Архивные интересности

Цены поднялись...но как только, так сразу)))

 

Иногда, жаль что не так часто, как хотелось бы, жизнь подбрасывает приятгости. Дай бог не последняя.
Кто имеет желание пошуршать страницами, стучитесь в личку.

 

Огромное спасибо Юрию Николаевичу Шорину, он же Кузьмич за предоставленные материалы по кладам в Смоленске и губернии, а также за возможность появляться на страницах "Края Смоленского".
Это сладкое слово "клад".

Древняя Смоленская земля. Массу всего интересного она в себе хранит-скрывает. Но случается иногда, что кому-то приоткрываются подземные закрома. Вот, например. Пахала себе баба поле. Почему сама пахала, а кто ж теперь разберёт - может вдовая была, ну а может, ещё чего с мужем было. Итак, пахала Прасковья Прохоровна Белова своё поле 30 мая 1885 года. Поле то было у деревни Долины, Мочаловской волости Юхновского уезда. И тут из земли как полезет всякое. Не, не зомби...Какие-то витые штуки, на вид очень даже и серебряные. И отдала баба их волостному старшине, тот уездному исправнику, ну и дальше в Смоленское губернское правление, оттуда всё это дело переслали в Императорскую Археологическую комиссию в Санкт-Питербурх. Там, кстати, очень обрадовались и подивились, шейные гривны им нечасто присылали с мест, и решили поощрить Прасковью Белову аж двумястами рублями. И что самое интересное, эти деньги до Прасковьи дошли. В деле расписка имеется. (ГАСО, фонд 2, опись 81, дело 174)

А вот из более ранешнего. В мае 1835 года витебский дворянин Станислав Волк подал на имя Смоленского гражданского губернатора князя Хованского записку в которой обвинял титулярного советника
Варфоломея Прейса в том, что он, Варфоломей Прей, вызнав у означенного Волка место нахождения клада под Смоленском (на большом лугу, у малой речки...так в записке) нашёл мешок золота и утаил его от Станислава Волка. По распоряжению губернатора смоленский полицмейстер отобрал объяснения у титулярного советника Прейса и его дворового мальчика Ивана Яковлева, о чём и доложил губернатору, не усмотрев в выемки из земли под Смоленском Варфоломеем Прейсом двах гарнцов золотых червонцев состава преступления.

Но это было в губернии, а нас в этой статье интересуют клады, найденные в земле, принадлежащей губернскому городу Смоленску. Те самые, что проходили через чиновников смоленской городской управы. А они, конечно же, были, древний город Смоленск и во второй половине 19 века землю в городе рыли часто.

17 сентября 1879 года командир 1-й батареи 3-й резервной артиллерийской бригады полковник Рогоза доложил по начальству и уведомил смоленскую городскую управу о находке клада мелкой серебряной монеты старинного чекана на пустопорожней городской земле на Казанской горе у дома жены судебного пристава Анны Ивановны Полозовой. Нижние чины 1 батареи Сафрон Алексеев, Сергей Гращенков, Иван Николаев, Андрей Гаврилов, Федор Дриняев и Павел Петров выкопали два больших глиняных кувшина с монетой с глубины не более полуаршина. Общий вес найденного серебра составил 19 фунтов 27 золотников, монеток по счёту оказалось 14 720 штук. Городской голова Энгельгардт, доложив о находке смоленскому губернатору Лопатину, отправил клад в Русское императорское археологическое общество

Пока монеты ездили в столицу, командование Московского военного округа озаботилось награждением нашедших клад нижних чинов. Александр Григорьевич Лопатин получил письмо от командующего артиллерией округа, в котором тот, ссылаясь на мнения командующего войсками Московского округа графа Александра Ивановича Бреверн-Делагарди, практически требовал от смоленского губернатора вознаграждения для канониров. Лопатин в своём ответе уведомил артиллерийского генерал-лейтенанта о том, что после экспертизы клада, найденные ценности или деньги за них поступят в распоряжение смоленской городской управы, каковая и будет решать вопрос о вознаграждении нашедших клад по законам Российской Империи. Главный окружной артиллерист и городскому голове Александру Платоновичу Энгельгардту направил письмо похожего содержания. Вся эта спешка высоких военных чинов кажется крайне странной. По закону клад отходил владельцу земли, на которой был обнаружен, а нашедшему полагалась третья часть стоимости в качестве вознаграждения. Закон есть закон, и чего военным суетиться? Но видимо генералы знали то, что пока не было известно смоленскому самоуправлению.

К апрелю 1880 года в Смоленск вернулись 8 килограммов старинного серебра с уведомлением от Императорского археологического общества о невозможности приобретения данного клада за недостатком свободных средств. Городская управа назначила торги по продаже серебра на 30 апреля. И тут… Смоленскому губернатору и в городскую управу поступает заявление от дочери поручика Зинаиды Николаевны Гурьевой. Она утверждает, что клад у дома коллежского асессора Полозова 17 сентября прошлого года обнаружили вовсе не солдаты-артиллеристы, а её воспитанник ученик смоленской гимназии Евгений Дмитриев. И она, Гурьева, рассчитывает на законную долю от вырученных денег от продажи клада. К заявлению приложена справка от судебного пристава коллежского асессора Иосифа Васильевича Полозова, который подтверждает находку старинных монет Дмитриевым. «…но потом клад был разобран неизвестными мне солдатами…» заявляет в своей справке Полозов. Александру Платоновичу Энгельгардту пришлось крепко подумать. Ссориться с военными городскому голове не хотелось, поэтому было принято «соломоново» решение, что треть от вырученных за продажу серебра денег будет поделена между нижними чинами 3-й артиллерийской бригады и гимназистом Дмитриевым.

Торги были жаркими. 12 смоленских купцов изъявили желание приобрести старинное серебро. Берх, Каган, Зеликин, Лапинер, Шведов, Ермашов и Спиридонов набавляли и набавляли стоимость фунта серебряной монеты, но не смогли превысить предложение Петра Фёдоровича Ланина. Он и забрал основную часть клада в 18 с половиной фунтов за 529 рублей 10 копеек. Ещё фунт серебряных монет продали в разнобой, заработав для города ещё 22 рубля. 2 мая 1880 года состоялось заседание городской управы, где и было определено, что согласно закону 367 рублей 40 копеек отходит в городскую казну, а 183 рубля 70 копеек равномерно делится между канонирами и смоленским гимназистом Дмитриевым. А человека выходило по 26 рублей 24 копейки. Деньги для нижних чинов передали командованию 3-й резервной артбригады, но, как выяснилось, к тому времени Фёдор Дреняев был уволен в запас. Смоленским чиновникам пришлось потратиться на почтовые расходы, чтобы выслать 26 рублей 24 копейки в адрес Мокшанского уездного воинского начальника для передачи отставному канониру. (ГАСО, Ф.1 Оп.5(1879) Д.238; Ф. 65, опись 1, д. 296)

Год 1889 инженер-технолог Алексей Григорьевич Малеванный по договору с городской управой строит в губернском городе водопровод. 21 октября при земляных работах на Армянской улице у водоподъёмного здания крестьянин Емельян Прокофьев обнаружил горшок с четырьмя сотнями старинных мелких серебряных монет и двумя слитками серебра. Клад был передан Малеванным в городскую управу, которая, доложив о находке губернатору, уже 30 октября отправила слитки и монеты в столицу в Императорскую Археологическую комиссию. Емельян Прокофьев по договорённости с управой получил премию в 15 рублей. А в январе 1890 года четыреста одиннадцать серебряных богемских монет вернулись в Смоленск. Хотя А. Иозефович в своей заметке в «Смоленском вестнике» утверждал, что находка богемских монет начала 14 века в Смоленске является крайне интересным явлением, мол и в Польше такие монеты в кладах редкость, археологическая комиссия не сочла находку выдающейся и, определив принадлежность монет королю Богемии Вячеславу Второму (1303-1305 г.г.), передала клад в городскую управу. О судьбе серебра городские чиновники думали аж девять месяцев, и только к октябрю 1890 года «родилась» идея продать клад с открытых торгов. О чём и было сделано уведомление в «Смоленском вестнике». 2 фунта 60 золотников старинного серебра были оценены в 25 рублей 20 копеек (из материалов дела непонятно кто именно оценивал, Императорская археологическая комиссия или чиновники городской управы), с каковой суммы и должны были начаться торги в 12 часов 26 октября 1890 года. Клад выкупил в результате за 57 рублей некто Иван Белавенец (предположительно, так как протокол аукционного торга заполнен ужасающим подчерком). (ГАСО, фонд 65, опись 1, дело 1004, листы 1-18)

Надо сказать, что 2 ноября 1889 года на том же самом месте у водоподъёмного здания приставу 2-й части Смоленска Подлуцкому пришлось силой выгонять четырёх крестьян из ямы, в которой они с руганью и мордобитием делили найденные 104 древнерусские серебряные монеты. Авторитет полицейского чина был высок, монеты он, забрав у крестьян, представил смоленскому полицмейстеру. Данные монеты Императорская археологическая комиссия оценила в 3 рубля 25 копеек сенребром, каковые деньги были присланы из столицы в канцелярию смоленского губернатора. Он отношением своим от 7 февраля отправил сию сумму смоленскому полицмейстеру с указанием выдать деньги по принадлежности. Из материалов дела соверщенно непонятно кто именно деньги получил, пристав ли Подлуцкий или крестьяне, нашедшие клад. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 145, листы 2, 9-11,13, 14)

В августе 1891 года смоленскому вице-губернатору графу Александру Александровичу Мусину-Пушкину принесли на рассмотрение заявление от мещанина Ивана Никитина. Дедушка вдруг вспомнил, как ему десятилетнему оболтусу дядюшка указывал места неподалёку от притвора церкви Ильи Пророка, где он со товарищи в ноябре 1812 года закопал отобранное у французов золото. Иван Никитин просил разрешить ему под надзором полиции выкопать клад. Граф Мусин-Пушкин приказал смоленскому полицмейстеру под расписку довести до мещанина, что археологические раскопки на землях казённых, в том числе и церковных и общественных, производятся только по открытому листу Императорской русской археологической комиссии, что и было полицией исполнено. Однако старинушка не унялся, и в конце сентября по рапоряжению уже губернатора с него отобрали вторую расписку.

А как же с французским золотом, спросите вы. Тайна сия велика есть. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 187, листы 12-16)

Весной 1895 года в третьей части Смоленска в имении мещанина Александра Илларионовича Виноградова четверо крестьян Бизюковской волости Дорогобужского уезда при копании фундамента обнаружили запечатанный тюк с двадцатью тремя серебряными рублями, одним полтинником, одни полуполтьинником и ста шестьюдесятью медными монетами разного достоинства. Клад передан полиции. К октябрю месяцу Императорская археологическая комиссия прислала в Смоленск 30 рублей 65 копеек для выдачи вознаграждения мещанину Виноградову. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 164, листы 1, 2,9)

Нужда ли, жажда ли новых впечатлений, а может и вовсе врождённая непоседливость привели в Смоленск на подённые работы крестьянина Брест-Литовского уезда Даниила Ляльку, кто знает? Но 27 октября 1899 года оный Лялька в 10 часов утра явился в кабинет пристава третьей части губернского города Смоленска с мешком серебра. По его словам нашёл он клад ещё три дня назад на подённых работах по понижению путей на станции Смоленск Риго-Орловской железной дороге. При понятых серебро было взвешено, весу оказалось 17 и три четверти фунта, и описано. Ну а дальше всё по закону, плечо-вокзал-родина. Извините, дорогой читатель, конечно же, полицмейстер-губернатор-археологическое общество. И если основная масса найденных польских монет столичных археологов не вдохновила, то за 40 серебряных талеров, 6 серебряных пуговиц, сердоликовую бусину, 2 медных подвески и 11 зёрен жемчуга учёные мужи предложили гродненскому крестьянину аж 60 рублей серебром. И это помимо оплаты стоимости остального серебра, что будет передано комисией для переплавки на Монетный двор. Не зря у Даниила свет Михайловича пятки чесались, да «странный стук звал в дорогу», ох не зря. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 21, листы 19,20,23, 25, 28, 29)

Жили себе поживали в Ермолинской волости Рославльского уезда крестьяне с простыми «русскими» именами Мартин Бухгольц и Карл Павел. И тоже видимо дядя, тётя али прадедушка какой в своё время рассказали младшему поколению о древнем кладе у Смоленской крепостной стены. История умалчивает, с какими именно временами связана сия захоронка, да это и не важно. А важно, что Бухгольц и Павел обратились к смоленскому губернатору с просьбой разрешить им отыскать старый клад у крепостной стены, а в случае удачного нахождения выдать в качестве награды не много ни мало, а половину. Половину, Карл!? Его высокопревосходительство Камергер Двора Его Императорского Величества действительный статский советник Николай Иоасафович Суковкин в своей отписке разъяснил жадинам, что под надзором полиции они могут вести поисковые работы у стены. Но, все выкопанные ямы должны быть кладоискателями закопаны и утрамбованы, а клад, при его нахождении, по закону полностью поступает в распоряжение казначейства до решения правительства о том, какая именно часть его будет выдана в качестве вознаграждения. Ответ губернатора потомков иноземцев не удовлетворил, и они обратились с «заманчивым» предложением к министру финансов Империи. 2-е отделение канцелярии Министерства финансов обратилось за разъяснениями, ну да, к смоленскому губернатору. От которого вскоре в столицу пришло письмо с уведомлением, что все требования законов в плане розыска и реализации кладов до крестьян Бухгольца и Павела доведены. Но ведь не успокоились. Взялись донимать Императорскую археологическую комиссию. Археологи ответили однозначно, что кладоискательство в Империи запрещено циркуляром Министерства внутренних дел еще в 1886 году и Высочайшим Повелением от 11 марта 1889 года. А открытого листа на проведение археологических раскопок Императорская комиссия Бухгольцу и Павелу не выдаст. До просителей доведено под расписку в уездном полицейском управлении. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 73, листы 13,14, 26-31)

17 сентября 1907 года во дворе дома владимирского купца Алексея Васильевича Забалуева на Троицком шоссе крестьянин Хохловской волости деревни Хрутчина Степан Прокофьев и смоленский мещанин Ефим Парфёнович Филиппов при устройстве фундамента нашли клад серебряных монет весом около 10 фунтов. Каковое серебро и отнесли приставу 1-й части Рындину. Уехало серебришко в столицу, и до следующего года не было о нём никаких вестей. Почесали в затылках Степан с Ефимом, скинулись денежкой, да и наняли стряпчего. И отпечатанное на машинке отправилось заявление Прокофьева и Филиппова летать со стола на стол в канцелярии смоленского губернатора. Клад вернулся в Смоленск в канцелярию губернатора для возврата находчикам 19 марта. Не представляет, мол, выдающегося нумизматического интереса. От ведь как учёно завернули-то в археологической комиссии. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 73, листы 15-17, 33, 34,36,39, 42)

3 апреля 1908 года после долгих бюрократических согласований со столицей в Смоленске была организована Учёная архивная комиссия. Но на клады, которые открывались в губернском городе Смоленске и других местах губернии, оная комиссия обратила внимание лишь в 1912 году. 7 февраля 1912 гогда на основании общего собрания учёной комиссии смоленскому губернатору был направлен запрос о возможности уведомления в первую очередь смоленской комиссии полицией о нахождении всякого рода древностей, кладов и прочих археологических останков. Губернатор приказал, и теперь перед отправкой в Императорскую археологическую комиссию клады изучались членами комиссии смоленской. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 41, листы 1, 2, 13, 15)

Расскажу-ка я вам напоследок одну историю. Пусть и не в Смоленске дело было, а вовсе даже в Юхновском уезде. Но история интересная. Год тот одна тысяча девятьсот девятый от Рождества Христова в губернии дюже странным выдался. То в начале февраля месяца города Старой Руссы Новгородской губернии старший городовой Пётр Фёдоров то ли перебрав полугара, то ли обо что головушкой приложившись, взялся доказывать непосредственному начальству, то бишь частному приставу да полицмейстеру, что точно знает место близ города Смоленска в имении помещицы Безобразовой, где зарыт особо ценный клад. Ох уж мне это сладкое слово-клад. Полицейское начальство в Старой Руссе от слов Петрова сильно возбудилось и принялось сочинять запрос в Министерство внутренних дел, благо не самому государю-императору. Из департамента общих дел запросили Николая Иоасафовича Суковкина о его мнении по сему поводу. Камергер Двора запросил у смоленского уездного исправника информацию об имении госпожи Безобразовой. И отписался в столицу, что близ губернского города Смоленска имения помещицы Безобразовой не имеется. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 87, листы 1-8)

Вот ведь как получается, обещал одну историю а выходит две. Так вот… Вряд ли смоленский губернатор самолично вычитывал все периодические издания изыскивая упоминания о делах в Смоленской губернии, был, видимо, к этому делу приставлен особый чиновник. Как бы там ни было, но до сведения господина Суковкина дошло, что в московской газете «Раннее утро» опубликована заметка об открытии огромного клада старинной золотой и серебряной монеты в деревне Силенки Сосницкой волости. Юхновскому уездному исправнику полетел суровый разнос в письменном виде, с приказом всё выяснить, пресечь, описать и доложить «куды следоват», а именно господину губернатору. Почему это губернатор должен узнавать о происходящем в губернии со страниц московских газет, а исправник о кладе стоимость в три тысячи восемьсот рублей по начальству не докладывает? Заметочка в газете и была-то на три десятка строчек, а ажиотаж в Смоленске да в столице вызвала совершенно небывалый. Уж так высокохудожественно автор заметки расписывал перипетии отыскания клада в 15 фунтов золотой монеты времён царя Михаила Фёдоровича, помимо такого же количества серебря и меди, с таким знанием дела, как будто сам держал в руках «треугольные» серебрушки первого царя династии Романовых.

Получив такое послание от начальника губернии, Юхновский исправник неделю, не меньше как мне думается, пил беспробудно. На карьере можно было ставить жирный крест. Но, взявши себя в руки, а также ноги в те же руки, отправился в Силенки. Выяснив у крестьянской старшины все обстоятельства, отправился полицейский чин в самый большой храм Юхнова ставить пудовую свечу. Хотя, наверное, главное действующее лицо этой аферы замордовал за мильоны погибших нервных клеток. Выяснилось, что никакого клада в деревне не было и нет. Крестьянин Илья Никитич Обыденников, местная беднота-голытьба, еле-еле сводил концы с концами. У сельского общества набрал кредитов для пропитания семейства, а в отработку взялся построить на пустопорожнем месте, указанном сельским старостой, новую избу. И так уж его жисть-жистянка замордовала, что в буйную головушка пришла хитрая «мысля». Не достроивши избу, пропал из Силенок Илюха аж на целую неделю. А вернувшись в родимую избу, рассказал парочке друзей, что на том самом месте, указанном ему старостой, нашёл большой котёл с драгоценной старинной монетой. Как и положено по закону сдал Обыденников находку в Гжатское казначейство. И оценили там клад аж в 3 800 рублей серебром. И теперь ожидает Илья Никитич решения властей о выплате ему законной третьей части.

В деревне слухи расползаются быстро. И вот уже священник приходской церкви делится информацией с Юхновским благочинным, тот ещё с кем-то. Так и добралась информация о кладе до московской газеты. А в это время Обыденников понабрал в сельской лавке продуктов да одёжи в кредит под будущее вознаграждение аж на 11 рублей.

Во всей этой истории крайне интересна реакция Императорской русской археологической комиссии. Напомню, заметка была опубликована 1 октября. Губернатор отправил запрос в Юхнов уже 6-го. Юхновский уездный исправник, пока поправлял нервы сорокоградусной, пока выяснял обстоятельства дела, рапорт в Смоленск отправил только 19 октября. Так вот, запрос от столичных археологов на предоставление от смоленского губернатора золотых монет, видимо голландских или венецианских червонцев, и серебряных треугольных монет, видимо шведских или русских четвертаков (вот ведь шельмецы, раскатали «научную губу») времён царя Михаила Фёдоровича был отправлен только 5 ноября. Канцелярии губернатора пришлось составлять отписку в столицу, объясняя, что находка клада всего лишь деревенские слухи. (ГАСО, фонд 1, опись 6, дело 87, листы 18-21, 34,35)

 

Вот, кстати, к поговорке "век живи-век учись". Я вчера таки выпал из летнего анабиоза, а ведь за три месяца почти ничего не написал, и взялся снова за архивные документы по кладам в Смоленской губернии. И в первом же деле зацепился глазами за интересность. Помимо серебряных монет и "резан" частный пристав собрал у крестьян в Гнёздово ещё и какие-то крали, аж тридцать штук, найденных в кургане на земле дворянской девицы Кардо-Сысоевой. Перелопатил интернет. А во всех словарях, мол, слово польского происхождения, означает красавицу. И кого, прости Хосподи, крестьяне из земли выкопали?
Благо есть кого спросить. И главный редактор Края Смоленского" Юрий Николаевич Шорин, Кузьмич наш дорогой, разъяснил ситуацию. Кралями ещё в 19 веке на Смоленщине называли бусины.

 

Не то чтобы архивные, но интересности))) ежели чего, надеюсь, админы перенесут куды следоват)))
Хочу сказать огромное рахмет Роману Тагирову за его творчество. Читается легко, как пьётся родниковая вода.
Я помню огроменные очереди перед праздниками по Николаева от магазина "Кристалл" до нашего балкона, а это хорошие метров 150, а то и 200. Но, чёрт побери, сухой закон оставил не только плохие воспоминания. И ещё раз спасибо Роману Тагирову, посмотрите какие частушки у него в рассказах о гвардии прапорщике Кантемирове, отпад
«В шесть утра поёт петух, в восемь – Пугачёва. Магазин закрыт до двух, ключ – у Горбачёва»

«На недельку, до второго» закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему»

«Спасибо партии родной и Горбачёву лично! Мой трезвый муж пришёл домой и вылюбил отлично!»

 

Дорогой мой читатель хотелось бы снова поговорить с тобой о кладах в Смоленской губернии. И не только о знаменитых гнёздовских курганах, хотя и их нельзя обойти вниманием. С Гнёздова позволь мне и начать сей рассказ. Перенесёмся в год одна тысяча осемьсот семидесятый от Рождества Христова, на земли дворянской девицы Елизаветы Кардо-Сысоевой, что в девяти верстах от заставы губернского города Смоленска. Вообще-то с Кардо-Сысоевыми связан у меня один интересный случай, больше имеющий отношении к казусам российской судебной системы. 1855 год, между Уфиньей и Корытней на Краснинском большаке ограбили и избили дворовую женщину госпожи Кардо-Сысоевой. Отобрали деньги и какие-то вещи её госпожи, которые дворовая куда-то там несла. Становой пристав произвёл следствие. По описанию нападавшего нашёл похожего мужика и произвёл у него обыск в доме. Ни вещей, ни денег не нашёл. Однако приказал сотскому доставить мужичка в Смоленск для суда. И укатил в город. Сотский повёз односельчанина в суд. Уж не знаю о чём они там гуторили, но конвоируемый попытался сбежать. Сотский как мог его ловил. И поймал. В порыве к свободе преступник наш искусал сотскому все руки. Да до крови, вот ведь паразит эдакий. Вердикт суда: в ограблении дворовой женщины госпожи Кардо-Сысоевой "оставить в подозрении", а за покусание рук сотскому отправить в арестантские роты гражданского ведомства на один год и девять месяцев. Во, блин, дают!!!
Ну да мы отвлеклись. 11 июля вблизи казарм Орловско-Витебской железной дороги (можно сказать кладообразующего предприятия Смоленской губернии) рабочие брали балласт для продолжения строительства железнодорожных путей. Склон одного из курганов обвалился, явив мужикам заржавленный медный котелок с мелкими костями внутри. Также в оном котелке обнаружилось медное колечко с пластинкою и две медные же «спички». Через несколько минут ремонтный рабочий крестьянин деревни Нивищ Боровской волости Смоленского уезда Демьян Аксёнов, раскапывая обвалившийся склон, обнаружил глиняный горшок, в котором также были кости и пепел. Вскоре в том же кургане откопали ещё один медный котелок. Но рабочим, копавшим камень для строительства рядом с тем курганом, повезло в тот день много больше. Вырыли они большую кость с насыпанными внутрь древними серебряными монетами и серебряными же украшениями.
Смоленские мужички люди ушлые да домовитые, посему попытались получить от находок максимальную выгоду, частью рассовав серебришко по карманам, частью продав служащим при станции Смоленск Орловско-Витебской дороги машинисту Шустеру, помощнику его Ямбургу и обер-кондуктору Бельдюкевичу. Но всё ж таки до уездного полицейского управления сведения о кладе дошли. И уже 15 июля пристав 1-го стана Смоленского уезда произвёл дознание, отобрав у рабочих помимо медных котелков и разбившегося глиняного горшка три целых серебряных монеты, 53 треугольных серебряных обломка, судя по всему тех самых «резан», восемь серебряных и двадцать три стеклянных бусины-крали. Также были запротоколированы медное колечко, сломанная пуговичка и две медные монеты с ушками. О покупке некоторых вещей из клада служащими железной дороги приставом было сообщено в рапорте на имя начальника жандармского управления на железной дороге капитану Сосионкову, который вскоре представил смоленскому губернатору ещё две серебряные монеты. Среди найденного крестьяне упоминали также небольшой серебряный браслет, но заявили, что он был в таком ветхом состоянии, что рассыпался прямо у них в руках.
11 августа 1870 года смоленский губернатор отправил клад в столицу в распоряжение Археологической комиссии. Оная комиссия оценила находки в 10 рублей, каковые и были направлены казначейской ассигновкой в Смоленск 27 ноября. Но только в апреле следующего года деньги, за вычетом 15 копеек за пересылку, были переданы в Смоленское уездное полицейское управление для выдачи «по принадлежности». Из материалов дела только одно остаётся непонятным, кому именно было выдано вознаграждение. Возможно дворянской девице Кардо-Сысоевой, как владелице земли где найден клад, а возможно и нашедшим ценности крестьянам. Тайна сия велика есть. (ГАСО, ф. 1, опись 5, дело 180, листы 1-8)
Ровнёхонько через два года, 11 июля 1872 года клад, найденный крестьянами при распашке в Ельнинском уезде, всколыхнул сонный уездный городок. Самый серьёзный шторм бушевал в уездном полицейском управлении. Тут надо немного разъяснить диспозицию. С 3 мая текущего года уездный исправник Хоменев самоустранился от службы, переложив обязанности на своего помощника. Видимо тяготы и скука полицейской работы в мелком уездном городке толкнули исправника в объятия «зелёного змия». Ельнинское уездное полицейское управление худо-бедно работало без чуткого руководства своего начальника. И тут грянуло. Хотя ничто не предвещало. Пристав первого стана Ельнинского уезда представил в управление при собственноручно составленном рапорте клад мелкой серебряной монеты допетровского чекана общим количеством аж 1753 штуки. Помощник уездного исправника Сумило-Самуйло поступил, как и подобает правильному чиновнику Российской Империи, а именно обратился к «руководящим документам». Где в части первой 539-ой статьи Х тома Свода Законов Российской Империи и в прилагаемых к оной «Правилах о находках, была чётко прописана дальнейшая судьба найденного серебра.
Пересчитав и взвесив серебряную «чешую», полицейские чиновник отобрали 10 монеток в качестве образца для отправки смоленскому губернатору. По правилам клад должен был быть передан на хранение в уездное казначейство, а так как монеты чекана после ХIII века не считались по закону археологической редкостью (вот так да?), то уездное полицейское управление должно было организовать торги по продаже найденного клада, для чего нужно было трижды оповестить всех желающих в губернии через «Губернские ведомости» и изустно обывателей уездного городка Ельня. И так бы оно и произошло, но слух о найденном кладе вырвал из объятий Бахуса уездного исправника. Каковой субъект явился в полицейское управление и принялся командовать. Ничего, мол, в казначейство не передавать, весь клад отправить губернатору, а до отправки хранить два фунта сорок пять с половиной золотников серебра в денежном ящике управления. А раздолбай пристав первого стана должен немедленно начать новое дознание, и представить для отправки губернатору полный рапорт о точном месте находки клада и лицах его обнаруживших. В пьяном угаре наорав на подчинённых, исправник вернулся к бутылке с полугаром.
Судя по всему, за пару месяцев отсутствия начальства на рабочем месте, уездные полицейские отвыкли от такого с собой обращения. И взыграло, и закипело. Помощник исправника Сумило-Самуйлло накатал губернатору такой рапОрт о кладе, что служить исправнику Ельнинского уезда долго бы не пришлось. А «ценные указания» пьяного начальства полицейские чиновники при всём желании выполнить бы не смогли. У уездного полицейского управления не было средств для отправки клада в губернский город, ни на обеспечение должной охраны ценностей в пути. Да и просто положить древние монетки в денежный ящик управления, как приказывал исправник, не представлялось возможным. Хоменев как-то позабыл, что неделю назад своим распоряжением, видимо не выходя из запоя, разрешил двенадцатидневный отпуск приходорасходчику управления столоначальнику Лебедеву. А тот не озаботился передачей денежного ящика кому бы то ни было, да и вовсе унёс с собой ключи от железного сундука. В результате серебро принял под свою ответственность секретарь уездного полицейского управления Белошицкий, а в канцелярию смоленского губернатора было отправлено десять монеток при рапорте о найденном кладе и о бесчинствах уездного исправника, подписанном Белошицким и Сумило-Самуйло.
Канцелярией губернатора десять «чешуек» были отправлены в столицу в археологическую комиссию. Члены каковой были просто счастливы. Ведь в представленных образцах оказались монеты Ивана Грозного, Фёдора Иоанновича, Бориса Годунова, Лжедмитрия Первого и Михаила Фёдоровича. В Смоленск было послана ассигновка на полтора рубля за десять монет, и просьба губернатору узнать у нашедших клад крестьян, не продадут ли оные оставшиеся 1743 серебрушки за 100 рублей серебром. Ох, «товарищи-учёные, Евклиды драгоценные, Ньютоны ненаглядные», правильно про вас писал Владимир Семёнович, «замучились вы с цифрами, запутались в нулях…» Да за эти сто рублей четверо крестьян деревни Галашино Дубосищенской волости сами вам эти монеты в столицу принесут, пешком.
Переписка канцелярии губернатора с ельнинским уездным полицейским управлением затянулась. Только в мае следующего 1873 года в Смоленск пришёл подробный рапорт с описанием места находки клада на землях деревни Галашино, неподалёку от леса помещицы Марфы Ивановны Кузеневой и речки Волости. К рапорту была приложена расписка находчиков клада, крестьян Ивана Лазарева, Григория Васильева, Федота Наумова и Макара Пименова об их согласии продать 1743 серебряных монеты допетровского чекана Императорской Археологической комиссии за сто рублей серебром. В двадцатых числах июля в губернский город доставили и сам клад. В январе 1874 года в ельнинское уездное казначейство поступила ассигновка на 100 рублей серебром для выдачи галашинским крестьянам. И только 4 мая 1874 года новый помощник уездного исправника Попов отправил в Смоленск рапорт о выплате причитающегося вознаграждения находчикам клада за вычетом двух с полтиной рублей за пересылку. О судьбе Хоменева, Сумило-Самуйло и Белошицкого мне, к сожалению, ничего узнать не удалось. (ГАСО, фонд 1, опись 5 дело, листы 1- 27)
В конце мая 1879 года в столичный департамент общих дел Министерства внутренних дел Российской Империи поступило прошение от вяземского мещанина Ивана Лютова, каковой сообщал об открытом им кладе и просил разрешения его выкопать. Чиновники даже и не удивлялись, ибо хорошо знали, что широка Россия, и дураков в ней видимо не видимо. Посему, заметив на прошении отсутствие гербовых марок, положили дело под сукно. Отписав однако ж смоленскому губернатор, что прошению Ивана Родионовича Лютова, проживающего в Вязьме на Калужской улице в доме Перина, ход дан не будет, пока он не представит в Министерство гербовые марки на один рубль 20 копеек серебром, либо квитанцию от казначейства о внесении этих денег. О чём и просили губернатора уведомить Лютова через полицию.19 июня вице-губернатор Хрущов подписал отпуск из канцелярии смоленского губернатора, в коем приказывал вяземскому уездному исправнику довести информацию до Ивана Лютова, а также провести дознание об открытом им кладе. И уже 28 июня гербовые марки были присланы из Вязьмы в Смоленск.
А Министерство внутренних дел не могло ответить Ивану Лютову, не имея никаких сведений по делу, кроме его прошения. Чиновники писали смоленскому губернатору, губернатор отписывал вяземскому исправнику, а исправник всё проводил и проводил дознание. И только в середине сентября на стол губернатора лёг подробный рапорт о вяземском кладе. Исправник Исаков сообщал, что проживающий в Вязьме отставной штабс-капитан Винтер, в прошлом 1878 году составил сообщество по поиску кладов из семи человек. Каждый внёс в общую кассу по 100 рублей. Винтер показывал всем перешедший ему от умершего брата документ, якобы являвшийся списком с некоей медной доски, на которой были указаны приметы зарытых под Вязьмой кладов. В тексте указывалась пустошь Хмелевки и некие «пограничные ямы». Восемь дней поисков и раскопок ничего не дали, и концессионеры решили, что документ Винтера не более чем вымысел. Почему Иван Лютов так уверен в том, что сможет отыскать клад, вяземский исправник не знает.
После обширной переписки с канцелярией смоленского губернатора департамент общих дел Министерства внутренних дел Российской Империи дал разрешение вяземскому мещанину Ивану Родионовичу Лютову отыскивать клад, соблюдая условия, оговоренные в законах Империи. Более никаких сведений о кладе Ивана Лютова в архивных документах не имеется. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 191, листы 1-11).

 

В конце мая 1883 года крестьяне деревни Захарино Владимировской волости Смоленского уезда при полевых работах нашли в принадлежащей им земле клад серебряных монет допетровского чекана весом 2 и 3/8 фунта (чуть больше килограмма). Буквально на следующий день клад купил за 35 рублей священник села Владимирское Евграф Зысков. Надо сказать, прогадали находчики, ежели смотреть на ельнинский клад 1872 года примерно того же веса, прогадали. Да не в том суть. Уже 25 мая пристав 2-го стана Смоленского уезда доложил уездному исправнику о проведённом дознании, а также о том, что он, пристав, обязал священника Зыскова представить купленное серебро исправнику. 30 мая исправник рапортом доложил губернатору о кладе, но присовокупил, что монеты оказались 15 века, и на основании пункта 16 статьи 539 Х тома части 1 свода законов Российской Империи оставлены в распоряжение священнику. 14 июня смоленский губернатор письменно известил о находке министерство внутренних дел и Императорское Русское Археологическое обществ, сославшись на те же статьи закона. А 23 июня в канцелярию смоленского губернатора пришёл запрос из Императорской Археологической комиссии, каковая просила прислать найденный клад в столицу, ссылаясь на параграф 6 Высочайше утверждённого положения об этой самой комиссии и циркуляр министра внутренних дел от 31 июля 1882 года.
Делать нечего, приказом губернатора клад у священника Зыскова изъяли и отправили в Санкт-Петербург. Каково же было удивление губернских канцеляристов, когда в конце августа из Археологической комиссии сообщили, что никакого клада они до сих пор не получили. Вице-губернатор Хрущов, как следует подумав, решил, что виновата как всегда почта. Управляющему почтовой частью по Смоленской губернии был отправлен из канцелярии губернатора отпуск аж на трёх листах, общим смыслом крайне простой, посылка от губернатора почтой принята, по адресу до сих пор не пришла, ищите. Начальник смоленских почтарей связался со столичным почтамтом. Столичная почтовая контора к концу сентября донесла до смоленских коллег, что посылка и депеша её сопровождающая от смоленского губернатора прибыли в Санкт-Петербург, и через 6 отделение доставлено по адресу и под расписку передано коллежскому секретарю Савенкову, каковой имеет честь служить в Императорском Русском Археологическом ОБЩЕСТВЕ, адрес и наименование какового и были указаны на посылке. Об эдаком форс-мажоре канцелярия смоленского губернатора и уведомила Императорскую археологическую комиссию. И всё для того, чтобы получить в октябре ответ, что найденные у деревни Захарино серебряные копейки великих князей московских Ивана Третьего и Ивана Четвёртого не имеют большой нумизматической ценности и могут быть переданы священнику Зыскову. А ведь прав был Его Благородие господин смоленский уездный исправник, стоило ли огород городить? (ГАСО, фонд. 1, опись 5, дело 83, листы 1-21).
Смоленщина всегда находилась в зоне рискованного земледелия, но иногда бывало и радовали крестьян урожаи. Вот и в августе 1883 года на поле при деревне Большие Деревенщики Полежакинской волости для сбора «урожая» вышло практически всё свободное население. Ведь порадовала земелька местных крестьян ни много ни мало серебришком, да в большом количестве. Пахал, значицца, мужик местный Артемий Ульянов надел свой под озимые. Ан в борозде-то большие беленькие монетки углядел, аж 10 штук. Потом вокруг ишо мелких насобирал. А уж опосля, как мужики да бабы на поле-то высыпали, монетки те да пособрали, так на безмене-то три фунта серебра и намерили.
31 августа 1883 года Дорогобужское полицейское управление рапортом доложило смоленскому губернатору о найденном кладе, и представило в качестве образца десяток разнообразных монет. Клад полиция собиралась оставить находчикам, как в законе прописано. Однако ж через неделю дорогобужские стражи порядка получили грозную депешу из Смоленска, в каковой им указывалось на невнимательность в плане изучения новых постановлений Государя Императора и Правительствующего Сената, а также имелось требование прислать весь найденный клад в губернский город для отправки в археологическую комиссию. 1 октября клад, отобранный полицейскими у местного помещика Николая Михайловича Огдановича (интересно сами ему крестьяне серебро принесли, или просто первым подсуетился выкупить клад), был доставлен в Смоленск. Общим весом клад оказался три русских фунта, а счётом 2780 мелких монет и 2 крупных (вот так так, а где ж ещё десяток крупных? Что в первом рапорте дорогобужской полиции прописаны? Непорядок!) Клад был отправлен в археологическую комиссию, каковая не признала за русскими серебряными копейками и двумя польскими монетами большой нумизматической ценности. Огдановичу было предложено через канцелярию смоленского губернатора передать клад для переплавки на Монетный двор. За то Императорская Археологическая комиссия предлагала помимо стоимости собственно серебра, заплатить владельцу клада ещё треть сверху. Николай Михайлович дал дорогобужскому исправнику подписку о согласии, и 1 февраля 1884 года получил в дорогобужском казначействе 58 серебряных рублей (стоимость преданного на монетный двор серебра) и 19 рублей 37 копеек ассигнациями (вознаграждение от археологической комиссии 20 рублей, за вычетом расходов на пересылку). А какую сумму помещик заплатил крестьянам Больших Деревенщиков за найденный клад, тайна сия велика есть. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 223, листы 1-17)

 

Год 1884, поздняя осень, «грачи улетели, лес обнажился, поля опустели…» И вот на фоне тихой осенней хандры у дочери умершего священника села Бабыново Юхновского уезда Смоленской губернии Марии Александровны Соколовой вдруг прорезалась тяга эпистолярному жанру. Ничего против этого увлечения поповны я сказать не могу, и почерк у девицы красивый да разборчивый, но вот адресатом своим выбрала она самого генерала Козлова, московского обер-полицмейстера. Да и тема письма не самая распространённая в Империи. Объявила Мария Александровна, что знает об неудавшихся поисках клада, зарытого поляками, отступавшими от Москвы в Смутное время. А также имеются у неё точные сведения о месте, где можно вы копать искомые 30 с лишком миллионов в золоте и серебре. А вот владелец описи клада дополнительных сведений не имеет, а посему его розыски закончились ничем. Опись клада передавалась, мол, из поколения в поколение в каком-то шляхетском роду в Варшаве, но по подавлению польского мятежа 1861 года досталась какому-то военному. У него бумаги то ли украл, то ли наследовал его денщик, каковой продал их нынешнему владельцу за небольшую сумму, нужную для возвращения домой. Также в письме своём Соколова просила полицмейстера писать ей лично на почтовый адрес, ибо считала, что вся местная полиция продажна и не чиста на руку.
Естественно у чиновников московской полиции своих дел хватало, поэтому письмо с должной припиской отправили в канцелярию смоленского губернатора. Юхновский уездный исправник получил вскоре приказ разобраться, какими-такими эфемерными кладами дочь священника отвлекает от дел московского обер-полицмейстера. В начале января ё1885 года полицейский чин доложил в губернию, что никакими достоверными данными о кладе Мария Александровна Соколова не располагает и заявление ея не заслуживает доверия. Но очень похоже, что девица действительно не доверяла местной полиции, ибо продолжила марать бумагу в попытках достучаться до московского обер-полицмейстера. На сей раз пытаясь заинтересовать высокого чина, поповна приложила к письму собственноручно писанную копию описи клада. Давайте и мы приобщимся:
«Всей казны было серебром и золотом общим счётом: 9073 подводы. И сам я поехал Великопольский король сего месяца июня, 7-го дня из Московской столицы в Калужские ворота можайскою дорогою самою средней и приехал в Можайск 19 числа июня. И оттуда поехал в Смоленск старой дорогою. Лошади все у меня выпали, и велел я русским людям сделать на Кунним бору на суходолии каменную плотину и повелел копать её секретно; а в неё в середину положил я аспидную доску 2 сажени, а на ней написать, где и что я положил казны от Москвы до Можайска. И повелел я на конце каменной плотины на западную сторону копать яму глубоку четырёхугольную, а по яме поверх положить обруб дубовый, чтобы не обвалилась земля. В той яме поставил 6 котлов серебра казны, а покрыть дубовыми досками и велел угольями засыпать, а сверх угольев землёю…»
Вот честное слово хотел все две страницы переписать, но эдакий бред даже читать не могу. Далее всё в том же духе, котлы, курганцы, речка Морщёвка, серебро и золото вёдрами. Причём рыли и строили для «польского короля» почему-то русские люди.
Обер-полицмейстер понял, что просто так не отделается, и, ежели исходить из последующих писем девицы Соколовой, отписал ей. В коем письме перенаправил поповну смоленскому губернатору, предложив именно тому, генералу Кавелину, рассказать все подробности по кладу, и тогда губернатор смоленский соблаговолит обратить свой взор на Марию Александровну и займётся поисками клада. Соколова наточила перья и рассказала в письме всё. Мол, клад закопан у села Николо-Лопатна, каковое ныне не существует. Но ежели проехать по Московско-Брестской железной дороге до станции Мещерская, первой на запад после Вязьмы, пройти около десяти вёрст от станции, то у села Спас-Телепнёво можно найти место, называемое Старина. Вот там-то на мокром лугу у гремучего ключа и закопан клад. А ежели мне не верите, писала поповна, то можете запросить опись клада у Якова Михайловича Толетаго, проживающего в Смоленске на Кадетской улице. Похоже в отчаянье была девица, сдавала все «явки и пароли». А под конец письма и вовсе взялась угрожать губернскому начальству. Мол, ежели не примете меры к разысканию великого богатства, то по весне я сама пойду искать, так как уже выяснила, что местность сия находится в имении вяземского купца Гайдукова, недавно её купившего.
И губернатор понял, что одними уговорами дочь поповскую не остановить. В мае 1885 года Юхновский исправник отобрал от Марии Александровны Соколовой подписку, о чём и доложил письменно губернатору. Самой подписки в деле не сохранилось, но думается мне, что это было доведение до Соколовой запрета на любое кладоискательство, согласно Законам Российской Империи. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 79, листы 1-6, 9-15)
Насколько всё-таки проще полицейским и другим чиновникам в Смоленской губернии было общаться с военными, пусть и отставными. Всё четко, по Уставу, на ать-два, нале-ВО кругом, под барабанный бой шагом АРШ! Нанятые числящимся в запасе армейской кавалерии генерал-майором Яковом Дмитриевичем Броневским плотники при ремонте приходской школы в селе Николо-Погорелом, копая ямы под столбы, обнаружили клад. Броневский серебро изъял, взвесил (оказалось 19 унций аптекарского веса), пересчитал (1688 штук) и представил 28 января 1885 года в дорогобужское уездное полицейское управление. Чины уездной полиции показали свою осведомлённость в новых постановлениях Правительства, что касаемо кладов, и переслали всё серебро смоленскому губернатору. И 9 февраля клад уехал в столицу к Императорской Археологической комиссии. Комиссия признала русские копейки из клада не имеющими нумизматической ценности и приговорила их к отправке на монетный двор, но в целях поощрения находчиков кладов к представлению оных губернскому начальству отправила в Смоленск ассигновку на 37 рублей 75 копеек серебром (сумма вдвое превышавшая стоимость собственно серебра, как металла в кладе). Сии денежные средства должны были быть вручены генерал-майору запаса ежели он решит оставить клад в ведении археологической комиссии. Учёные мужи также объявляли смоленскому губернатору, что готовы незамедлительно вернуть клад владельцу, если он возымеет желание оставить себе древние монеты. 6 апреля 1885 года генерал-майор Броневский дал становому приставу подписку в том, что отказывается от приза, простите, клада, и берёт деньги. Каковые и получил 13 апреля в дорогобужском казначействе. Ать-два, левой! (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 218, листы 1-14)
Надо отметить, что учёные члены Императорской Археологической комиссии не зря мазали толстый слой чёрной икры (о красной икре в то время в столицах Центральной России практически никто и не знал) на ситный хлебушек с маслом. Все находки древностей в Империи отслеживались. Единственно, что бывало с «небольшой» задержкой. 6 мая 1888 года в канцелярии смоленского губернатора зарегистрировано входящее письмо от Археологической комиссии следующего содержания:
Господину Смоленскому Губернатору
Из появившегося в газетах известия видно, что в Рославльском уезде, Краснозаборской волости, около деревни Доброносич в 1885 году производилась раскопка курганов, при которой найдены разные украшения, кольца, головные металлические уборы, серебряные монеты и тому подобное.
Будучи по Уставу своему (2 часть 1 тома Свода Гражданских Законов по прод. 1886 г.) обязана следить за всеми делающимися в Государстве открытиями предметов древности, Императорская Археологическая комиссия считает долгом обратиться к Вашему Превосходительству с покорнейшей просьбою сообщить ей: кем, с чьего разрешения и на чьей земле производились означенные раскопки и куда поступили древности, найденные при производстве оных.
Кроме того, комиссии весьма желательно получить ещё сведения, на чьей земле находятся упоминаемые в том же газетном известии два древних кладбища по обе стороны дороги, ведущей из села Краснозаборье в Рославль, и не представляется ли возможности представть на рассмотрение комиссии древние вещи, найденные на этих кладбищах.
За подписью председателя комиссии и делопроизводителя»
В Смоленске, конечно подивились, всё ж таки три года прошло, но приказ рославльскому исправнику отправили, выяснить и доложить. Исправнику понадобился ровно месяц, чтобы прояснить картину. Копал у деревни Доброносич действительный член Императорского Московского Археологического общества Владимир Иванович Сизов. По представлению бывшего смоленского губернатора Сизову было оказано содействие со стороны пристава 1-го стана Рославльского уезда Руклевского. А все найденные при раскопках древности Сизов увёз с собой в Москву. Также исправник подтверждал, что на земле крестьян деревни Доброносич имеются два древних кладбища, как и несколько древних курганов близ села Кузьмищи, но никаких древностей там не было найдено. О чём 15 июня 1888 года было сообщено Археологической комиссии. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 99, листы 1- 5)
Иногда диву даёшься, какие образованные и знающие люди служили в уездной полиции. 12 июля 1889 года дорогобужский уездный исправник доложил губернатору, что на 16 версте почтовой дороги из Дорогобужа в Ельню, по правую сторону возле кладбищенской часовни, крестьянин Озерищенской волости деревни Пензева Алексей Осипов при копании могилы для умершего обнаружил глиняный горшок с отбитым горлом, наполненные серебряными монетами древнего чекана. Монеты разного размера и формы, потянули на 1 унцию 6 драхм аптекарского веса. В рапорте исправника-нумизмата указывается, что он определили некоторые монеты как принадлежащие ко времени княжения князя Игоря, частью к царствованию Михаила Фёдоровича Романова. В канцелярии губернатора поступили, как положено по постановлениям, весь клад отправили в Археологическую комиссию, снабдив описанием места и времени находки. В столице с мнением дорогобужского исправника не согласились, не найдя среди ста тринадцати серебряных копеек никаких особо древних и ценных. Смоленскому губернатору учёные мужи предложили передать сей клад на хранение в смоленский историко-археологический музей, а в дорогобужское казначейство выслали ассигновку на 3 рубля, для поощрения крестьянина Алексея Осипова. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 106, листы 1-5)
Да и не только полицейские в нумизматике соображали. Вот вы, дорогой читатель, смогли бы очистить от ржавчины медные монеты? Нет, не заходя в специальный магазин за нужной химией, а дома, на коленке. Сумлеваюсь я, как сказали бы смоленские крестьяне. А вот Кирей Семёнов из сельца Узкое Радичской волости Рославльского уезда смог. Мужичок сей 24 января 1890 года копал яму для нужника в имении титулярного советника Фрола Ильича Постовского. И выкопал истлевший глиняный горшок с совершенно заржавленными монетами. Насчитав их в общей сложности 64 штуки, крестьянин загорелся желанием узнать-таки их номинал и принадлежность ко времени. Забросив ставшую ему мало интересной яму, мужичок поспешил домой, опустил монеты в щёлок и засунул в топящуюся печь. Ржавчина с монет отошла и в руках Семёнова оказались екатерининские пятаки.
В деревне слухи распространяются очень быстро, да ещё и обрастают совершенно немыслимыми подробностями. К тому времени, как в Узкое явился за кладом уездный исправник, по окрестным деревням ходила байка, что Кирей-то вырыл на подворье Постовского под пуд золота да серебра. И помещик Фрол Ильич заявил уездному исправнику свои права на найденный клад. Думается мне господа ох…, удивились сильно, когда крестьянин передал им сорок семь медных монет. Больших, красивых, но медных. Остальные 17, как объяснил Кирей он раздал, ага так мы и поверили, друзьям и прочим знакомым. Исправник отправил монеты в Смоленск, а чиновники канцелярии губернатора запросили столицу, стоит ли заморачиваться с высылкой в археологическую комиссию екатерининских пятаков. На что в начале марта получили ожидаемый ответ, нет, мол, спасибо, такого добра у нас тут много.
А вот 22 серебрушки, найденных у селения Пенеснарь Владимирской волости Смоленского уезда крестьянином деревни Хохлово Касплянской волости Поречского уезда Прохором Селивёрстовым в столицу таки поехали. Как и 173 серебряных копейки, выпаханные у деревни Антоновки Столбовской волости Гжатского уезда крестьянином Александром Ивановым. По описанию уездного исправника с одной стороны на монетках Георгий Победоносец, а на другой надпись «царь и князь великий Иван всея Руси». И если Прохору Селивёрстову археологическая комиссия монеты вернула, как не имеющие археологической ценности (в Хохлово за получение монет дали подписку полиции родители Прохора Селивёрст Марков и Степанида Андреевна), то в Гжатское полицейское управление пришли шесть рублей серебром для выдачи Александру Иванову.
В год этот тысяча восемьсот девяностый большой «урожай» серебра собран был на полях Духовщинского уезда. В июне на поле возле деревни Шейнино Присельской волости крестьянский мальчик Киприан Леонов во время пахоты нашёл глиняный кувшин с тремястами двадцатью восемью серебряными монетами времён Бориса Годунова и царя Фёдора Иоанновича. Старики говорили, что саженях в ста от того поля на берегу реки Хмости была когда-то старая усадьба. В октябре Духовщинскому исправнику пришли из столицы 17 рублей серебром для «выдачи по принадлежности». И в том же октябре в деревне Старозавопье Суетовской волости, копая картофель на своём огороде, 25 серебряных старых монет разного размера нашла крестьянка Аксинья Ильина. О каковой находке было доложено в губернский город. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 137, листы 1-22)
В мае-июне 1892 года в Волочковской волости Дорогобужского уезда проводил раскопки штатный член Императорской Археологической комиссии А.А. Спицын. В доме земского начальник 4-го участка Дорогобужского уезда отставного поручика Ивана Петровича Лесли сей учёный муж оставил два ящика с находками. Уехал археолог буквально «в день», не оставив земскому начальнику никаких инструкций, куда находки переправить. Через месяц Лесли, озабоченный судьбой артефактов, попросил смоленского губернатора запросить Археологическую комиссию. И только в августе через дорогобужскую транспортную контору ящики Спицына были отправлены в адрес комиссии наложенным платежом. А адрес совершенно замечательный: Санкт-Петербург, здание Императорского Зимнего Дворца. Ведь состояла Императорская Археологическая комиссия по Министерству Императорского двора.
В августе 1892 года крестьянин деревни Рибшево Почречского уезда Егор Дормидонтов получил из Императорской Археологической комиссии 2 рубля 50 копеек серебром за найденные им на огороде пять монет 18 века: одну рублёвого достоинства, два пятнадцатикопеечные и две десятикопеечные. (ГАСО, фонд 1, опись 5, дело 192, листы 1-8)

 

- Что ни говори, Пал Палыч, а страшнее жадности нет у человека порока, - полицейский надзиратель Николай Сапожников, удобно развалившись в кожаном кресле, отхлебнул из большого бокала коньяк. Отличный, надо сказать, у князя Мещерского коньячок, из довоенных запасов. А оное кресло стояло в столовой трёхкомнатной квартиры князя, что в доме Воллодко на Казанской горе. Рядом на мягком диване под мохнатым пледом, вытянув ноги, кутался в роскошный бархатный халат цвета «бордо» поручик Павел Мещерский, ныне находящийся в отпуске по ранению. Собирался Пал Палыч в конце декабря уехать в гжатское имение к жене и малолетним сыновьям, чтобы с ними встретить Рождество, да вдруг разнылось-разболелось пораненное австрийским осколком бедро. А тугу-скуку скрашивали Мещерскому довоенные запасы спиртного да надзиратель смоленского сыскного отделения Николай Степанович Сапожников, под бокал-другой, рассказывающий князю истории из полицейской жизни. На низком журнальном столике перед диваном стояла толстостенная бутылка, поломанный на блюдце горький шоколад и, нарезанный на тонкие дольки, лимон.
Пал Палыч, наколов на серебряную двузубую вилочку ломтик лимона, отправил цитрус в рот и, слегка скривившись от кислоты, пробормотал:
- Хорошо, что нет сейчас моего лейб-гвардии братца Николая. А то бы целую лекцию прочитал, что закусывают коньяк шоколадом с лимоном только проститутки.
-А как по мне, - Сапожников громко захрустел кусочком шоколада, -так вкусно и ладушки. Нравиться мне ром вишнёвым соком разбавлять, я и разбавляю. Идёт под стакан водки квашенная капуста да селёдочный хвост, так тому и быть.
-Что-то мы вовсе не о том, Коля, ты ж хотел историю рассказать. Так я весь внимание.
-Ага, жадность дело страшное. На что только не толкает она людишек, и главное, что вполне себе обеспеченных. В девятом году, значицца, я ещё городовым в третьей части служил, по сентябрю неподалёку от Гнёздово телеграфная команда рабочих столбы меняла на линии вдоль железной дороги. Командовал работами телеграфный надсмотрщик из Витебска, я уж фамилию запамятовал, то ли Гарус, то ли Гангут, да не суть. Главное, что один из наёмных работников, мужичок из Касплянской волости, пусть Иваном будет, откопал черёпку с серебряными старыми монетами и разноцветными бусинами. Другие работяги на это дело понабежали, ну и каждый ухватил, сколько в руки поместилось. И так уж мужички громко-весело галдели, что привлекли внимание, проезжавшего мимо на дрезине старшего дорожного мастера Петра Григорьевича Павлова. Я его хорошо знал, жил он от батиного дома недалече. Так вот Павлов, прознав о находке, сразу же поехал в Смоленск, да на вокзале железнодорожным жандармам и доложился. А те быстренько на маневровом паровозе к телеграфной партии послали унтер-офицера. По закону, оно ведь как? Нашёл клад, представь по начальству, а оно уже в Императорскую комиссию отправит. А там, как профессора решат, или обратно клад находчику вернут, или денег на вознаграждение пришлют. И вот приезжает жандарм на место, а большую часть клада этот самый Гарус, телеграфный надсмотрщик, уже у мужиков и скупил. Да вовсе за какие-то копейки. Долгонько жандармский унтер всю эту телеграфную команду увещевал, и тюрьмой грозил, да и по морде, говорят, кому-то съездил, но к вечеру привёз в Смоленск весь клад. Одних только целых монет старых аж почти пятьсот штук, кольца, бусины разноцветные, камешек синий, говорили, что вроде сапфир. А ещё половинок да четвертушек монетных штук триста.
-Резаны.
-Чего? – полицейский надзиратель отхлебнул коньяка, закинул в рот кусочек шоколада вместе с лимонной долькой и вопросительно уставился на князя.
-Резаны, так это историки называют. Резаные монеты.
-Аааа, ну тебе видней, ты университет заканчивал. Так вот, значицца, передали жандармы клад в губернаторскую канцелярию, и поехал он, родимый, в столицу. И к концу осени присылают из Петербурга ассигновку аж на 120 рублей серебром, мол, для выдачи находчику клада. В «Смоленском вестнике» про то прописали, так и так, получит крестьянин Иван положенное за находку клада вознаграждение. А телеграфист-то этот Гарус, Вильгельмом его кликали, во все инстанции уже прошения отправил. Я, мол, руководил бригадой рабочих, и по моим указаниям Ивашка тот касплянский ямы рыл. И монеты у рабочих покупал только для того, чтобы сохранить клад для начальства. А значить мне, Вильгельму, положена половина вознаграждения. Губернские чиновники сперва у жандармов поинтересовались, как оно было то? А из жандармского управления прислали рапорт того унтер-офицера. А там чёрным по белому, Вильгельм скупил монеты у большинства рабочих, при требовании выдачи представителю власти долго мялся и отказывался. Нет ему, Гарусу, никакой веры. Доложили губернатору, и тот приказал отписать в Витебск, что только по решению суда сможет разделить награду. И Вильгельмка этот отправил прошение мировому судье Смоленского уезда. А раз есть конфликт интересов, то и Ивану-находчику было направлено уведомление, что может он свою награду получить, только доказав своё право у земского начальника. Ивашка-то своё право у земского начальника доказал, хоть и побегать пришлось, а вот Вильгельму мировой судья в иске отказал. И получил своё вознаграждение крестьянин. Но это присказка, а сказка впереди.
Мне об этом случае Володя Грундуль рассказывал, он в сыскном с восьмого года, с самого основания, а сейчас пристав третьей части. Так вот, весной десятого года, я ещё в третьей части служил, появилась в Оршанском уезде банда. Человек пять, грабят богатые имения, чуть что, стреляют да режут. И никак их полицейские споймать не могут, после ограбления как в воздухе растворяются. И вот оршанский уездный исправник написал начальнику смоленского сыскного Ткачёву, мол, зашлите агентуру в приграничные с его уездом места, может что о банде и вызнают. Агенты долго ли коротко-ли, но выяснили кое-что. Нашли примерно хутора в Катынской волости, куда разбойники сбегают после налётов. А тут ещё и оршанские полицейские одного из грабителей подстрелили во время погони. Его опознали родственники, и порассказали с кем он по жизни ошивался. Решил оршанский исправник устроить облаву на ту банду. А так как предполагал, что они снова будут к нам в уезд убегать, то просил начальника смоленского сыскного устроить заслоны на примерном пути банды. Примерно были названы хутора в Руднянской волости, Витебской губернии и один у нас в Катынской волости. Подняли всех, и конно-полицейскую стражу, и местных урядников, и все трое полицейских надзирателей во главе с Ткачёвым отправились в Катынскую волость. А повезло всё же сыскным. Как-то ближе к ночи увидали они телегу, ехавшую со стороны Оршанского уезда, а в ней четверых неизвестных. Не стал Ткачёв их сразу хватать, а проследил куда едут. А там уж и конно-полицейскую стражу подтянули. Разбойников арестовали, а вот имение, в котором они прятались, как оказалось, принадлежало жене того самого телеграфного надсмотрщика Гаруса или как там его. И много в господском доме чего интересного нашли, деньги да драгоценности, в каковых оршанский исправник вмиг опознал украденное при налётах в его уезде. Так-то вот, всё человек имел, и работу, и образование, и свой дом в Витебске. А вот поди ж ты, жадность его куда толкнула.
Тут раздался звон колокольчика от входной двери. Из кухни показалась удивлённая конопатая физиономия денщика князя Мещерского.
-Пал Палыч, ты никого не ждёшь? – карие глаза полицейского надзирателя горели азартом гончей.
-Нет. А в чём, собственно…
-Подыграй мне, будь любезен. Это мои клиенты, судя по всему, клюнули-таки на объявление, - Сапожников с хитрой улыбкой потирал руки, - Омельчук, впусти гостей, проводи сюда, да стой у дверей. Ежели что, помогай. Хотя, какая от тебя, убогого, помощь.
Сыскарь ухмыльнулся, глядя на невысокого щуплого солдатика в нательной рубахе, застиранных галифе и высоких вязаных шерстяных носках.
-Давай уже, проводи, - махнул рукой Сапожников, и уселся на венском стуле у большого обеденного стола. Щёлкнули дверные замки, с лёгким скрипом отворилась дверь парадного входа и в гостиную вошла среднего роста молодая женщина в короткой котиковой шубке и круглой меховой шапке. Раскрасневшееся с мороза лицо её дышало молодостью и привлекательностью. А вот сопровождавший девушка мужчина лет был хмур, тень какого-то смущения или недовольства лежала на его гладковыбритой физиономии.
-Здравствуйте, господа, - голосок девушки был звонок, как весёлый весенний ручеек, - мы по объявлению, на счёт работы.
Сапожников кивнул, широко улыбаясь гостье:
-Было такое объявление. Князю Павлу Павловичу в гжатское имение нужна горничная, а также помощник управляющего. Меня зовут Николай Степанович, я поверенный в делах князя Мещерского. А вот и он самый, - кивок в сторону дивана, - после ранения на фронте немного не здоров.
-А каковы условия работы, - голос у мужчины, не смотря на плотное телосложение оказался слегка писклявым, - да и размер жалования нам интересен.
Сыскной снова расплылся в медоточивой улыбке:
-Условия, как ни на есть, отменные. Тихое поместье, вдали от проезжих дорого, уютный господский дом, тишь, гладь да Божья благодать. И жалование, конечно, обговорим. Но хотелось бы увидеть ваши рекомендации, ежели таковые имеются и паспорта.
На накрахмаленную скатерть легли паспортные книжки и тонкая пачка перетянутых алой шёлковой ленточкой желтоватых листков бумаги. Сапожников углубился в чтение, шуршал бумагами, хмыкал и кряхтел. Молодой же князь с интересом рассматривал девушку. Он естественно понимал, что клиенты полицейского надзирателя совсем не простые люди, но свежее личико гостьи притягивало взгляд.
-Служили, значицца, у купца Ланде, во 2 участке Мясницкой части Москвы проживающего. Даже 3 года. А что ж вас, Надежда Васильевна, в провинциальный наш Смоленск занесло?
-По семейным обстоятельствам. У мужа, - кивок в сторону хмурого своего спутника, - тётка здесь на Рачевке наследство оставила.
-Ах вот оно как, - Сапожников встал из-за стола и вперил взгляд в мужчину, - в Саратове, Пензе да Москве, понимаешь, отцом назывался, а в Смоленске вдруг мужем стал…СТОЯТЬ…Руки держать, чтобы я их видел, - в правой руке полицейского надзирателя появился небольшой короткоствольный револьвер, - стоять, я сказал!
-Омельчук, беги быстренько в дворницкую, там агент с городовым уж, наверное, второй самовар чаю выдули. Мигом их сюда, - и, хмыкнув, весело спросил, - а ты чего это, Павел свет Николаич, или как там тебя взаправду, усы сбрил?
Почти час спустя, когда полицейские нижние чины увезли задержанных в сыскное, князь Мещерский затребовал-таки объяснений у сиявшего как новенький серебряный рубль Сапожникова. Тот опустился в кресло у дивана, вытянул ноги и под полный бокал коньяка рассказал всё хозяину квартиры.
-Прости, Пал Палыч, что устроил у тебя тут эту вот панихиду с танцами. Ещё в декабре прошлого, пятнадцатого, года пришла из Саратова ориентировка. Блондинка, светлолицая, лет двадцати трёх. Устроилась к домовладельцу Степану Славину в горничные. Всё чин-чинарём, паспорт в залог оставила. По нему она была Татьяна Павловна Добровольская из Заславской волости Минского уезда. Поработала всего недели три, да и сбежала с деньгами и драгоценностями. И вот весь этот год похожие ориентировки приходили то из Пензы, то из Нижнего. Последнее дельце эта парочка обтяпала в Москве. Да, всюду упоминалось, что приходил к девице якобы отец, плотный, чуть ниже среднего росту, лет пятидесяти тёмно-русый мужчина с усами. Почерк один и тот же, документы и верительные письма оставляла как бы в залог хозяевам, узнавала где что драгоценное лежит и убегала. И видишь, очень похоже, что мужичок этот далеко не простой. Ведь каждый раз у них на руках новые паспорта оказывались. Ладно, там разберёмся. Сфотографируем, да и разошлём по всей Руси великой. Авось где и признают. Хотя с прапорщиком тем отставным, каковой себя Виктором Нелидовым называл, да полным георгиевским кавалером, в четырнадцатом году так ничего и не вышло. Отсидел за беспаспортность, да и выслали в Бельский уезд, вроде как по месту приписки. А и Бог с им.
Сапожников залпом допил коньяк, скривился от кислоты лимонной дольки и, наполнив бокалы себе и князю, продолжил:
-Последнее ограбление было совершено в Москве в самом конце ноября. И с тех пор ни слуху, ни духу. Почти целый месяц. Затаились, решили мы промеж себя в сыскном. А меня тут азарт взял. Из Первопрестольной этим мазурикам, конечно, все пути открыты, но ежели они у нас, в Смоленске, то… Конечно, набрали они уже очень прилично и денег, и побрякушек. У нас никакие драгоценности с тех краж не всплывали, агенты по всем гостиницам, постоялым дворам пробежались, но результату ноль. Нет людей, попадающих под описание. Ну я и решил, уж прости, от твоего имени дать объявление о найме на работу горничной да помощника управляющего.
-Так ты у меня три вечера подряд гостевал не просто так,- засмеялся молодой князь, - я думал, проявляет дружескую заботу. А он поди ж ты, всякий преступный элемент у меня на квартире ловит.
-Всё намного проще, - Николай Сапожников встопорщил в широкой улыбке короткие прокуренные усы, - уж дюже коньячок у тебя хорош.

 

До сих пор не утихают споры, когда именно появилось слово гопники и понятие гоп-стоп. Кто-то указывает на конец 19 века, когда на Лиговке в Санкт-Петербурге было организовано Государственное общество призрения (ГОП). Кто-то утверждает, что эти понятия появились после революции и гражданской войны. На основании архивных документов можно смело утверждать только одно, в начале 20 века гоп-стоп в губернском городе Смоленске был. Вы хотите примеров, их есть у меня…

Иногда правосудие в царские времена просто ставит меня в тупик. Такие выверты бывают что ой. Да и вообще, из документов следует, что Краснинский большак совсем не спокойное место. Аж жутко рядом жить. Ну да ладно к делам: в марте 1905 года крестьянин деревни Ширяево Хохловской волости, со своим подельником на Краснинском большаке ограбили Ицку Лейбовиича Россенберга. Отобрали у него кошелёк с 20 рублями денег, а с саней похитили котомку с селёдкой, булкой хлеба и молитвенником. При этом держали Ицку за руки и наносили ему ПОБОИ. Вердикт присяжных: виновны, но без насилия, поэтому достойны снисхождения. Как-так, почему без насилия - морду ведь набили? Непонятно. В феврале 1906 два жителя Михновки вытряхнули из проезжающих саней дворянина Константина Васильевича Губина. Затем и самого Губина вытряхнули из шубы. И в порыве социальной справедливости - революция на дворе всё же, набили ему морду и отобрали бумажник с деньгами. Вердикт присяжных догадываетесь какой? Ага - виновны, но без насилия. ????

26 ноября 1908 года на Свирской улице губернского города двое молодых людей потребовали денег на водку у крестьянина деревни Ерофеево (Рафеево) Хохловской волости Смоленского уезда Семёна Сазонова, а когда тот им в денежном вспомоществовании отказал, сняли с гостя города армяк. Грабители на извозчике номер 430 укатили в неизвестном направлении, а Сазонов побежал «жалиться» в полицию. Но «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…» На мосту за Днепровскими воротами пассажиры своим поведением крайне заинтересовали проходивших мимо полицейского надзирателя смоленского сыскного отделения Владимира Ивановича Грундуля и городового Абрамова. Полицейские остановили сани и при осмотре обнаружили под полостью армяк. Для выяснения на том же извозчике стражи порядка отвезли задержанных в первую полицейскую часть, где располагалось и сыскное отделение. А там уже сидит крестьянин Сазонов, каковой предъявленный ему армяк сразу же опознал, как и нападавших на него. Грабителями оказались тридцатитрёхлетний крестьянин деревни Кловка Хохловской волости Алексей Алексеевич Солодков и смоленский мещанин Пётр Ильич Зуев, 22-х лет от роду, проживающий в той же деревне. Солодков с Зуевым выдали сыскарям интересную историю. Мол, давний знакомец Солодкова Сазонов, углядев дружка на Свирской улице, пристал как банный лист к одному месту, требую непременно выпить за встречу. Но денег ни у кого из троицы не оказалось, и именно поэтому Сазонов сам предложил заложить свой армяк. А отдал он его Солодкову так как тот знал все злачные места в городе. Крестьянин Семён признал, что поверхностно знаком с Алексеем Солодковым, но с пеной у рта, бия себя лаптем в грудь доказывал, что паразит Лёха со товарищем требовали с него денег на водку, а после, применив физическое насилие, сняли с него верхнюю одежду, оставив раздетым на ноябрьском морозе. А когда выяснилось, что извозчика величают Никитой Яковлевичем Солодковым, для полицейских всё стало на свои места. По-видимому, не первый раз троица выходила на промысел на улицы губернского города. И за армяк, оценённый Сазоновым в 3 рубля 50 копеек, грабители пару-тройку месяцев в тюрьме да просидят.

3 декабря того же 1908 года агент смоленского сыскного отделения Карл Иванович Пупил приехал на поезде в уездный город Рославль. Что интересно, по всем ведомостям и приказам четверо полицейских нижних чинов сыскного отделения, Абрамов, Пупил, Краукле и Бычков, числятся городовыми, но во всех рапортах называют себя агентами. У смоленских сыскарей появилась оперативная информация, что банда, производившая в течение всего года налёты на казённые винные лавки в Смоленском, Рославльском и Ельнинском уездах, скрывается именно в Рославле. И если предыдущие налёты не приносили большого дохода, то в 22 ноября в Смоленске на Витебском шоссе трое бандитов унесли из кассы аж 130 рублей ассигнациями и серебром. В очень короткий срок Карл наш Иванович установил знакомство с неким Леонидом Худосовцевым, каковой, вскоре, познакомил агента со своими друзьями, Прохором Чулковым и Кузьмой Рыжковым. В рапорте своему начальнику Пупил объяснял доверие и говорливость новых знакомых тем, что он представился сознательным товарищем, разделяющим идеи социализма. Но есть у меня большое подозрение, что агент сыскного своих новых знакомых просто напоил, и по пьянке ребятишки взялись хвастаться. И казённые винные лавки они грабили, и налёт на дом фабриканта Глембовецкого в Смоленске в июле 1906 устроили, и в том же году участвовали в вооружённом ограблении конной почты в Рославле. И всё это рассказывалось человеку, знакомому с ними всего-то пару дней, пусть и своему брату социалисту.

От полученной информации Пупил, по-видимому, малость обалдел, и телеграммой вызвал в Рославль своё начальство. Также агент указывал, что банда в ближайшее время готовиться устроить набег на дом некоего священника в Рославле и упорно склоняет его, Пупила, к участию в грабеже. Руководство в лице начальника смоленского сыскного отделения губернского секретаря Николая Евдокимовича Ткачёва, взявшего с собой в усиление полицейского надзирателя Ячичко, не замедлило явиться. Пупил представил бандитам Ткачёва как своего непосредственного командира в деле экспроприации на пользу социал-революционной партии. Что показательно встреча проходила в одной из пивных Рославля с распитием пива за счёт Николая Евдокимовича. Ткачёв был поражён крайней молодостью налётчиков, самому старшему из троицы Рыжкову было всего 25 лет, а также их доверчивости и юношескому гонору. Хитрый сыскарь, показав бандитам имевшийся при нём «Маузер», взялся рассказывать самые настоящие сказки о том, как трудилась его революционная ячейка на ниве «экспроприации», чем вызвал Чулкова на полную откровенность. Пьяный Прохор в подробностях поведал Ткачёву о «подвигах» своих и его верных друзей Худосовцева с Рыжковым. Выдал массу фамилий других революционеров, участвовавших как в налёте на конную почту, так и в грабеже владельца кафельного завода Глембовецкого в Смоленске. При налёте на винную лавку в деревне Любовке Рославльского уезда, рассказал Прохор, Кузьма Рыжков был он ранен стражником в левую ногу. Хвалился Чулков, что сам не трусливого десятка, и во время восстания дрался в Красноярске на баррикадах против войск генерала Рытько. Новый знакомый пообещал Чулкову, что его люди обязательно будут участвовать в налёте на дом священника, на чём встреча была окончена. Ячичко проследил Чулкова до его дома, а Ткачёв отправился в местное полицейское управление разузнать адреса остальных участников банды.

Уже через пару часов начальник сыскного отделения имел на руках адреса всех трёх фигурантов дела. Дело было за немногим, арестовать. К Чулкову отправился сам Ткачёв в компании надзирателя Ячичко и агента Пупила. Смоленские полицейские были усилены рославльским полицейским надзирателем Нестеровым и двумя городовыми. Местных полицейских начальник сыскного отделения оставил шагах в ста от квартиры Прохора Чулкова, а Пупил с Ячичко должны были вызвать бандита со двора на улицу. Прохор, выйдя со двора, увидал подходящего к нему Ткачёва, прошмыгнул мимо рук агентов обратно во двор и, прыгучим барсом перепрыгнув забор, был таков. Погоня успехом не увенчалась, бандит спрятался в лабиринтах знакомых ему с детства переулков. Как позже выяснилось, пересидев с полчаса в овраге, Чулков зашёл в сени какого-то дома на Низинной улице, где и находился до самого утра. Утром упросил хозяйку дома сходить к его матери, чтобы она принесла ему верхнюю одежду, так как на беглеце были только рубаха, штаны и валенки. Вскоре мать Прохора принесла пальто с шапкой, а также привела за собой смоленских сыскарей. И Чулков оказался в рославльском полицейском управлении в компании своих подельников, арестованных ещё ночью. Допросы, протоколы, очные ставки. Сотрудники сыскного отделения старались на допросах вскрыть всю «подноготную» бандитов. Давайте же и мы с ними поближе познакомимся.

Прохор Устинович Чулков, двадцати лет, проживает в Рославле в доме своего отца на Дубининской улице. На момент задержания под судом и следствием не состоял и не состоит. В текущем году был выслан административным порядком из города Чита на родину. На допросе Чулков признался в соучастии в ограблении конной почты в Рославле в ноябре 1906 года. Как он утверждал, план ограбления был разработан и осуществлён некими братьями Кудрявцевыми, каковые нынче находятся в заключении в Орловской тюрьме. Самого же ограбления Прохор не видел, так как находился под мостом, на котором почтовую карету и остановили, куда ему один из налётчиков и передал свёрток с деньгами. После чего Чулков отправился «за вокзал», где в назначенном месте передал деньги старшему Кудрявцеву. Спустя два дня один из братьев Кудрявцевых передал Чулкову 200 рублей денег. После чего молодой человек уехал в город Читу, где поступил на должность конторщика службы пути. На каковой должности и состоял до января 1908 года. В налётах на винные лавки в Рославльском и Смоленском уездах участия не принимал, а рассказал об этих грабежах Ткачёву только для придания себе веса в его глазах. Опрашиваемый показал под протокол, что винные лавки в Любовке и на станции Крапивна грабили братья Кудрявцевы вместе с Кузьмой Рожковым.

Рославльский мещанин Кузьма Васильевич Рыжков, 25-ти лет от роду, состоял под следствием в 1906 году по делу о забастовке в мастерских Риго-Орловской железной дороги. По суду был оправдан. Под протокол признался в соучастии в налётах на казённые винные лавки в Любовке и на станции Крапивна, где был ранен в правую ногу. Денег за эти ограбления он никаких не получил, так как добыча была крайне мала. В Любовке налётчики взяли 13 рублей, а на станции Крапивна 24. Также дал показания об ограблении почтовой кареты в Рославле. По его словам, в налёте участвовали братья Кудрявцевы Василий и Николай, рославльский еврей Шмерка Гривнин, Леонид Худосовцев, Прохор Чулков и приезжий, некто Андрей, работавший, по его словам, на Брянском (или Бежицком) заводе. Кузьма утверждал, что и за ограбление почты никаких денег от Кудрявцевых не получал.

Рославльский мещанин Леонид Павлович Худосовцев, 20-ти лет, проживающий на Дубининской улице в собственном доме, работающий приказчиком в магазине Ильи Викторовича Першина. Под судом и следствием не состоял. Также подтвердил своё участие в ограблении почтовой кареты, но указывал, что был лишь только наблюдателем у дома Смолина, и дал сигнал платком, когда карета выехала на улицу. Худосовцев подробно описал двоих приезжих из Брянска, один из которых, Симон, руководил операцией. Леонид утверждал, что все деньги увезли братья Кудрявцевы и Симон, ему ничего не заплатили. Рассказал Леонид и о своём участии в налёте на дом владельца кафельного завода Глембовецкого в Смоленке в том же 1906 году, и о всех его соучастниках, смоленском гимназисте Гинзбурге, семинаристе Сашке, Ефреме-булочнике и об организаторе налёта некоем Михаиле, приехавшем из Брянска. У фабриканта было взято 125 рублей денег, много золотых и серебряных вещей. Но по утверждению Худосовцева всю добычу присвоили тот самый Михаил из Брянска и какой-то смоленский социалист толи Леонид, толи Лев.

Тут и разъяснилось крайне странное поведение Прохора Чулкова при задержании. Он ведь считал Пупила и Ткачёва социалистами, рославльских полицейских видеть не мог, но всё же вызванный на разговор посреди ночи, убежал. Знал за собой Проша какой-то «косячок» перед революционерами, знал. Вот те самые 200 рублей, которые передал ему один из Кудрявцевых, по-видимому предназначались всем рославльчанам, участвовавшим в «эксе». А Худосовцев и Рыжков твердили, что никаких денег за налёт не получали. А Чулков, заметим, очень быстро уехал в далёкий город Читу и не появлялся аж два года.

Можно смело утверждать, что смоленское сыскное отделение в первые месяцы своей работы показало свою высокую эффективность, закрыв сразу несколько дел о вооружённых грабежах аж двухлетней давности. Единственно из архивных материалов непонятно, смогли ли сыскари привязать рославльских бандитов к налёту на винную лавку на Витебском шоссе в Смоленске.

Пока большинство чинов сыскного отделения окаянствовали в уездном Рославле в Смоленске, оставленный «на хозяйстве», Владимир Иванович Грундуль баклуши отнюдь не бил. В ночь на четвёртое декабря со двора дома купца Павлова на Соборной горе были украдены два колеса и железная ось от телеги. По словам управляющего домами Павлова Петра Фёдоровича Капржицкого, так как взлом ворот и дверей каретного сарая не было, кражу мог совершить крестьянин Цуриковской волости Корней Петров. Оный Петров семь месяцев прослужил в доме Павлова дворником и 1 декабря был уволен от места за пьянство и с подозрением на совершение нескольких мелких краж. Крестьянин деревни Семёновской Цуриковской волости Смоленского уезда Корней Петрович Петров был задержан уже 5 декабря и к вечеру дал признательные показания. Именно он, Петров, неграмотный, православного вероисповедания, местожительства имеет в 1-й части города Смоленска в Солдатской слободе на квартире ночного сторожа, имени которого не знает, совершил кражу двух передних колёс и железной оси из дома купца Павлова. Колёса просто перекинул через закрытые ворота, а ось просунул под воротами. Не зная, куда сбыть награбленное, Петров нанял на бирже у Соборной горы извозчика, каковой отвёз его на Рачевку к какому-то кузнецу. За колёса и ось Петров выручил 1 рубль 20 копеек. В 10 часов вечера того же дня Петров привёл Грундуля на Песочную улицу к дому кузнеца Алексея Владимирова. На дворе были обнаружены ось и колёса, а кузнец Владимиров подтвердил, что ночью на 4-е декабря Петрова привёз к нему извозчик Дмитрий Субботин. Крестьянина деревни Шейновки Богородицкой волости Смоленского уезда Дмитрия Семёновича Субботина 36-ти лет от роду Грундуль также допросил в сыскном отделении, и тот полностью подтвердил показания Петрова и Владимирова. 9 декабря управляющий Капржицкий опознал украденные колёса и ось, каковые и забрал из сыскного отделения под расписку. И дельце вроде-бы плёвое, а бумаги на протоколы извели уйму.

Но общая криминальная обстановка в Смоленске не давала сотрудникам сыскного отделения расхолаживаться. 10 декабря полицейский надзиратель Фёдор Иванович Щемелихин нагрянул в дом Находской, что на Ново Петербургской улице, в компании околоточного надзирателя Тихановского, пары городовых и, конечно же, с понятыми. Вломилась сия тёплая компания в квартиру крестьянки Витебской губернии Двинского уезда Магдалены Андреевны Долган. У полиции появилась агентурная информация, что в оной квартире скрываются воры с награбленным добром. На квартире был обнаружен мужчина без документов, назвавшийся крестьянином деревни Бибиково Лобковской волости Смоленского уезда Иваном Михайловичем Павловым. А вот на кровати под матрасом был обнаружен целый склад всяческой одежды. Шуба чёрной дубки, пиджаки и куртки крестьянского сукна разных расцветок, кожаные женские ботинки, несколько платков и фартуков. Магдалена Андреевна показала, что все обнаруженные вещи принёс к ней в квартиру Иван Павлов вместе с неизвестным ей молодым человеком. Павлова вместе с вещами увезли в сыскное.

На допросе выяснилось, что двадцативосьмилетний Павлов в 1906 году отбывал тюремный срок в Двинске за мошенничество. Достаточно быстро Иван Павлов сознался, что вещи, найденные под матрацем Долган, он украл, взломав окно нежилой избы в какой-то небольшой деревеньке на Поречской дороге. Шёл, мол, в Поречье искать для себя работы, да соблазнился отдельно стоящей избой. Но был он совсем один, а того молодчика, что описала Магдалена Долган, высокого, без усов и бороды, в шубе красной дубки и круглой меховой шапке, знать не знает. Привиделось глупой бабе. И отправился бы Иван Павлов в тюрьму за кражу один, но уже на следующий день из 3-й полицейской части сообщили в сыскное отделение, что с подачи Магдалены Долган были задержаны крестьяне деревни ЛубиноКорохоткинской волости Селивёрст и Кузьма Степановы. Утром 11 декабря эти оба –двое заявились на квартиру к Долган и потребовали предоставить им Ивана Павлова вместе с вещами. Не обнаружив искомого ушли, но как тот Карлсон обещали вернуться. Магдалена ждать не стала и быстренько добежала до ближайшего городового. Селивёрст Степанов был опознан на очной ставке как сообщник Павлова как Магдаленой Долган, так и её внебрачным сыном Дмитрием 7-ми лет от роду. Именно он вместе с Павловым принесли вещи на квартиру Магдалены.

На допросах Селивёрст Степанов, православного вероисповедания, 24-х лет, все отрицал. Приехал он в Смоленск 8 декабря к своему дяде Ефиму Леонову, у него же в Новой Ямщине и жил. 9 декабря на своей лошади и городских санках с вечера выехал на биржу и простоял на ней до 2-х часов ночи. Десятого же ноября пробыл на бирже весь день с утра до семи часов вечера. В тот же день в Смоленск приехали Кузьма Степанов с женой Селивёрста Меланией Александровной. Жену Селивёрст услал обратно в Лубино, а сам остался ночевать у дяди с братом Кузьмою. А утром 11 декабря братовья отправились на Ново Петербургскую улицу в дом Находской к сапожнику, заказывать Кузьме сапоги. Но перепутали двери и оказались в квартире Долган. Угрожать не угрожали, а извинившись, ушли к сапожнику.

Старшего брата Селивёрста Кузьму Степановича Степанова допрашивал уже вечером Владимир Иванович Грундуль. С показаниями Селивёрста он к тому времени ознакомился, и задавая наводящие вопросы, выяснил у старшего братца много интересного. В Смоленск Кузя приехал в среду 10 декабря вместе с братом и его женой. Остановились на постоялом дворе, названия которого не знает, но он рядом с домом Дьякина в Старой Ямщине. На следующий день Мелания уехала домой, а братья остались на том же постоялом дворе, надеясь найти работу на железнодорожной линии. К дяде своему Ефиму Леонову в Новую Ямщину вместе с братом Кузьма не ездил, да и на извозчичью биржу не выезжали, так как городские сани проданы были ещё 10 лет назад. А найденные у него 7 рублей 15 копеек, это оставшаяся часть суммы в 14 рублей, полученных им, Кузьмою от дяди его Афанасия Леонова за помощь в рубке леса и покосе в Томской губернии, где оный дядя выбрал себе участок земли для переселения из Лубино.

19 декабря крестьянин деревни Чернявских Старин Верховской волости Поречского уезда Иван Семёнов в смоленском сыскном отделении опознал за свои вещи, изъятые на квартире Долган. Кража произошла из его нежилой избы, каковая соединялась через сени с жилой хатой. Полицейским надзирателем Грундулем со слов пострадавшего был составлен полный список похищенного, каковые Семёнов оценил в 94 рубля. Вскоре дело было передано в суд.

Уже 13 декабря пристав 2-й части Смоленска направил в сыскное отделение новое дело. В ночь с 12 на 13 декабря в первом часу ночи была совершена попытка взлома двери в подвал дома коллежского асессора Петра Тимофеевича Лебедева, что на Митропольской улице. Услышав возню в подвале сам хозяин дома вышел на улицу, чем и спугнул грабителей, каковые числом двое разбежались, один на Верхне-Митропольскую улицу, другой на Нижне-Митропольскую. На проезжей части у флигеля дома Семченкова злоумышленников ожидал извозчик за номером 177. После расспросов Лебедева извозчик уехал. На следующий день оный извозчик вместе с рапортом от пристава 2-й части о преступлении был препровождён городовыми в смоленское сыскное отделение и был допрошен полицейским надзирателем Грундулем. Крестьянин деревни Лопина Спас-Твердилецкой волости Смоленского уезда Самуил Фомич Селезнёв показал, что отвёз в первом часу ночи двух молодых людей из гостинницы «Централь» на Митропольскую улицу, где они попросили его обождать, ибо деньги собирались заплатить только после того, как он отвезёт их в нужное им место. Вскоре во дворе дома Лебедева раздался шум и на улицу выбежали неизвестный извозчику господин и ночной сторож, каковые стали задавать разные вопросы и ругаться. Седоки, что показательно, так и не вернулись. Пришлось возвращаться на биржу без оплаты. Одного из ночных клиентов Селезнёв вроде бы знает.

Именно его, крестьянина деревни Коптево Богородицкой волости Смоленского уезда Александра Ефимовича Сидоренко извозчик Селезнёв уверенно опознал за своего ночного седока, которого возил из «Централя» к дому Лебедева. Припёртый к стенке показаниями извозчика девятнадцатилетний Сидоренко поведал свою версию ночных событий. Играл он де в «Централе» на бильярде с неизвестным ему постояльцем, был уже в хорошем подпитии, когда в гостиницу заявился его старый знакомый по кличке «Володька». Как его звать-величать Сашка и знать никогда не знал, Володька и Володька. Сей субъект предложил выпить за встречу у него дома. Взяли извозчика на бирже у церкви Божией Матери на Немецкой улице и поехали по адресу, который указал Володька. Вошли во двор какого-то дома, где дружок сказал Сидоренко, что собирается взломать подвал, а тот должен стоять на улице как бы в карауле. Вскоре из подвала раздался грохот, и тут же послышалось хлопанье дверей в доме. Испуганный Сидоренко убежал со двора, перепрыгнув через забор на соседнюю улицу, и потом вернулся к себе домой на Воскресенскую. Куда делся Володька Сидоренко не знал.

И в этот раз сыскные сработали быстро. Уже 18 декабря гость губернского города Владимир Батеков из Горецкого уезда Могилёвской губернии давал показания Грундулю. По его версии именно Сидоренко предложил обмыть встречу, а так как денег не было, решил заложить в кабаке своё пальто, за каковым нужно было съездить на Митропольскую. Уже у дверей подвала дома Лебедева Володька понял, что был втянут в ограбление, так как Сашка вынул из кармана здоровенный гвоздь и взялся им ломать замок на двери. Разломанный замок с громким стуком упал на пол, после чего в доме раздались крики и хлопанье дверей. От греха подальше Батеков убежал. Дознание в сыскном отделении посчитали законченным и передали дело судебному следователю.

 

Давайте, дорогой читатель, познакомимся с первым составом смоленского сыскного отделения. А поможет нам в этом требовательная ведомость содержания чиновникам смоленского сыскного отделения за февраль 1909 года. Начальник отделения Николай Евдокимович Ткачёв имел оклад содержания в 500 рублей в год, также получая ещё и 500 рублей столовых денег. В месяц, соответственно, у него выходило по 41 рублю 66 копеек жалования и столовых, плюс 58 рублей 33 копейки канцелярских и 16 рублей 66 копеек разъездных. За различными вычетами Ткачёв получил в феврале месяце 1909 года на руки 124 рубля 89 копеек.

Полицейские надзиратели сыскного отделения Ячичко, Фёдор Иванович Щемилихин (бывший старший урядник Дорогобужского уезда), Владимир Иванович Грундуль (бывший младший урядник Бельского уезда) имели жалования по 22 рубля 91 копейки в месяц плюс такую же сумму столовых денег. В феврале 1909 года за вычетом денег за допущение к должности (???) сии чины смоленского сыскного отделения получили на руки по 30 рублей 55 копеек.

Записанные городовыми сыскного отделения Карл Иванович Пупил, Григорий Афанасьевич Бычков, Абрамов и Краукле получали на руки в месяц по 30 рублей жалования. Из документов фонда смоленского сыскного отделения известно, что бывший урядник Краснинского уезда Бычков и, переведённый по просьбе Ткачёва из Рижского сыскного отделения, Карл Пупил получали доплату к жалованию по 15 рублей. Также в рапортах попадаются сведения о секретных агентах Якове Луковникове и Фёдоре Иванове.

Год 1909-й от Рождества Христова. 20 июня в 13-ти верстах от губернского города Смоленска четырьмя неизвестными была ограблена конная почта. При грабеже были убиты две лошади, а добычей налётчиков стала сумма в восемьсот сорок рублей. Вскоре чинами сыскного отделения в Рославле был задержан один из налётчиков Иван Пашков. У него обнаружено 73 рубля денег и пропускной билет на имя машиниста Екатеринославского депо Алексея Бондаря. Оный Пашков поведал агентам о своих подельниках, приехавших из города Екатеринослава, Василии по кличке «Казак», Григории и Фоме. Фома, якобы, работал в железнодорожном депо Екатеринослава. В Екатеринослав полетели ориентировки на налётчиков. В ответ в смоленское сыскное пришла фотографическая карточка некоего верхнеднепровского мещанина Алексея Осиповича Дорогобед, именуемого также партийными кличками «Лёнька» и «Царапаный», который в Екатеринославе оказал несколько вооружённых сопротивлений полиции. Фотокарточку просили предъявить Пашкову для опознания, не этот ли человек участвовал с ним в ограблении конной почты. Судя по всему, Иван Пашков ответил отрицательно.

Следует сказать, что не только в Смоленской губернии криминальная обстановка была напряжённой, из поступающих из разных губерний ориентировок видно, что и по всей Руси Великой было неспокойно. 16 апреля к домовладельцу города Саратова Степану Яковлевичу Славину устроилась горничной миловидная блондинка среднего роста, назвавшаяся Татьяной Павловной Добровольской. Паспорт от Заславского волостного правления Минского уезда был в порядке. Но уже через 10 дней оная девица скрылась, похитив драгоценности. Паспорт, кстати, оставила. К ориентировке от Саратовского сыскного отделения прилагался список похищенного из 13 пунктов и приметы как самой воровки, так и посещавшего её пожилого мужчины, называвшегося её отцом. Уже в начале сентября из квартиры саратовского цехового Петра Гавриловича Фёдорова, та же среднего роста миловидная девушка, но уже брюнетка похитила драгоценностей на сумму более 1000 рублей. Схема была всё такая же, злоумышленница нанималась в горничные, оставляя в залог свой паспорт на сей раз мещанки Полтавской губернии, а через пару недель убегала, оставляя обчищенные шкатулки.

Ночью 9 июня в центральной крепости Усть-Двинска были убиты подпоручик Ершахин вместе с женой и матерью. Убийство совершено денщиком Алексеем Яковлевичем Торчак, крестьянином Краснослободской волости Ровенского уезда Полтавской губернии, который скрылся в неизвестном направлении.

В ночь на 20 июня в имении Липки Койдановской волости Минской губернии были убиты с целью грабежа супруги-евреи Янкель и Эстер-Двейра Гуревичи. По сведениям минской полиции, преступник некто Иосиф Станиславович Юркевич, бывший крестьянин Засульской волости Минского уезда. В 1896 году он был приговорён к арестантским ротам с последующей высылкой в Сибирь. В начале лета Юркевич появился в Минске под именем крестьянина Тульской губернии Якова Владимировича Цуканова, имея на руках паспорт от Погорельского волостного правления Тульской губернии от сентября 1908 года. Через несколько дней Юркевич был задержан в Минске, но сумел бежать. Передавая смоленскому сыскному отделению приметы Юркевича, минские сыскари указывали, что после убийства он переоделся во всё новое: серый клетчатый костюм, отглаженную белую сорочку, английскую белую шляпу с чёрной лентой, новые кремовые ботинки на шнурках с высокими каблуками и чёрную суконную накидку на атласной подкладке. Такого вот франта, да ещё с небольшими аккуратными усами и бородкой клинышком агенты сыскного отделения должны были разыскивать в Смоленске и окрестностях.

В конце июня из Самары сообщили о крайне интересной шайке аферистов, каковая обобрала нескольких самарских купцов и мещан на сумму более чем в 10 000 рублей. Мошенники гримировались под болгарина и персиянина, и являлись в большие купеческие магазины и лавки, имея на руках некоторое количество старых золотых или серебряных монет. В разговоре с хозяевами лавок посетители оговаривались, что таких монет у них крайне много, ибо при рытье колодца ими был, якобы, найден большой клад. Далее шёл договор обменять часть звонкой монеты на единственно сторублёвые купюры, так как других денег заезжие торговые гости не признают. В условленное время аферисты являлись с мешком залепленных землёю копеек и большим пакетом резаной бумаги. Рассказывали покупателю пространную историю о том, что однажды их уже обманули и предлагали следующее. Принесённые монеты в мешке и оговоренную сумму в сторублёвых бумажках персиянин собственноручно укладывал в хозяйский сундук и запирал на замок, после чего гости уходили якобы за оставшейся частью клада, так как покупатель им крайне понравился и казался весьма честным человеком. Пакет с деньгами моментально менялся на пакет с резаной бумагой, а болгарин с персиянином больше и не появлялись у облапошенного купца.

Приходили в сыскное ориентировки и от смоленского губернского жандармского управления. Агентам указывалось на полученные от разведки сведения, что на территорию Российской Империи с целью шпионажа засланы офицеры австро-венгерской армии, некие Рудольф Смитке из крепостной артиллерии и служащий в железнодорожно-телеграфном полку Оскар Ситауэр. Помимо примет этих шпионов, расписывалось и их возможное прикрытие. Оба фигурировали в качестве агентов по продаже земледельческих машин фирмы «Гаутон и Шутельворт», отлично говорят по-русски.

31 августа полоцкий уездный исправник прислал в смоленское сыскное отделение сообщение о краже из имения Горяны Петропавловской волости Полоцкого уезда. По описанию похищенного можно сделать вывод, что пока владелец имения поручик 3-го гусарского Елисаветградского полка Максим Богданович Небо и мать его Елизавета Васильевна почивать изволили, вор, залезши в дом, разложил найденный чемодан, и сложил в него буквально всё до чего дотянулся. В списке украденного помимо денег и драгоценностей, ещё и пять кожаных кошельков, полный комплект униформы поручика Небо, включая офицерское пальто и саблю с портупеей, а также орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Не позабыл злоумышленник и документы поручика Небо, включая отпускной билет и удостоверение на проезд по железным дорогам империи по офицерскому билету. Всего стоимость похищенного оценивалась в 5153 рубля. Крепенько, однако, спят полоцкие помещики. В ориентировке передавались также приметы некоего молодого человека, которого видели на станции Горяны в день перед кражей.

В начале ноября из Харькова сообщали, что при стоянке на станции Харьков севастопольского поезда у графа Юрия Васильевича Стембек-Фермер прямо из купе был украден чемоданчик чёрной кожи. И столько всего нужного и полезного было в том саквояже, что граф за его возврат обещал ни много ни мало 5000 тысяч рублей. Некоторые пассажиры видели во время стоянки в Харькове некоего субъекта, прохаживавшегося по вагону, средних лет, прилично одетого, с чёрными закрученными вверх усами, безбороды.

В начале октября 1909 года начальник Орловского сыскного отделения сообщал, что 4 октября около часу дня на квартиру врача Владимира Петровича Толстова, в городе Орле, на Карачевской улице в доме Замятина пришёл посетитель. Неизвестного звания прилично одетый молодой человек спросил у прислуги «дома ли доктор», а узнав, что Толстов отсутствует, согласился его подождать. Однако минут через десять заявил, что времени ожидать он больше не имеет, и попросил разрешения написать врачу небольшую записку. Был запущен прислугой в кабинет доктора, где имелся письменный прибор, и вскоре ушёл. По приходу хозяина домой выяснилось, что неизвестный взломал ящики письменного стола и унёс с собою 92 рубля денег, золотые закрытые часы, ключ к ним из красного золота и обручальное кольцо. Из Орла передавали также приметы вора: среднего телосложения, достаточно красив, слегка сутулиться, безбородый, с маленькими едва пробивающимися усами, смуглый. Был одет в чёрную сюртучную пару, пальто с бархатным воротником и чёрную фуражку.

Смоленские мазурики не отставали. В середине января 1909 года из московской сыскной полиции в Смоленск пришла информации о пропаже из торгового дома «Юнкер и Ко» девяти переводных номеров (авизо). А 27 января к начальнику сыскного отделения пришло сообщения из Вяземского отделения Соединённого банка. Некий молодой человек представил в банк переводное письмо (авизо) от компании «Юнкер» на перевод в 500 рублей на имя В. Тишинского. На обороте перевода была надпись за подписью оного Тишинского о том, что получение денег он поручает своему сыну. Однако по правилам банка, как объяснил управляющий молодому посетителю, переводы может быть выдан только тогда, когда подпись получателя на авизо будет заверена нотариально. После этого молодой человек в Вяземском отделении больше не появлялся.

14 февраля 1909 года трое неизвестных совершили вооружённое нападение на крестьянина деревни Загорье Алексея Ефимовича Зайцева. Вскоре нападавшие, некие Богданов, Базылевский и Кирсанов, оказались в сыскном отделении и по завершении дознания в тюремном замке. А уже через неделю начальнику сыскного отделения пришлось отвечать на грозный отпуск полицмейстера по жалобе грабителя Кирсанова о, якобы, вершившихся над ним в стенах отделения притеснениях и побоях. В рапорте Ткачёв писал «…честь имею объяснить, что жалобщика Кирсанова никто из чинов вверенного мне отделения не бил и ни к какому стулу никто его не привязывал. Что же касается антропометрических измерений, то жалобщик действительно был служащим моим измерен, сфотографирован и зарегистрирован, как грабитель, под моим личным наблюдением, во время чего у жалобщика никаких следов побоев обнаружено не было, и сам жалобщик никаких жалоб во время измерения мне не заявлял». Что же касается поступающих из тюремного замка жалоб на сыскное отделение, Ткачёв докладывал, что, по агентурным сведениям, и по сличению почерка все жалобы редактируются заключённым Селезнёвым с целью, видимо, подорвать реноме смоленского сыскного отделения. И сам Селезнёв, и подавший ранее жалобу арестант Волосевич никогда в сыскном отделении не были и с чинами этой организации не пересекались.

К лету 1909 года смоленское сыскное отделение заимело среди смоленских обывателей и антиобщественного элемента грозную славу. И кое-кто пытался оной славой пользоваться. Ночью 13 июля двое работников смоленского домовладельца Ф.А. Александрова крестьянин деревни Казанки Юровской волости Краснинского уезда Никита Харлампиевич Пызин и крестьянин деревни Псарцов Корохоткинской волости Смоленского уезда Семён Маркович Морозов на Киевском большаке неподалёку от села Бородуличи подверглись нападению, причём по их показаниям, трое нападавших назвались агентами сыскного отделения. В Смоленском вестнике вышла об этом нападении небольшая заметка. Репутацию сыскного отделения надо было спасать. И менее чем через неделю данный анекдот был раскрыт. Да, друзья мои, именно анекдот. Тёмной-тёмной ночью, под покровом низкого грозового неба, в отблесках дальних молний из имения Дубичи по Киевскому большаку в губернский город возвращались трое торговцев льном, Иван Лункин, Антон Бугаев и Иосиф Пацкин. И вот эти трое здоровых молодых мужиков повстречали на дороге двух крестьян, идущих в сторону Смоленска. Всё произошедшее потом, явно указывает, что льноторговцы после удачной поездки в Дубичи были в стельку пьяны. Вряд ли чем-то другим можно объяснить их дальнейшие действия. Крестьяне были остановлены выстрелом в воздух с криком «Стой, сыскное отделение!», под угрозой пистолета обысканы и избиты. После чего «весёлая» троица уселась в дрожки и продолжила свой путь. Побитые крестьяне пожаловались Александрову, а тот написал жалобу частному приставу. И уже утром 16 июля старший полицейский урядник 1-го стана Смоленского уезда Станислав Фомич Вишневский заявился в квартиру Лункина на Петропавловской улице. Но ушлый Иван Алексеевич смог договориться с представителем власти, и ушёл от него урядник, унося «Браунинг» Лункина и жалобу от 14 июля, в которой указывалось, что Лункина, Бугаева и Пацкина на Киевском большаке остановили, неизвестные, назвавшиеся агентами сыскного отделения, обыскали, но ничего не смогли найти, так как торговцы всегда прятали деньги в голенищах сапог. Всё тоже самое Лункин попытался рассказать на допросе начальнику сыскного отделения. А тот возьми, да и не поверь. На Лункина малость надавили, ни Боже мой, никто даже пальцем не тронул, и обсказал льноторговец всё, как оно было, упирая на то, что мысль с жалобой подкинул ему урядник Вишневский. Вызванный на допрос к начальнику сыскного отделения, старший урядник юлить не стал, и признал, что именно он посоветовал Лункину подать заявление о нападении. Но только в целях узнать истину в этом странном деле. Вопрос о взятке от Лункина, а она ведь, скорее всего, была, в протоколе даже не поднимался.

Надо сказать, что сыскные не просто так взялись глубоко копать в это деле. Окрестности села Бородуличи в начале 1908 года фигурировали в деле о разбойном нападении на имение Боуфала в Краснинском уезде. А тогда далеко не всех налётчиков поймали. А раз сводка по этому делу есть в бумагах сыскного отделения, давайте и об этом преступлении напишем. Итак, 31 января 1908 года около семи часов вечера в усадьбу Станислава Боуфала, что у села Суховичи Юровской волости Краснинского уезда явилось аж 12 вооружённых грабителей. Семеро из них через незапертую кухню проникли в дом и, обезоружив попытавшегося было защищаться хозяина, собрали в столовой всех обитателей усадьбы, Станислава Боуфала с женой, их сына Александра, прислугу Агнию Нарбутову и Матрёну Зарецкую, ночного сторожа Кондратия Седненкова и работников Андрея Петкевича, Фёдора Зарецкого и Родиона Вязанкина. Добычей налётчиков стали 928 рублей наличных денег, 6100 рублей Государственной ренты, выигрышный билет 2-го внутреннего займа, несколько ружей и револьверов с боеприпасами и большое количество разной одежды. Надо сказать, что лица свои разбойники не скрывали, и даже просили потерпевших как можно лучше их запомнить, дабы впоследствии не обвинить невинных людей. Руководивший налётом интеллигентного вида мужчина в хорьковой шубе с бобровым воротником заявил Боуфалам, что целью данной экспроприации является забота о голодных. Ретировались разбойники только около 11 часов вечера, уведя из конюшни двух лучших лошадей и забрав всю имевшуюся там же сбрую. Первоначальный розыск, произведённый приставом 3-го стана Краснинского уезда особо удачным не был, но обеих лошадей удалось обнаружить в двадцати пяти верстах от Сухович. К марту месяцу пристав коллежский асессор Сергей Васильевич Волонцевич получил агентурные сведения, что некоторые из налётчиков скрываются в селе Бородуличи. В каковое и нагрянул 19 марта с солидной группой поддержки и Александром Боуфалом в качестве свидетеля. В доме арендатора Андрея Ивановича Ремми Александром Боуфалом был опознан как участник грабежа его имения некто, назвавшийся Андреем Яковлевичем Аузиным. В доме Реммы были обнаружены часы по свидетельству Александра Боуфала украденные в ту ночь у его матери, 35 рублей 28 копеек наличных денег и 18 рублей серебряными монетами по 15 и 20 копеек, каковые были собраны в столбики и завёрнуты в бумагу. Именно так хранил часть своих сбережений Станислав Боуфал.

Был допрошен и племянник Андрея Реммы Янис, который показал, что к Андрею Ивановичу в дом часто приезжали подозрительные люди, а также второй его племянник Карл Юмик. А 30 и 31 января Андрей Ремма и Карл Юмик уезжали якобы по делам в Смоленск и вернулись только поздно ночью. Арестованный Андрей Аузин отрицал свою причастность к налёту. Из тюремного замка он попытался передать записку на латышском языке Карлу Юмику, но её перехватили стражники. На следующий день Аузин признался приставу в разбое, заявив, что он крестьянин Ветальской волости Пётр Андреевич Шмидт. Часы он подарил дочери Андрея Реммы Эмме, а свою часть добычи, шубу и 300 рублей денег, спрятал в овинной яме у дома Андрея Реммы. В овинной яме полицейские ничего, однако, не нашли. Пристав ещё раз поговорил с Янисом Реммой, каковой объяснил, что часто слышал, как дядя его Андрей посылал своих детей Ивана и Альберта в овинную яму за деньгами, а шубу они перепрятали в лесу. Андрей Ремма всё отрицал, но жена его Елена Антоновна передала приставу 150 рублей, а Иван с Альбертом указали место, где в лесу была спрятана шуба. Шубу ту Александр Боуфал опознал как украденную из их имения в ночь налёта. Карл Юмик был задержан приставом 3-го стана Краснинского уезда, но умудрился бежать из его канцелярии. Следы Карла затерялись аж до марта 1910 года, когда он был задержан агентами смоленского сыскного отделения с подложным паспортом на руках. К том времени он подозревался в сбыте фальшивых трёхрублёвых кредитных билетов в Смоленске, в чём в процессе дозания и сознался. На время следствия решением начальника сыскного отделения Карл Юмик был заключён в смоленскую тюрьму.

Шмидт также назвал ещё одного участника налёта на Боуфалов крестьянина деревни Хмарской Прудковской волости Смоленского уезда Тихона Ивановича Савосенкова. По показаниям Шмидта в доме отца Савосенкова Ивана Авдеевича разбоиники находили убежище и делили добычу. Тихон Савосенков был опознан как Боуфалами, так и их прислугой. Иван же Авдеевич Савосенков был привлечён к суду в качестве обвиняемого в укрывательстве.

3 августа поречский уездный исправник докладывал в сыскное отделение, что у графини Пушкиной из спальни через окно украдены две шкатулки с драгоценностями, а именно: кольца с дорогими камнями, массивная золотая цепь, две пары золотых запонок, револьвер, обручальное кольцо и несколько жетонов покойного графа. В этот же день у сына корпусного командира Эверта с дачи Путято при деревне Лещенка Верховской волости неизвестным был похищен велосипед фирмы «Победа», не новый, окрашенный в чёрную краску, управский номер № 172, номер передачи 84. А 29 октября взломали имение Маслова гора действительного статского советника Ивана Ивановича Энгельгардта. Помимо ста рублей золотой монетой, пистонного ружья фирмы «Бекар» и купонов земельного банка воры не побрезговали ни поношенной, но ещё достаточно дорогой одеждой, ни алфинитовыми столовыми приборами и бритвами хозяина. Судя по документам фонда сыскного отделения эти преступления так и не были раскрыты.

31 августа в Смоленске чинами сыскного отделения при проверке документов были задержаны Алексей Дмитриевич Колмаков и Игнатий Томашевич Ковальчик. При ближайшем рассмотрении в сыскном отделении паспорта у задержанных оказались поддельными. В процессе допроса выяснилось, что в руки сыскарей попали бежавшие из Нарымского края политические ссыльные Мовша Шулимович Цырклевич и Болеслав Константинович Косинский. На запрос из Смоленска Варшавское сыскное отделение дало вскоре ответ, что Мошек-Герш Цырклевич состоит в группе анархистов-коммунистов «Интернационал», а арестован и осуждён был за учинённый взрыв под дверью квартиры варшавского фабриканта тетрадей Иосифа Гепнера, каковой Гепнер отказался передать «Ингтернационалу» 1000 рублей на дело революции. Про Косинского в Варшаве информации не имелось, пришлось запрашивать Томского уездного исправника.

Из документации смоленского сыскного отделения можно почерпнуть информацию и о службе городского полицейского управления. 31 января 1909 года смоленский полицмейстер, отвечая на запрос начальника отделения Ткачёва, уведомлял, что в губернском городе Смоленске расположено 30 полицейских постов, из них в первой части города 13, а именно: на Пушкинской улице, у дома губернатора, на 1-й линии Солдатской слободы, на Выгонном переулке, на Краснинском большаке, на Киевском большаке, около Молоховских ворот, на Большой Благовещенской улице, на Троицком шоссе, на Немецкой улице, на Богословской, у дома вице-губернатора и у Государственного банка. Во второй части города 6 постов были расположены у Днепровского моста, на Козловской горе, на Никольской улице, на Мееровском шоссе, на Рославльском шоссе и на Рачевке (Духовская улица). В 3-й части 1 1постов, а именно: на Ново-Московской улице, на Толкучем рынке, на Ново-Петербургской улице, на Старо-Петербургской улице, на виадуке у дома Рабиновича, на Петропавловской улице, на вокзале, на Витебском шоссе у Донских улиц, на Витебском шоссе у тюрьмы, на Покровской горе и у домов терпимости.

Всё лето Оршанский уезд Витебской губернии терроризировала банда из шести человек. Грабили богатые имения, церкви, дома священников, при любом сопротивлении убивали. А после грабежей как сквозь землю уходили. Витебское сыскное отделение и оршанский уездный исправник сбились с ног в их поисках. Сведения о местонахождении банды пришли из Смоленска. Агентурным способом смоленское сыскное отделение установило несколько хуторов на границе Оршанского, Смоленского и Краснинского уездов в районе станции Гусино на которых банда получала приют после своих набегов. В середине сентября 1909 года оршанский уездный исправник совместно с агентами витебского сыскного отделения решил устроить большую облаву на банду в пределах своего уезда, к каковой облаве просил привлечь и конно-полицейскую стражу Смоленского уезда и агентов смоленского сыскного отделения. К тому времени банда понесла ощутимые потери, один из налётчиков Василий Яковлевич Мясцов был убит, другой бандит Крыш Страдзин был арестован и находился в Оршанской тюрьме. Смоленские сыскари и полицейская стража по получению телеграммы от оршанского исправника должны были блокировать установленные в процессе следствия хутора Герасима и Степана Толкучкиных, Артёма Табунова и Герасима Леонова, куда могла уйти банда из пределов Оршанского уезда.

26 сентября на станцию Смоленск прибыл почтовый поезд № 4, в каковом один из товарных вагонов за номером 233739, отправленный из Варшавы, оказался с прорезанной крышей. Из вагона были похищены с десяток почтовых посылок. Начальник 6-го отдела перевозки почт информировал о случившемся смоленское сыскное отделение и агенты были отправлены в различные волости Смоленского и Оршанского уездов в поисках сведений о железнодорожных грабителях. В Катынскую волость был направлен агент Бажанов, который, указывая на мнимое родство с бывшим Касплянским волостным старшиной Фролом Иосифовым, остановился на неделю у него дома в усадьбе Велевка. За неделю своего там пребывания агент сыскного отделения смог вскрыть банду конокрадов-латышей, возглавляемую неким Уппитом. Также были получены сведения о волостном уряднике, каковой, якобы, являлся правой рукой главаря банды. Однако сведений об ограблении почтового вагона добыто не было. Результатом командировки Бажанова стал развёрнутый рапорт с описанием по деревням всех выявленных преступных элементов.

15 октября 1909 года пристав 3-го стана Краснинского уезда уведомил смоленское сыскное отделение об ограблении со взломом церкви села Герчикив ночь с 12 на 13 октября. Помимо наличных денег в сумме 100 рублей различными кредитными билетами и денег из свечной кружки, были похищены два Евангелия в дощатых переплётах, обитых серебром и вызолоченных с драгоценными камнями, серебряная церковная утварь (дарохранительницы, потир, чашки, ложечки, воздуха для Святых Даров и металлическое копьё на деревянной рукояти). Полицейский надзиратель Щемелихин прибыл в Герчики для проведения расследования только 16 октября, так что практически все следы преступления в церкви были уже уничтожены. Однако дотошный сыскарь смог выяснить, что у одного из грабителей была сильно поцарапана рука при взломе решётки на окне церкви. Через пару дней Щемелихин обрисовал для себя круг подозреваемых, из которых более всего его заинтересовал некто Григорий Иванович Курош, крестьянин деревни Пронино, каковой как раз 13 октября ушёл из своей деревни в Смоленск и отсутствовал 4 дня. Опрошенный Курош объяснил, что ушёл из дому ещё затемно, взяв с собою наличных денег 5 рублей 20 копеек. Однако при перечислении своих покупок в губернском городе Гришка наговорил на гораздо большую сумму. Кожа на суставе указательного пальца левой руки подозреваемого оказалась срезана. Он сам объяснил это результатом домашней работы с острым ножом. Однако же и у брата его Сысоя Куроша имелась глубокая ссадина на левой руке, каковую он списал на укус бродячей собаки. На Киевском шоссе между Герчиками и Пронино Щемелихин нашёл на обочине оба Евангелия с ободранными серебряными досками с переплётов. Результаты расследования полицейский надзиратель представил начальнику отделения Ткачёву. Судьба братьев Курошей из бумаг сыскного отделения не известна.

В конце декабря 1909 года начальника смоленского сыскного отделения уведомили смоленские жандармы о проведённых тремя неизвестными обысках в квартире учителя духовного училища Ивана Михайловича Меньшикова. Трое явившихся к учителю молодых людей рекомендовались «агентами полиции» и основанием указывали розыск некоего беглого каторжанина. Ткачёв ответил жандармскому полковнику Иваненко, что никаких агентов к Меньшикову никогда не посылал и примет все меры к розыску фальшивых агентов. По сведениям ограбленного учителя, агентов привозил молодой деревенский парень на сытые небольшие роста беленькой лошадке. Уже 3-го января 1910 года был задержан крестьянин деревни Харина Чижевской волости Духовщинского уезда Семён Евтихиевич Медведев 19-ти лет, каковой на время следствия решением начальника смоленского сыскного отделения был заключён в смоленскую губернскую тюрьму.

 

Закончился 1909 год поездкой начальника смоленского сыскного отделения в Оршу, где в местном тюремном замке разговорился один из грабителей Крыш Страдын. И снова всплыло давнее ограбление имения Боуфалов. Крыш Крышев Страдын, крестьянин Сусевской волости Фридрихштадского уезда курляндской губернии (вот спрашивается, и чего их в Центральную России несло из своей Кур- Лиф- и прочих Ляндий? Страдын грабитель и убийца, главный конокрад Катынской волости, по агентурным сведениям, тож латыш Уппит) показания Крыша заняли аж пять листов машинопечатного текста. Естесственно хитрый курляндец как мог выгораживал себя, пытаясь выставить случайной жертвой обстоятельств. Но на давнее дело с ограблением имения Боуфалов немного света пролил. Жил себе поживал Крыш в имении Матушево Лиозненской волости Оршанского уезда Могилёвской губернии. Держал в своём доме небольшую мелочную лавку, тем и пробавлялся. И вот в один зимний вечер 1907 года явились к нему в лавку двое неизвестных и потребовали бутылку водки, каковой у Страдыня не оказалось. Незваные гости попросили хозяина отвезти их на участок Засигово, что верстах в семи от Матушево. Литовец везти парочку на ночь глядя отказался, но переночевать у себя оставил. А утром в дом Страдыня постучались двое стражников и толпа окрестных крестьян. Вошедшие внутрь полицейские были тут же застрелены, а крестьяне разбежались.

Бандит, назвавшийся Романом Гончаровым, приказал Крышу запрягать лошадь в сани и везти убийц куда прикажут. Так Страдын проездом через Смоленск оказался в доме у некоего Ивана Авдеевича, каковой стоял верстах в двадцати пяти от губернского города по Монастырщинскому большаку. В этом доме прожили больше недели, ожидая приезда остальной банды. Каковая не замедлила явиться. Были это три сына Авдеича – Нестор, Тихон и Яков, а также четверо по именам неизвестных, отзывавшихся на клички «Красивенький», «Цыган». «Моська». На просьбы его отпустить, Роман Гончаров отвечал Страдыню, что купит у него коня с санями за сто рублей, правда, когда те деньги у него появятся. Все бандиты были вооружены револьверами разных марок.

В первых числах января 1908 года бандиты на трёх санях уехали от Авдеича. Страдыня оставили в неизвестной ему деревне у дальней родственницы одного из бандитов, наказав кормить. Вернулись налётчики только к третьим петухам, и, забрав Крыша, уехали в имение Бородуличи к тамошнему арендатору Ремме. Там же разделили промеж себя добычу, деньги, ценные бумаги и меховую рухлядь, а четыре охотничьих ружья были отданы арендатору, чтобы тот их спрятал. Роман Гончаров за лошадь отдал Кррышу всего 50 рублей, объяснив, что по разделу добычи вышло на человека по 72 с копейками рубля. Также Страдыню дали паспортную книжку на имя лепельского мещанина Карла Петровича Крегеля. Такие подложные паспорта делает некто Рудольф Древлин в местечке Красный Двор около Рудни. По этому паспорту Крыш уехал в Сибирь, где и прожил три месяца в Томской губернии. В мае месяце Страдынь вернулся в Оршанский уезд, где всё лето и скрывался по лесам. Попытался получить у Рудольфа Древина новый паспорт, но тот заломил цену аж в 250 рублей. Зиму блудный курляндец переждал в имении Башутки у латыша Аболина, занимаясь столярной работой. В марте 1909 года вернулся в Могилёвскую губернии и был задержан полицией. Сказка, конечно, занятная, но свет на вооружённый налёт на имение Боуфалов проливает.

Также необходимо отметить, что к концу 1909 года у чинов сыскного отделения организовалась некая специализация. Исходя из отметок в контрольной книге за 1909-й года, например, надзиратель Щемелихин больше всего получал в разработку дел о краже лошадей и скота, а также о кражах в сельской местности. Ему же передавали дела о проверке людей, утерявших паспортные книжки. Грундуль с Ячичко всё больше занимались грабежами, убийствами и вымогательствами. Городовым, приписанным к сыскному отделению, они же агенты, чаще всего ставились задачи по разысканию информации о разных людях, в том числе и о преступниках.

Начальник смоленского сыскного отделения к 1910 году наладил хорошие отношения с приставами всех трёх частей губернского города. От этих чиновников Ткачёв получает сведения о всех злачных местах города, пивных лавках, трактирах и незарегистрированных проститутках. Сыскное отделение идёт в ногу с техническим прогрессом, появляется штатная должность фотографа. С помощью фотографических карточек становиться намного проще и быстрее установить личности задержанных. Так, например, пристав 1-й части Смоленска опознал по фотографии задержанную в Смоленске за беспаспортность девицу, назвавшуюся крестьянкой Погостовской волости Краснинского уезда Натальей Якушкиной. Сия «мамзель» оказалась сбежавшей из Одесской городской больницы Песей Янкелевной Ярошевской, осуждённой Кишинёвским военно-окружным судом на 12 лет каторжных работ. Также по фотографии пытались установить личность задержанного в Малой Вишере отставного прапорщика 6-го Балтийского флотского экипажа, полного георгиевского кавалера Виктора Александровича Нелидова. Полиции Нелидов предъявил пятилетнюю паспортную книжку, выданную смоленским мещанским старостой в октябре 1906 года. По отметкам в паспорте было видно, что за три года Нелидов посетил Тверь, Нижний Новгород, Симферополь, Николаев, Москву, Санкт-Петербург, Гатчину. Из этих городов на запрос смоленского сыскного отделения никаких сведений о противоправной деятельности Нелидова не поступало. Чинами смоленского сыскного отделения было установлено, что такая паспортная книжка не выдавалась. По второму паспорту от Гжатского уездного полицейского управления сей путешественник побывал в Гродно, Варшаве и Ярославле. Прапорщика выслали в Смоленск, где он и отсидел срок за беспаспортность. Однако настоящее имя задержанного выяснить так и не удалось. Вся закавыка в том, что после отсидки Нелидов был отправлен по паспортной книжке в Гжатск под надзор тамошнего исправника, так как не удалось установить ни его личность, ни место проживания.

Также снабдил фотографической карточкой своё уведомление начальнику смоленского сыскного отделения и судебный следователь 3-го участка Рославльского уезда. Просил сей чиновник произвести в губернском городе розыск некоего Петра Гурьяновича Логунова, по кличке Петька-Ладочка, каковой по сведениям рославльских полицейских скрывается в Смоленске. Подозревался же Логунов в сбыте краденного из церкви села Снегирей серебра. Во все уездные полицейские управления была отправлена фотокарточка пропавшей в Смоленске воспитанницы вдовы коллежского советника Ольги Яковлевны Нечаевой четырнадцатилетней Екатерины Карповой, ушедшей неведомо куда из дома Бекина, что по Воскресенской улице города Смоленска. Описание внешности и одежды девушки прилагалось.

А вот фотокарточки злостного растратчика казначея 20 Восточно-Сибирского стрелкового полка штабс-капитана Виктора Васильевича Гидулянова военное ведомство в смоленское сыскное отделение не представило. Пришлось сыскарям рассылать по всем уездам губернии только ориентировку с приметами казнокрада, каковой завладел денежными средствами и векселями своего полка аж на 160 000 рублей. Сумма для того времени, надо сказать, просто фантастическая.

18 февраля 1910 года из двинского сыскного управления в Смоленск поступила информация о некоей богатой разведённой еврейке Асне-Фае Исааковне Фаберман, в девичестве Гольдштейн. Оная особа вербует молодых девушек в качестве прислуги и отправляет их в Аргентину, где, по агентурным сведениям, продаёт в бордели. Сопровождают Фаберман отец Исаак Гольдшьейн, высокого роста, 55-ти лет от роду, и женщина сорока пяти лет по фамилии Цитрон.

Не давало смоленским сыскарям скучать и губернское жандармское управление. В тот же день, 18 февраля, Ткачёв получил сообщение от жандармского полковника Иваненко о том, что при службе на латышском языке в лютеранской церкви будет присутствовать латыш (опять?!!!) Кирилл Люмитт, который собирается в основном из латышской молодёжи сформировать шайку грабителей. Поселился сей субъект в номерах Кузьмина на СтароПетербургской улице. В марте месяце жандармская агентура сообщала о четырёх молодых людях, один из которых точно латыш, ночующих в номерах Кузьмина и передавал их приметы.

Приходилось надзирателям и агентам смоленского сыскного отделения выезжать и в командировки по уездам Смоленской губернии, если местная полиция не могла долго найти преступников. Но в незнакомых городах и смоленским сыскарям мало что удавалось. Так надзиратель Грундуль в марте 1910 года, проведя больше недели в Вязьме, так и не смог продвинуться в расследовании дела о вооружённом ограблении мещанки Леляновой. Хотя информация о приехавшем из губернского города агенте всполошила уездный городок и его преступников. Лелянова даже получила анонимное письмо с угрозами, в каковом ей под страхом смерти запрещалось общаться со смоленским сыскарём. Результатом командировки Грундуля стало опровержение версии местных полицейских, что к ограблению причастны кожевник Николай Кланин с сыновьями. Но, пообщавшийся-таки с потерпевшей Владимир Иванович, дал местным полицейским новый след. Лелянова утверждала, что один из налётчиков забрал у неё из лавки несколько пачек папирос редкой марки «Товарищества Богданова и К». Такие папиросы с рисунком французского солдата на пачке продавались только в лавке Леляновой. А Грундуль видел такую распотрошённую пачку во дворе слесаря Бурцева 7 марта, когда под видом рабочего обходил окрестности ограбленной лавки Леляновой. Однако через неделю никаких следов пачки не было обнаружено, да и никаких других улик против Бурцева не нашли.

22 апреля в велосипедную мастерскую Моисея Гамбурга явился молодой человек в форме ученика ремесленного училища и, взяв в аренду на 2 часа велосипед фирмы «Демлоп», оставил расписку. В которой назвался Евгением Иосифовичем Стаховским, учеником 4-го класса Смоленского ремесленного училища, проживающим в Офицерской слободе в доме Стаховского. Надо ли говорить, что велосипед вовремя в мастерскую возвращён не был. А в доме Стаховского Моисея Гамбурга ждало ещё большее разочарование. Молодого человека, какового ремесленник описал, в этом доме никто не знал, да и велосипеда никогда не видели. Пропажу в сыскном отделении Моисей Гамбург оценил в 60 рублей.

В мае к полицейскому уряднику 11 участка Ельнинского уезда Веткину обратился запасной рядовой Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка Карл Петрович Юруш. Во время забастовок в Привислянском крае сей «верноподданный слуга Русского Царя» был агентом у военного начальства, которому и выдал местонахождение главарей демократической партии. После чего Юруш уехал из Курляндской губернии и прикупил участок земли в 60 десятин (очень неплохо оплачивалось доносительство, 87 гектар как-никак) в селе Хромцы Осельской волости Ельнинского уезда. Тихое житью Карла на ельнинской земле нарушил некто Ян Петрович Боллад, приехавший в Хромцы также по земельным делам. Он сообщил Юрушу, что имеет точные сведения, что социалисты-демократы приговорили доносчика к смерти, и знакомые ему братья Плявины ищут новый адрес Карла Петровича для его убийства. Протокол урядником через ельнинского исправника был передан в сыскное отделение. Вызванный на допрос Боллад историю подтвердил, рассказав, что Плявины держат паром, корчму и торговую лавку на станции Штокмасгоф Риго-Орловской железной дороги. К сожалению, о дальнейшей судьбе доносчика Юруша ничего не известно.

8 сентября 1910 года на Витебском шоссе произошла крайне интересная встреча. Некто, только что приехавший в Смоленск на поезде, должен был быть встречен смоленским мещанином Наумовым, имевшим торговлю на Донской улице, но принял за оного секретного агента жандармского управления. Которому и предложил партию фальшивых золотых монет пяти- и десятирублёвого достоинства. Агент отнекиваться от якобы прошлогоднего знакомства не стал, и проявил самый живой интерес к покупке «фальшака», которого у продавца было не много ни мало на 15 000 рублей. Тот назначил встречу на следующий день в семь вечера у Днепровского моста. Преступник, назвавшийся Гутнером из Харькова объяснил, что большая партия монет уже доставлена в Смоленск, и завтра для проверки и покупки он отведёт агента в одну из гостиниц. Свидание состоялось, но Гутнер отговорился срочным отъездом в Витебск и никуда своего собеседника не повёл. Задерживать же его без вещественных доказательств не было никакого смысла. Эту информацию начальник жандармского управления передал в смоленское сыскное для дальнейшей разработки.

Множество разной корреспонденции приходилось обрабатывать агентам сыскного отделения. Ориентировки, предложения и жалобы шли нескончаемым потоком. Санкт-Петербургское столичное попечительское общество о домах трудолюбия предлагало смоленским полицейским приобрести металлические панцыри (прообраз современных бронежилетов) и защитные щиты, причём двух разных типов. Первый тип производился из материалов российского производства, стоил дешевле (панцырь 15 рублей, щит 5 рублей), но весил значительно больше второго типа, каковой изготавливался из материалов заграничных, был легче (панцырь на 3 фунта, щит аж на 4), но стоил 30 и 15 рублей соответственно.

Оршанское уездное полицейское управление в январе 1910 года прислало ориентировку на запасного матроса-комендора канонерской лодки «Хивинец» Фёдора Михайловича Теплякова. Сей «замечательный» со всех сторон субъект в одну далеко не прекрасную ночь в деревне Свистечках Баранской волости задушил собственного отца и зарезал свою мать. После чего скрылся в неизвестном направлении. Смоленским сыскарям предлагалось обратить внимание на небольшие роста (2 аршина 5 вершков) сероглазого бритого молодого человека 27-ми лет, одетого в простой крестьянский полушубок поверх морской военной униформы. О мошенниках, похитивших обманным путём 6000 рублей у ксёндза Лонгина Шилинского, сообщало в Смоленск Томское сыскное отделение. Заинтересовав священнослужителя байкой о кладе золотых и серебряных монет старинного чекана, двое злоумышленников возрастом за сорок лет, скрылись с деньгами, оставив у ксёндза мешок со свинцовыми пломбами и медным хламом. В июле месяце соликамская мещанка Мария Андриановна Мельникова вскрыла подброшенный ей в номера неизвестными пакет.Позже явившиеся к ней двое неизвестных обвинили любопытную женщину в краже и шантажом заставили заплатить 2000 рублей кредитными билетами. Приметы мошенников сообщал в письме начальник Нижегородского сыскного отделения. В октябре того же 1910 года из Юрьева пришла информация о некоем Густаве Ойя, каковой якобы нанимал работников на строительство винокуренного завода в одном из имений Везенбергского уезда Эстляндской губернии. В обеспечение словесно заключённых условий, оный Густав отобрал у 22 человек паспорта и скрылся. Реквизиты паспортных книжек прилагались в сообщении Юрьевского сыскного отделения.

Посылал разнообразные запросы в разные концы Империи и начальник смоленского сыскного Ткачёв. В начале декабря 1910 года была направлена ориентировка исправнику города Сум Харьковской губернии. Из Смоленска сообщали, что латыш Николай Карлович Трантц при увольнении с должности управляющего имением Кощино флигель-адъютанта ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТИВА князя Оболенского не сдал доверенности, финансовых книг и прочих документов. Также в имении обнаружена крупная растрата денежных средств и имущества. Из перехваченного письма сыскному отделению стало известно, что Трантц все письма и телеграммы в свой адрес просит пересылать в сумское почтовое отделение до востребования. Однако, судя по всему, оное письмо можно было считать отвлекающим манёвром, так как 25 декабря того же года Николай Трантц был задержан в Санкт-Петербурге. Отобранные у мошенника книги и документы были отправлены в адрес смоленского сыскного отделения казённой посылкой. Самого же Трантца столичные сыскари отпустили под подписку с обязательством добровольно прибыть на допрос в смоленское сыскное отделение.

21 декабря 1910 года инженер завода Гросберга, что в городе Могилёве, Иосиф Кунцевич прибыл в губернский город Смоленск десятичасовым утренним поездом через Оршу. Путь его лежал в имение Рябцево, чтобы участвовать в установке паровых машин и ремонте трансмиссионных приводов. На базарной площади у городских весов Кунцевич нанял извозчика, каковой за 3 рубля 75 копеек обещался доставить седока в Рябцево. Но отвёз по Рославльскому большаку прямо в руки парочке грабителей. Разбудив задремавшего в санях после ночной поездки на поезде Иосифа, бандиты сняли с него тулуп, валенки с калошами, шарф и вязанные перчатки. Также добычей грабителей стал кожаный портфель с небольшой суммой денег, паспортной книжкой и деловыми бумагами. К саквояжу с разными инженерными инструментами налётчики интереса не проявили. Извозчик же объявил Кунцевичу, что теперь не видит никакого смысла везти инженера в Рябцево. Однако, проявил заботу об ограбленном, заявив грабителям, что, мол, околеет жид, дайте ему хотя бы пиджак. Каковой пиджак и был передан Иосифу одним из грабителей. Больше часа добирался могилёвский инженер по Рославльскому шоссе до Смоленска, чтобы в тот же день написать жалобу в Смоленское уездное полицейское управление, копию с которой помощник исправника Соколов переправил для расследования в сыскное отделение.

В самом конце 1910-го в губернии печаталась памятная книжка на 1911 год. И вот впервые с 1908 года в разделе Смоленск и уезд было указано смоленское сыскное отделение при городском полицейском управлении и дан список служащих в нём чинов. Начальник отделения – Николай Евдокимович Ткачёв, полицейские надзиратели – не имеющие чина Владимир Иванович Грундуль, Фёдор Иванович Щемелихин и новая фамилия Николай Степанович Сапожников. Что интересно, приписанных к отделению городовых, они же агенты в памятную книжку не внесли. Но тот же давно знакомый нам городовой Абрамов в рапортах и протоколах за 1911 год периодически появляется, так же, как и некие Мандин и Костюков.

В том же декабре смоленское исправительное арестантское отделение провело работы по устройству питомника для служебных собак сыскного отделения. Ткачёвым был оплачен счёт на 58 рублей за устройство будок, рам и перегородок, а также за ремонт полов в сараях. 1911 год может считаться началом служебного собаководства в смоленской полиции. Начальник минского сыскного отделения уведомил Ткачёва, что «…при питомнике вверенного мне отделения имеются для продажи щенки от дрессированных собак двух пород: немецкой овчарки и чистокровные доберман-пинчер. Родители доберманов куплены за границей в известном питомнике Зейфорта, а щенки немецкой овчарки от дрессированной суки Флоры, что была приобретена Санкт-Петербургском питомнике.»

Начало июля 1911 года в губернском городе Твери двое мазуриков устроили по городским трактирам «великую» пьянку с музыкой и проститутками. Гуляли по-купечески лихо, разбрасываясь деньгами направо и налево. Чем и привлекли к себе внимание местной полиции. Видимо гуляк кто-то предупредил, так как перед самым задержанием друзья-собутыльники разбежались по Тверской губернии. Но полиция уже была предупреждена. Да и явившись в Вышний Волочок один из гуляк вновь обосновался в одном из лучших трактиров и устроил пьянку, хвалясь пере посетителями большими деньгами. Из-за трактирного стола полицейские и уволокли его в околоток. Назвался буян крестьянином деревни Курьяново Чальско-Дарской волости Гжатского уезда Смоленской губернии Иваном Матвеевичем Травкиным. А денег при нём обнаружилось аж 6 186 рублей 26 копеек. Объяснить происхождение этих сумм Травкин не смог. Дружком-собутыльником его оказался некто Василий Иванович Степанов по кличке «Шилов». Оный Шилов, также имея при себе немаленькую сумму денег, смог в Торжке скрыться от полиции. Полагая, что деньги, найденные у Травкина, были добыты незаконным путём, начальник Тверского сыскного отделения запросил смоленское сыскное отделение не было ли в Смоленской губернии какого-либо преступления, в результате чего пропала большая сумма денег. Ответа Ткачёва в бумагах смоленского сыскного отделения не сохранилось.

17 июля вся смоленская полиция была поднята на ноги телеграммой от начальника Рославльско-Витебского отделения Московско-Рижского жандармского управления железных дорог. Подполковник Григорьев извещал, что на перегоне Витебск Смоленск из товарного поезда № 210 было похищено четыре ящика пороха по 4 пуда 4 фунта весом каждый. По горячим следам железнодорожные жандармы выяснили, что ящики были выброшены на пути на 552-й версте между станциями Лелеквинская и Куприно. Затем на руках перенесены через болото, погружены на телегу и отвезены на кладбище у деревни Тишино Верховской волости Поречского уезда. Местный урядник, поднятый с постели жандармами, смог отыскать один из ящиков, укрытый в могильном срубе на кладбище. Для обнаружения остального пороха подполковник Григорьев требовал прислать из Смоленска все свободные наличные силы полиции, так как от одного урядника толку, по мнению жандарма, было мало. Естественно выбор полицмейстера пал на агентов сыскного отделения. А вот нашлась ли взрывоопасная пропажа, об том история умалчивает.

Служебная переписка сыскного отделения, рапорты, протоколы, докладные, жалобы и заявления. Какие только интересные истории не открываются на пожелтевших страницах. Московская сыскная полиция в январе месяце уведомляла, что из города Москвы ещё в октябре прошлого года исчез неизвестно куда отставной статский советник Порфирий Карлович Рачинский, пятидесяти шести лет от роду, высокий, стройный, усы и борода с проседью, щёки выбриты, одет в летнее форменное пальто судебного ведомства, синюю пиджачную пару и форменную фуражку. У Рачинского при себе находились: револьвер «Смит и Вессон» с патронами, массивная палка чёрного дерева с серебряным набалдашником и серебряной же монограммой «П.Р.», большие малахитовые запонки для манжет в золотой оправе с инициалами «П.К.Р.», мужские золотые часы фирмы Мозер с золотыми цепочкой, монограммой и дворянской короной, выигрышные билеты 2-го займа и аттестат, выданный ему из Московского окружного суда. Также в ориентировке указано, что Рачинский болен невралгией и находился в нервном состоянии. Пропавший любил реку Волгу и некоторые города на её берегах, Казань, Симбирск и другие. С оными городами его многое связывало как по государственной службе его, так и в личной жизни. Московская сыскная полиция просит «…принять все возможные меры к обнаружению местопребывания статского советника Рачинского и навести справки, не было ли случая убийства или самоубийства лица, подходящего по приметам…»

А вот мартовское сообщение из Кременчуга с приложенной фотокарточкой мёртвого мужчины. По приметам он подходит под описание Порфирия Рачинского, но…Приехал сей субъект в Кременчуг двенадцатичасовым поездом из города Ромны, и поселился в меблированных комнатах «Швейцария», записавшись под фамилией Соловьёв. Мужчина очень много курил, через сутки был обнаружен прислугой в номере в бессознательном состоянии. Немедленно он был доставлен в ближайшую больницу, где и умер, не приходя в сознание. Вскрытие показало смерть от давнего порока сердца. При умершем никаких документов не оказалось. В номере осталось лишь драповое тёплое пальто с барашковым воротником, синий триковый костюм, плюшевое одеяло и парусиновый чемодан с разным бельём.

В начале января 1911 года в сыскное отделение поступили агентурные сведения, что в гостинице «Германия» два человека из Сибири нанимают работников для Читинского Мариинского театра, требуя деньги под залог заключаемого контракта. На следующий день полицейский надзиратель Владимир Иванович Грундуль задержал в номерах «Германия» двух мужчин. Один из них назвался казаком Уссурийского войска Кондратием Афанасьевичем Нестеровым, предъявив удостоверение, выданное войсковым правлением от 16 октября 1907 года. Второй представился крестьянином села Тигрицы Тигрицкой волости Минусинского уезда Енисейской губернии Абрамом Абрамовичем Бабосовым. Документом при нём не случилось, была лишь почтовая квитанция об отсылке из Смоленска паспортной книжки в Тигрицкое волостное правление для обмена. Обыск в номере результатов не принёс, однако по распоряжению начальника сыскного отделения Бабосов и Нестеров были задержаны «для выяснения». Фотокарточки задержанных разлетелись по полицейским управлениям Империи, а надзиратель Николай Сапожников выяснял, чем именно занимались сибирские гости в Смоленске. Как показала управляющая рекомендательной конторой Дудниковой Мария Юрьевна Финогенова, Нестеров заходил в данную контору и просил направить к нему подходящих людей для замещения должностей кассира, заведующего хозяйственной частью и бухгалтера в Читинском театре. Такой же запрос Кондратий оставил и в рекомендательной конторе Соловьёвой. Условия службы в театре указывались самые что ни на есть приятные, 100 рублей жалования в месяц при бесплатном проживании и отоплении квартиры. С кандидатов Нестеров требовал в качестве залога 100 рублей серебром до заключения контракта, и 50 рублей после первой зарплаты. Но именно небольшая сумма залога и смутила смоленских мещан и крестьян, которых направляли к читинскому гостю рекомендательные конторы.

Вскоре в Смоленск пришло подтверждение из Читы. В телеграмме начальника читинского сыскного отделения указывалось, что Нестеров действительно служит при театре распорядителем при буфете, в настоящий момент находится в командировке за покупкой мебели. Директор читинского театра опознал Нестерова по фотокарточке. А вот вскоре пришли сведения совсем другого толка. Санкт-петербургская сыскная полиция уведомляла смоленских коллег, что Нестеров и Бабосов подозреваются в попытках мошенничества в крупных размерах в столице Империи и требовала их высылки для продолжения расследования. Пришли сведения и из Москвы. Абрам Абрамович Бабосов разыскивается за получение посылки на Московском почтамте по подложным документам и за попытку получения из того же почтамта денежного перевода на 45 000 рублей. Бабосов был осуждён на тюремный срок и высылку в Сибирь в 1907 году, а Нестеров был судим и отправлен в ссылку в 1904-м в городе Саратов. Куда в результате отослали из Смоленска задержанных мошенников из документов смоленского сыскного отделения определить невозможно.

Бельский уездный исправник докладывает в смоленское сыскное отделение. Получил, мол, сведения от тверского жандармского управления и ржевского уездного исправника о появлении в пределах Ржевского уезда неизвестного мужчины, каковой разъезжал по земским школам. Назывался сей мужчина лет тридцати земским врачом Евгением Константиновичем Григоренко. Полицейские чины подозревали в этих поездках безнравственные цели, так как Григоренко выбирались для посещения только школы исключительно с женским учительским персоналом. По сведениям из Ржевского уезда у одной из земских учительниц после общения с заезжим «врачом» и ночлега оного у неё в школе стала страдать нервными припадками. Ржевский исправник сообщал своему бельскому коллеге, что данный тип имел намерение посетить школу в селе Знаменском Бельского уезда. Бельский уездный исправник коллежский советник Василий Семёнович Смирнов провёл дознание, в результате чего выяснилось следующее. Молодой человек еврейской внешности (хотя из Ржева сообщали о внешности грузинской), смуглый, 25-30 лет, прибыл вечерним поездом на станцию Нелидово Московско-Виндавской железной дороги 8 марта. Носильщику на станции мужчина представился врачом управления Московско-Виндавской ж.д. Энгельгардтом. Сопровождала его молодая девушка лет 20-ти, небольшого роста, скрывавшая лицо под густой белой вуалью. Пара переночевала в одном номере гостиницы при станции, и утренним поездом уехала в сторону Москвы. Однако этим же днём 9 марта в деревне Сёлах сей молодой человек попросил подвезти его до земского училища в деревне Тимошино дьякона села Поникли Шалдыкина. Назвался студентом медиком Евгением Константиновичем Городецким из дворян Ржевского уезда. В земской школе назвался другом брата-студента местной учительницы, после чего предложил ей «поговорить по секрету», от чего девушка категорически отказалась. Городецкий же, наняв извозчика, уже в шесть часов вечера оказался в селе Поникли у дьякона Шалдыкина, в доме которого и остался ночевать. Священнослужителю заезжий молодчик предлагал свои услуги, чтобы помочь пристроить живущую у Шалдыкина девочку-сироту, и даже предлагал 25 рублей от которых дьякон отказался. 11 марта «студент-медик» посетил Поникольскую земскую больницу с жалобой на мучившие его припадки. Врачи нашли на голове Городецкого большой рубец, по его словам, полученный в Москве в 1905 году от казака. В тот же день он заезжал в Холмец и Боярское Ржевского уезда, но пробыл в земской школе не более 20 минут. На обратном пути Городецкий заехал в село Знаменском, где с надзирательницей церковно-приходской школы пил чай. В Знаменском он назывался врачом, переведённым из Ржевского уезда в Поникольскую больницу. В 18-00 того же дня молодой человек отбыл со станции Костовая вечерним поездом в сторону Москвы. 5 апреля ржевским исправником в Белый была прислана фотографическая карточка некоего мещанина местечка Головино Могилёвского уезда и губернии Наума Марковича Альтшуллера. В приписке от тверского жандармского управления указывалось, что сей субъект известный шантажист и крайне порочный в общеуголовном отношении. Альтшуллера опознали как на станции Нелидово, так и дьякон Шалдыкин. Гостивший у него сын Иван Шалдыкин, служащий учителем в Вяземской церковно-приходской школе, опознал по фотокарточке своего недавнего гостя студента Ермолинского, который украл у него паспортную книжку и форменную тужурку.