилось, что к нам после призыва местной власти набралась целая очередь желающих предложить услуги. Мы начали с советского офицера, который представился: «Шмаргун, бывший военнопленный, освобожден из лагеря американцами». По его заявлению, он был старшим лейтенантом, политруком, попал в плен в 1944 году и был направлен после всяких пересылок через Бухенвальд в лагерь «Дора». Вид у него, экипированного в форму американского солдата, был отнюдь не лагерного доходяги. Стандартный вопрос: «Почему остались живы?» — «Потому, что перед приходом американцев было очень много работы — приказано было убрать и сжечь более 200 трупов, доставленных с завода в лагерь. Мы были нужны еще живые для этой работы. Но сжечь всех не успели. Около сотни тел еще лежало неубранными, когда ворвались американцы. Немцы разбежались. Нас откормили, переодели. Я и еще несколько доходяг отказались уходить с американцами и решили ждать своих. Теперь могу быть проводником по лагерю и знаю нескольких немцев, которые работали на заводе и не ушли. Согласны помогать в расследовании всего, что тут творилось. Могу быть на связи с «той стороной». Среди американских офицеров много хороших ребят. В городе много и русских девушек, они были домашними работницами или работали на фермах. Хорошо знают язык, пока их еще не отправили в репатриацию, можно набрать переводчиц. Я знаю места, в которых эсэсовцы прятали самую секретную аппаратуру Фау-2, и американцы их не нашли. Мы, заключенные, много знали». Такой помощник сразу располагал к себе, но все наше предыдущее воспитание требовало бдительности: «А не американский ли это агент?». Мы с Исаевым решили: если наш «смерш» его не трогает, то в интересах дела (к черту бдительность!) пусть работает и помогает нам. В конце концов мы приехали сюда за секретами, а сами секретов не привозили. Начали с осмотра страшного лагеря смерти «Дора». Здесь американцы уже навели порядок: все мертвые были захоронены. Оставшихся в живых лечили, кормили и доходяг поставили на ноги. Теперь уже наши военные особых частей готовили лагерь к заселению опять же русскими, бывшими в плену или угнанными в Германию, для сортировки и последующей репатриации. Шмаргун повел нас в дальний барак, где в темном углу, разбросав кучу тряпья, торжественно показал на большой обернутый одеялами шарообразный предмет. Вытащили, положили на ближайшую койку, развернули многослойную упаковку из одеял, и я обомлел: это была гиростабилизированная платформа, которую я в первый раз увидел в Берлине на заводе «Крейзельгерет». Тогда мне пояснял ее устройство тоже первый раз ее увидевший «цивильный» полковник Виктор Кузнецов. Как гироплатформа, еще не ставшая штатным прибором Фау-2, попала в этот барак смертников? Шмаргун толком объяснить не мог, сказал только со слов других, что когда вся охрана лагеря разбегалась, какие-то немцы не из охраны и не из персонала Миттельверка притащили красивый ящик в барак, забросали всяким тряпьем и быстро убежали. А уже когда пришли американцы, то оставшиеся в живых заключенные, обнаружив ящик, вскрыли его и кто-то из них сказал, что это очень секретно. Решили спрятать для русских, когда придут. Ящик использовали для упаковки всяких своих вещей, которыми начали обзаводиться после освобождения, а узнав, что Шмаргун остается ждать русских, ему раскрыли тайну и все упаковали в грязные одеяла — так у американцев, по их мнению, будет меньше подозрений. Как видим, операция прошла блестяще. Теперь на меня и Исаева легла ответственность за эту бесценную находку. Снова завернули в одеяла: другой тары не было, и отвезли в штаб дивизии, а там попросили хранить, пока мы не заберем ее в Москву. Спустя примерно полгода за обладание этой гироплатформой развернулась борьба, которая привела к первой трещине в отношениях между ставшими мне вскоре друзьями Виктором Кузнецовым и Николаем Пилюгиным. Но об этом ниже. После короткого осмотра страшного лагеря «Дора» мы поспешили на обследование самого Миттельверка. Должен честно признаться, что мы спешили уйти из лагеря не потому, что уже совсем не было времени. Ужасы, о которых нам начали рассказывать Шмаргун и откуда-то пришедшие живые свидетели, настолько не вязались с сиянием жаркого июльского дня и нашим настроем страстных охотников, дорвавшихся, наконец, до настоящей добычи, что непроизвольно появилось желание сбросить с себя это наваждение. Нам показали площадку, где лежали трупы до подачи в крематорий, куда выгребали пепел. Теперь никаких следов пепла уже нигде не было. При американцах здесь уже поработала комиссия, фиксировавшая злодеяния и военные преступления. Лагерь превращался на наших глазах в общежитие для перемещенных лиц. Но не видимый нами пепел начинал стучать и в сердце, и в висках. Перед входом на «Миттельверк» нас уже ждала группа немцев, которые объявились в результате действий службы бургомистра. От группы отделился молодой немец, сухощавый, с тонкими четкими чертами лица. Он смело подошел, представился: «Инженер Розенплентер из Пенемюнде». Объяснил, что эвакуировался из Пенемюнде вместе со всеми сюда, в Нордхаузен, а потом их расселили недалеко отсюда в Бляйхероде. Там же первое время жили фон Браун и Дорнбергер, которых он лично знает. Они уехали из Бляйхероде дальше на Запад. До прихода русских американцы переправили почти всех специалистов в города Ворбис и Витценхаузен. Он и еще несколько десятков специалистов отказались от переезда, а американские офицеры, сверившись со своими списками, и не настаивали. Но некоторых сопротивлявшихся брали, не считаясь с желанием. Розенплентер все это говорил быстро, очень волнуясь. Шмаргун не успевал переводить. Кто-то доехал до лагеря и оттуда привез русскую девушку, которая переводила быстрее, чем говорили немцы. Эта переводчица всех очаровала. Ее звали Ляля. С этого дня мы объявили ее нашей штатной переводчицей-секретарем, а потом оформили ее статус у военных властей. Розенплентер сам предложил свои услуги по ознакомлению с техникой Фау-2. Но «Миттельверка» он не знал и рекомендовал другого пенемюндовца, часто бывавшего на «Миттельверке» с контрольными задачами. Но, предупредил Розенплентер, к тем зверствам, которые здесь творились, они никакого отношения не имели. На первый осмотр легендарного подземного ракетного завода «Миттельверк» мы затратили почти два дня. Миттельверк дословно переводится «средний завод» или «завод, находящийся посередине». Он действительно находился в середине Германии. Строительство этого завода шло под шифром «Миттельбау» — «Средняя стройка». Оно началось в 1942 году, еще до удачных стартов ракет Фау-2 (или А-4). Не потребовалось сильно углубляться в землю. Строители удачно использовали естественный рельеф. Лесистый холм, который местная география гордо именует «гора Кокштайн», возвышается в четырех километрах от Нордхаузена почти на 150 метров над окружающей местностью. Известковые породы, составляющие начинку этой горы, легко поддавались проходке. В горе по диаметру основания были прорублены четыре сквозные штольни, каждая длиной по три с лишним километра. Все четыре штольни соединялись 44 поперечными штреками. Каждая штольня была отдельным сборочным производством. Две левые штольни были заводами авиационных турбореактивных двигателей БМВ-003 и ЮМО-004. Эти двигатели уже в 1942 году были доведены до состояния, пригодного для серийного производства. И здесь немцы обогнали нас, англичан и американцев. Но по чьей-то (для нас, конечно, выгодной) глупости, они этим преимуществом не воспользовались и не запустили в крупносерийное производство реактивные двухмоторные «Мессершмитты» Ме-262, которые оснащались этими двигателями. Эти самолеты в небольшом количестве появились на фронтах только в конце войны. В послевоенных мемуарах немецкие генералы писали, что якобы лично Гитлер долгое время был категорически против использования этих самолетов. Вот так упрямство диктатора приносит неоценимую пользу его смертельным врагам. Третья штольня служила для производства «крылатых бомб», или, по-современному, крылатых ракет Фау-1, массовое производство которых началось в 1943 году. Только четвертая штольня служила для сборки и испытаний ракет А-4. В каждую штольню прямо с поверхности мог закатываться железнодорожный состав, подвозивший материалы. Он выезжал с другого конца, загруженный готовой продукцией. Штольня для сборки ракет А-4 была шириной более 15 метров, а высота в отдельных пролетах достигала 25 метров. В этих пролетах производились так называемые вертикальные «генеральдурхшальтферзухпрюфунг». Мы потом это перевели и узаконили — надолго для всех ракет — как генеральные вертикальные испытания. Но до этого проводились горизонтальные испытания. Они не имели приставки «генераль». В поперечных штреках производили изготовление, комплектацию, входной контроль и испытания подсборок и агрегатов до их монтажа на главной сборке. Осмотр штолен и штреков затруднялся тем, что освещение частично было повреждено, как нам сказали, по приказу американцев. Горели только «дежурные» светильники. Поэтому ходить по заводу следовало очень осторожно, чтобы не провалиться в какую-либо технологическую яму или не разбиться об остатки неубранных ракетных деталей. Мы обратили внимание на большое количество беспорядочно разбросанных составных частей ракет. Можно было без труда насчитать десятки «хвостов», боковых панелей, средних частей, баков и т.д. Немец, которого представили как инженера-испытателя на сборке, сказал, что завод работал на полную мощность практически до мая. В «лучшие» месяцы его производительность доходила до 35 ракет в день! Американцы отобрали на заводе только полностью собранные ракеты. Таких скопилось здесь более сотни. Они даже организовали электрические горизонтальные испытания, и все собранные ракеты до прихода русских погрузили в специальные вагоны и вывезли на запад — в свою зону. «Но здесь еще можно набрать агрегатов на 10, а может быть, и 20 ракет». Немцы сказали, что все специальное чисто ракетное испытательное технологическое оборудование было вывезено. Но обычные станки и типовое оборудование общего назначения во всех цехах остались не тронутыми. Богатым заморским охотникам за ракетными секретами даже самые совершенные металлорежущие станки не были нужны. В штольне Шмаргун обратил наше внимание на перекрывавший всю ее ширину мостовой кран над пролетом для вертикальных испытаний и последующей погрузки ракет. К крану были подвешены две балки по ширине пролета, которые опускались при необходимости до высоты человеческого роста. На балки крепились петли, которые накидывались на шеи провинившихся или заподозренных в саботаже заключенных. Крановщик, он же палач, нажимал кнопку подъема и сразу свершалась казнь через механизированное повешение до шестидесяти человек. На глазах у всех «полосатиков», так именовали заключенных, при ярком электрическом освещении под толщей в 70 метров плотного грунта давался урок послушания и устрашения саботажников. Во время этого страшного рассказа меня толкнул Исаев и показал на немцев. Они, ранее тесно нас окружавшие, сбились в кучку и отошли в темноту. Тут вмешался Розенплентер и сказал, что их предупреждали, что на «Миттельверке» действовала подпольная организация. Заключенные, работавшие на сборке, научились так вносить неисправность, что она не сразу обнаруживалась, а сказывалась уже после отправки ракеты при ее испытаниях перед пуском или в полете. Кто-то научил их делать ненадежную пайку электрических соединений. Это очень трудно проверить. Немецкий контрольный персонал не в состоянии был уследить за десятками тысяч паек в сутки. Гестапо просило инженеров Пенемюнде что-нибудь придумать для автоматизации контроля. Ничего, насколько он знает, не придумали. До 20 % ракет браковалось еще при окончательных испытаниях здесь на «Миттельверке». Все забракованные ракеты для выяснения причин и ремонта отправлялись на небольшой завод «реабилитации» — «Верк драй» («третий завод»). Он находился у деревни Клейнбодунген недалеко от Бляйхероде. Там должно было сохраниться электрическое испытательное оборудование для горизонтальных испытаний, если американцы его не вывезли. Как бы в оправдание Розенплентер сказал: — На «Верк драй» работали только немцы. Заключенных там не было. Если русское командование заинтересовано в реконструкции ракеты А-4, то лучше всего для этого воспользоваться этим небольшим заводом. Впоследствии мы действительно так и поступили. Тем более, что вскоре на «Миттельверк» нагрянули десятки наших технологов-демонтажников, имевших основной задачей демонтаж и вывоз всего сколько-нибудь ценного технологического оборудования. Много позднее, кажется в начале 1946 года, к начальнику института «Нордхаузен» генералу Гайдукову приехал из Эрфурта немецкий художник. Он привез с собой большой набор акварелей и карандашных рисунков, изображающих подземную производственную деятельность. Из его рассказа следовало, что всякая фото — и киносъемка на «Миттельверке» и в окрестностях были запрещены под страхом смерти. Но руководители программы А-4 считали необходимым как-то увековечить такое великое творение, каким был «Миттельверк». Отыскали его, профессионального художника и карикатуриста, и с помощью гестапо привезли на завод с заданием рисовать весь основной процесс сборки ракет и, по возможности, в цвете. Он честно трудился, но временами так увлекался, что появились рисунки избиения заключенных, их казни, посещения завода высокими гостями во главе с самим Кальтенбрунером. Мы смотрели эти рисунки, насыщенные обреченными персонажами в полосатых костюмах, среди которых наверно были десятки героев, имен которых никогда не узнает человечество. Как удалось сохранить эти рисунки? «Очень просто, — объяснил художник. — Некоторые рисунки у меня отнимал специальный офицер гестапо. А многие его не интересовали. Я должен был все сдать в дирекцию завода, но не успел и теперь готов подарить русскому командованию». Генерал Гайдуков с благодарностью принял столь редкостный дар. Альбом этих рисунков в свое время был отправлен в Москву. А вот где они теперь — не знаю. Может быть, в каких-либо архивах и удастся их отыскать. Пока мы изучали «Миттельверк», в Нордхаузен из нашего НИИ-1 прибыла новая группа специалистов в составе двух профессоров Кнорре и Гухмана, главного конструктора первого ЖРД для самолета БИ Душкина и специалиста по ракетным топливам химика Чернышева. Когда мы поздно вечером, усталые и пропыленные, добрались до города, мечтая об отдыхе, эта изголодавшаяся по информации команда набросилась на нас, требуя приобщения ко всем тайнам. Пока с ними общался Абрамович, Исаев, очень любивший всякие розыгрыши, уединившись со мной, предложил: — От них надо избавиться, иначе у нас руки будут связаны. С этой профессурой хлопот не оберешься. — А как? Просто выгнать из Нордхаузена мы не вправе. — Есть идея. Припугнуть англо-американской разведкой, которая охотится за советскими специалистами, документами и великими государственными секретами. Спектакль был разыгран в лучших исаевских традициях. В середине ночи вся ученая рать была приглашена на нашу темную таинственную виллу. Тут Исаев им объявил, что через 20—30 минут на переговоры, переправившись через границу, явится завербованный нами агент английской разведки, который должен рассказать, как достать секретнейшую документацию по ракете «Вассерфаль» и где спрятаны эти самые ракеты. Кроме того, он знает, где находится сам фон Браун. Было бы очень хорошо, если бы приехавшие из Москвы товарищи подключились к акции похищения фон Брауна. Во время этих объяснений раздался условный стук в окно, выходившее в темный сад. Исаев схватился за пистолет и скомандовал: «Быстро, все вон в ту комнату и не шуметь. Переговоры будет вести Черток». Я принял условного агента, роль которого отлично играл одетый в полуамериканскую форму Шмаргун. Вначале мы говорили что-то по-немецки, потом я начал кричать по-русски, что столько долларов мы обещать не можем и это вообще грабеж. Агент — Шмаргун — пригрозил, что его хозяевам уже известно о прибытии в Нордхаузен крупных советских специалистов по ракетным двигателям. Он в знак хорошего к нам отношения просит меня предупредить их, что было бы лучше для их безопасности на время уехать отсюда. Я поблагодарил за ценную информацию и сказал, что эта услуга будет оплачена. «Агент» тихо удалился. Исаев всех выпустил из соседней комнаты и, торжествуя, спросил: «Слышали?». Но мы этим не ограничились. Довели перепуганную компанию под своей охраной до квартиры, где их расселила комендатура, и тут обнаружилось, что их чемоданы раскрыты — там что-то искали. Исаев с деланным гневом набросился на хозяйку квартиры. Та объяснила, что пришли какие-то офицеры и потребовали, чтобы она показала, где поселились ее жильцы. Хозяйка квартиры заранее была обучена, что надо отвечать. Короче, утром вся мешавшая нам компания пожелала нам успехов и отбыла в направлении Берлина. Вдоволь насмеявшись с нами, вслед за ними в Берлин уехал на попутной машине и Абрамович, оставив в моем распоряжении «мерседес» и Альфреда. А мы на радостях решили, что такой успех спектакля следует вечером отметить в еще работающем после американцев кафе-варьете. Там же в кафе хотели разработать план дальнейших операций. Однако кафе, разместившееся в уютном и хорошем бомбоубежище, оказалось шумным заведением с пивом и подпольным шнапсом без закуски и без кофе. Здесь уже дымили американские офицеры, солдаты-негры, а на импровизированной эстраде что-то неразборчиво и хрипло пела немолодая брюнетка, одетая под цыганку. Видимо, мы были здесь первыми советскими офицерами. Как только мы сели за единственный свободный столик, один из американских офицеров вскочил, что-то заорал в сторону стойки. Оттуда быстро вылетел парень в белом и ловко расставил перед нами пенящиеся кружки. Певица подскочила к нам и, не спрашивая разрешения, ориентируясь по погонам, чмокнула Исаева в щеку: «Наконец-то русские пришли! Что вам спеть?» Американский офицер сказал ей что-то в приказном тоне. «Он знает, что я русская и требует, чтобы я переводила. Он приветствует русских офицеров на земле, которую они, американцы, освободили от общего врага. Здесь творились страшные преступления. Он надеется, что мы будем друзьями. За победу и дружбу по оружию!» Мы взялись за кружки, но он успел и себе и нам еще что-то подлить в пиво из бутылки, которую заранее держал на отлете. Один из американских офицеров много говорил. И все время требовал, чтобы певица переводила. Вот что он успел нам рассказать. Американцы, наступавшие с запада, уже 12 апреля, т.е. за три месяца до нас, имели возможность ознакомиться с Миттельверком. Они увидели подземное производство, остановленное только за сутки до их вторжения. Все их поразило. Под землей и в специальных железнодорожных платформах были сотни ракет. Завод и подъездные пути были в полной сохранности. Немецкая охрана разбежалась. Последние два дня перед приходом американских войск заключенных не кормили. Те, кто способны были ходить, двигались медленно. Они подходили к американцам брать пищу и не спешили. Как будто все делали во сне. Певица переводила дальше: «Потом нам сказали, что через лагерь прошло более 120 тысяч узников. Сначала они строили — грызли эту гору, потом оставшиеся в живых и еще новые работали уже на заводе под землей. Мы застали в лагере случайно выживших. Много трупов было в туннелях под землей. Наши солдаты пришли в ужас, когда все это увидели. Многих немцев мы заставили работать и убирать, наводить чистоту. Вам теперь тут будет легко работать. За нашу победу, за нашу дружбу!» Мы и не заметили, что за нашим столиком появился еще один советский офицер. Явно не «цивильный», потому что грудь была в орденах и медалях. Он обнял меня за плечи и тихо сказал: «Я из «смерша» дивизии. Утром с подполковником зайдите в штаб». Утром пришлось пораньше разбудить Исаева. Мы успели провести блиц-оперативку и выработать план действий: «Ни в коем случае не оправдываться, а требовать и нападать!» С таким настроением прибыли в штаб. Но там и не думали с нами расправляться за вчерашнее «аморальное» поведение. Заместитель командира дивизии по политчасти, начальник штаба и вчерашний офицер из «смерша» очень любезно объяснили: — В Веймаре находится штаб 8-й Гвардейской армии генерал-полковника В.И. Чуйкова, которому пока поручено возглавить советскую военную администрацию Тюрингии. Свои дальнейшие действия по использованию немецких специалистов, а тем более контакты с американцами вы обязаны согласовывать с представителями СВАГ. «Смерш» по своей линии доложил куда надо, и мы должны вас предупредить, что американские спецслужбы осуществляют широкую акцию по захвату немецких специалистов. По достоверным данным, среди ваших вчерашних собутыльников были не боевые офицеры, а те, кому поручено «подчищать» захват немецких специалистов, искать еще оставшуюся аппаратуру ракет и следить за действиями русских, которые разыскивают немецкие секреты. Мы изложили наши планы: — Группа во главе с майором Палло сегодня отбывает в город Заафельд. По рассказам немцев из «Миттельверка», там, близ поселка Леестен, находится станция огневых испытаний двигателей Фау-2. Двигатели на сборку поступали оттуда после огневых испытаний. Попросили помочь транспортом и дать указания коменданту Заафельда обеспечить нас жильем в городке Бляйхероде, где мы будем собирать группу немецких специалистов, предоставить рабочие помещения для специалистов, для складирования ценного оборудования, охраны и решить вопрос с питанием и связью. Потом мы собирались вызвать подмогу из Москвы. А на «Миттельверк» пока желательно никого не пускать, чтобы не растащили то, что не успели увезти американцы. — И еще, — добавил я, — нам помогает некто Шмаргун, бывший пленный. — Это наша забота, — перебил меня офицер «смерша», — можете ему доверять. По нашим данным, американцы не успели изъять аппаратуру, спрятанную эсэсовцами в калийных шахтах, это где-то здесь, в окрестностях. Один из немцев приходил и говорил, что в 15 километрах отсюда, почти у границы, много секретной аппаратуры спрятано в домике лесника. Лесник — ярый нацист — сбежал, но тамошние лесные дозорные якобы охраняют этот домик. В одиночку туда не советуем отправляться. Если надумаете, мы поможем. Но будьте осторожны: с другой стороны тоже идет охота. Так, после «накачки» в штабе мы с Исаевым усадили в наш «мерседес» еще и Розенплентера и скомандовали Альфреду: «Вперед, на Бляйхероде!» Это было утром 18 июля 1945 года. http://astronaut.ru/bookcase/books/chert1/text/09.htm?reload_coolmenus
Вы никак ранее секретный архив рассекретили. В 45 году за эту информацию можно было или сесть или уехать на ПМЖ в боливию.
