Клад Наполеона

Будет досадным упущением, если на смоленском историческом сайте не появится тема про «Клад Наполеона». Поиски этого клада – уже часть нашей истории и культуры.
Для начала размещаю материал о том, как начались поиски легендарного клада. В 1986 г. журнал «Техника – молодежи» (№11) перепечатал статью смоленского историка-краеведа начала XX века Жиркевича «По Вальтер-Скотту», опубликованную в журнале «Русская старина» (январь 1910 г.).
Первоисточником для статьи Жиркевича стало архивное дело, хранящееся в Государственном архиве Смоленской области: ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. 1835. Д. 31. Дело о розыске в Семлевском озере вещей, брошенных в 1812 году французами. Я сам листал это дело и могу удостоверить, что автор подробно изложил его материалы в своей статье.
Итак, читаем статью Жиркевича:

По Вальтер Скотту

«Он повелел, чтобы московская добыча: древние доспехи, пушки и большой крест с Ивана Великого были брошены в Семлевское озеро как трофеи, которых ему не хотелось отдать обратно, и которых он не имел возможности везти с собою. Несколько артиллерии, которую некормленые лошади не могли тащить, также принужденными нашлись покинуть, хотя об этом и не всегда доносили Наполеону, который, будучи воспитан в артиллерийской службе, питал, подобно многим офицерам сей части, род суеверного почтения к пушкам».
Мог ли английский романист Вальтер Скотт предположить, что именно эти несколько строчек из его огромного, в 14 томов, труда «Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французского», изданного в Петербурге в 1835 году, вызовут у русских читателей наибольший интерес. В числе первых, кто предпринял попытку найти украденные французами сокровища и в полной мере испил горькую чашу неудачи, был поэт и драматург по призванию, смоленский губернатор по государственной службе, участник Отечественной воины 1812 года Николай Иванович Хмельницкий.
Открытие, сделанное Хмельницким осенью 1835 года при чтении Вальтера Скотта, настолько взволновало его, что он, не теряя времени, выехал в Вяземский уезд, чтобы лично осмотреть местность, на которой произошло это историческое событие. После обстоятельного обследования Хмельницкий направил инженер-подполковнику Шванебаху, управлявшему строительством шоссе Смоленск-Москва, следующее секретное предписание.
«При нынешнем обревизовании мною Вяземских присутственных мест, желая собрать на месте сколько можно ближайшие к означенному событию сведения, мне удалось узнать в Вяземским уезде, что действительно после отступления французской армии помещик села Семлева Бирюков отправил в земский суд 40 лафетов, что при личных расспросах подтвердил мне сам Бирюков, поныне означенным селом владеющий, присовокупив при этом, что пушек от 40 французских лафетов за всеми тогдашними разысканиями не найдено. Из чего с основательностью должно было заключить, что орудия не были свезены далее Семлева... плачевное положение обозов, ретировавшихся от г. Вязьмы, французской армии заставляло бы воспользоваться Семлевским озером, чтобы укрыть в нем добычу и оружие.
Селение Семлево, где имеется почтовая станция, стоит на большом Московском тракте в 27 верстах от Вязьмы и в 194 – от Смоленска, а Семлевское озеро, в котором, как пишет Вальтер Скотт, брошена московская добыча, лежит в полуторе версты от большой дороги. Озеро сие окружено лесом, имеет длины приблизительно до 180, а ширины до 100 сажен. Оно глубоко и тинисто, и в немногих местах подъезд к нему доступен. На удобнейшем для сего месте дорога к берегу как бы наезжена большими тяжестями.
Соображая сказание Вальтера Скотта с местными сведениями, я нахожу, что они не только не противоречат, но, напротив того, приближаются к тому, кто описанное им может быть справедливо. Обстоятельство сие, могущее быть поводом к отысканию и возвращению первопрестольный град похищенной святыни-креста Ивана Великого и трофеев победоносного воинства, я почитаю слишком важным, чтобы не представить о нем вышнему правительству. Прежде всего, однакож, я покорнейше прошу наше высокоблагородие при приезде вашем в г. Вязьму для обозрения строящегося там моста принять труд обозреть как бы партикулярным образом Семлевское озеро и сообщить мне ваше мнение, каким бы легчайшим образом помощью искусственных испытаний можно было бы удостовериться в том, не окажется ли невдалеке от берега признаков брошенных в сие озеро металлических тяжестей, дабы тогда с большей уверенностью донести о том вышнему правительству».
Самоличный выезд губернатора на озеро, секретность предписания, перспектива сделать удивительное открытие, которое, казалось, уже в руках, – все это чрезвычайно заинтриговало Шванебаха. Он незамедлительно приступает к выполнению указаний губернатора и обращается к вяземскому исправнику Клайгильсу за содействием в розыске московских реликвий. Тот, в свою очередь, хотя и воспылал готовностью послужить святому делу, но, не имея на этот счет никаких распоряжений свыше, обратился 7 октября к Хмельницкому за разъяснениями. Губернатор срочно посылает к исправнику нарочного с предписанием, которым обязует его «употребить особенную заботливость к удовлетворению требований Шванебаха по изъясненному предмету» и дает указание о найме в распоряжение подполковника по шести рабочих ежедневно.
Так сложился узкий круг особо доверенных лиц посвященных в одну из загадочнейших тайн отечественной истории. Правда, к нему следовало бы причислить еще и графа Никиту Петровича Панина, вышедшего после энергичной дипломатической деятельности в отставку и мирно коротавшего остаток своих дней неподалеку от Семлева в имении Дугино Сычевского уезда. Чем руководствовался Хмельницкий, ставя Панина в известность о намечаемых планах, – то ли выразился в этом лишний раз его экспансивный характер поэта, то ли рассчитывал он воспользоваться в случае удачи петербургскими связями бывшего вице-канцлера, – сказать трудно. Нельзя, конечно, ничего было скрыть и от дворянина Алексея Бирюкова. Тот очень быстро смекнул, какую немалую выгоду он может извлечь, если сокровища действительно обнаружатся. Дозволив производить изыскания, Бирюков чувствовал себя едва ли не самым главным участником всего предприятия.
Вскоре он писал Хмельницкому: «Подполковник Шванебах, бывши у меня, оставил инженерного офицера, который по совету его делал наблюдения и пробы. И по одному берегу по его указанию и моему при опущении сверла ощущаемо было что-то из металлов, о чем и он хотел доносить по своей команде, а я долгом, моим поставил донести до вашего превосходительства».
Письмо Бирюкова следует расценивать скорее всего как настойчивое напоминание о его причастности к поискам, а вот составленная по всей форме записка Шванебаха от 20 декабря за № 390, заключавшая в себе подробный отчет о проделанном, не только рассеивала последние сомнения Хмельницкого, но и могла служить изначальным юридическим документом для донесения «вышнему правительству». Пафос и патриотический пыл потерявшего голову инженер-подполковника, подкрепленный, казалось бы, несущественными мелочами, как вкус и цвет воды в озере и даже сведения о рыбе, - все это под пером маститого автора водевилей приобрело не только убедительную достоверность, но и заиграло самыми радужными красками.
Если бы Хмельницкий решил в точности следовать сложившейся иерархической структуре, он должен был бы направить донесение о семлевской загадке своему непосредственному начальнику – князю Николаю Николаевичу Хованскому, генерал-губернатору смоленскому, витебскому и могилевскому, а уж тот по собственному усмотрению дальше – министру внутренних дел или министру двора. Безусловно, этот естественный ход никак не мог устроить Хмельницкого. Он отлично понимал, что движение документа вверх со ступеньки на ступеньку займет очень много времени, и самое главное, если донесение все-таки и попадет к императору, то имени Хмельницкого в нем может не оказаться. Плоды его инициативы и хлопот достанутся другим. И Хмельницкий нарушает субординацию. Одновременно с письмом к Хованскому, не извещая его об этом, он пишет и министру внутренних дел графу Дмитрию Николаевичу Блудову.
«Сир Вальтер Скотт в Х т. «Жизни Наполеона Бонапарта, императора французского» поместил приказ, отданный в Семлеве Наполеоном. Даже если бы таковой не состоялся, плачевное состояние обозов ретирующейся от города Вязьмы французской армии заставило бы воспользоваться положением Семлевского озера, чтобы, укрыть похищенную святыню Москвы и становящиеся одною лишь тяжестью орудия. В 1813 г. семлевский помещик Бирюков представил в земский суд 40 пушечных лафетов, найденных на полях его владения. Следовательно, орудия не были везены далее Семлева. Приказ Наполеона состоялся и был действительно исполнен, и по нем должно искать крест с храма Ивана Великого в Семлевском озере.
Розыски, деланные в 1813 году по предписанию гражданского губернатора, оставались тщетными, потому что все жители проходимых французской армией мест убегали из своих жилищ и тяжело было придумать, чтобы столь великие массы были погружены в озеро, почти недоступное... К озеру ведет от села дорога, по которой иногда возят мох. Дорога же, по которой французы, вероятно, провозили в 1812 году погруженное ими, приметна только со стороны озера и, по уверению старожилов, прежде не существовала, и как в ней не было и нет никакой надобности, то она совершенно заросла лесом. Сей последний отличается ростом и выводит на большую дорогу. Ныне по предположению смоленского губернатора поручено было строительного отряда прапорщику фон Людевичу прозондировать Семлевское озеро. Он открыл в 25 саженях от конца нынешнего берегового нароста груду неправильной фигуры, коей наибольшее протяжение составляет до 4-5 саженей, высотою в сравнении с облегающим дном около 10 футов. (Вероятно, сей неправильный конус имеет большое основание и в течение 23 лет значительно погруз в матером дне.) Ударение зондою производило звук, который уже оправдывал основанное на толиком вероятии ожидание. Прикрепленный к опущенной на веревке двухпудовой гире, а другим концом к багру, терпуг (рашпиль), быв над обнаженной от ила и тины частию груды приведен в движение, показал неоспоримо, что она состоит из меди пушечной. Все сие дает повод ожидать, что дальнейшее изыскание на дне Семлевского озера может возвратить россиянам освященную драгоценность и получением пушечного металла с избытком вознаградить неизбежные при добывании оного издержки. Чтобы получить точное удостоверение, из чего состоит открытая фон Людевичем груда, достаточно устроить вокруг нее перемычку и отлить сифонами воду. Работа сия по представляемой у сего смете может обойтись около 25 тысяч рублей. Если поиск сей будет увенчан желательным успехом, то самое добывание из перемычки с оттаскиванием на ближайшее удобное для перевозки место может (придерживаясь урочного положения) обойтись около 2 р. 80 коп. с пуда».
Хотя в рассуждениях Хмельницкого много очевидных неувязок и необоснованных скоропалительных выводов, его донесение в Петербурге произвело очень сильное впечатление, даже сенсацию. Уже 9 января 1836 года в Смоленск прибыл командированный из Петербурга подполковник корпуса инженеров путей сообщения Василии Четвериков 2-й. Он незамедлительно доложил Хмельницкому: «Министр внутренних дел довел до императора сведения о том, что по сделанным изысканиям Смоленской губернии в Семлевском озере строительного отряда путей сообщения прапорщиком Людевичем открылась на дне оного груда металлических вещей, которые, вероятно, были брошены туда французами в 1812 году. Его сиятельство главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий предписанием от 3-го сего ноября за № 4 вследствие высочайшего повеления для отыскания и вынутия всех вещей, которые найдены будут в Семлевском озере, изволил командировать меня. Донося о сем вашему превосходительству, имею честь почтительнейше просить: 1) о снабжении меня ближайшими по сему сведениями; 2) о зависящих от вашего превосходительства распоряжениях, как по содействию мне со стороны гражданского начальства к успешнейшему исполнению возложенного на меня поручения, по снабжению меня необходимыми для изыскания суммами, так и по охранению вещей, которые имеют быть вынуты из Семлевского озера; 3) о неоставлении меня наставлением вашего превосходительства о выгоднейших для казны способах приобретения рабочих и материалов, как-то: веревок, бревен, досок, железных поковок и проч., необходимых потребностей для работ, которые будут производиться при изысканиях на Семлевском озере. К сему долгом имею честь присовокупить, что в предписании ко мне главно-управляющего между прочим упомянуто, что на покрытие необходимых при работах на Семлевском озере издержек отпущено уже по высочайшему повелению вашему превосходительству 4000 рублей».
Словно отливная волна, пошли теперь письма к Хмельницкому. О командировании Четверикова сообщил главно-управляющий путей сообщения граф Толь, упомянув, что статс-секретарь Танеев передал ему волю императора назначить «самого надежного офицера корпуса путей, сообщения». Не остался в долгу и Блудов, известивший губернатора о том же самом Четверикове.
Высочайший уровень лиц, вовлеченных в семлевскую эпопею, не мог не радовать Хмельницкого: от этого укреплялась и его репутация как инициатора всего затеянного. Вместе с тем решительное вмешательство Петербурга в события, конечно же, тревожило его. Губернатор вполне справедливо опасался, что столичные охотники загребать жар чужими руками не преминут перехватить инициативу, и когда пробьет час представления к наградам, о нем и не вспомнят. И Хмельницкий выбирает в этой резко изменившейся ситуации, пожалуй, единственно возможную для него стратегию – оказывать полное содействие всем намерениям Четверикова и одновременно установить за ним негласный надзор, чтобы от доверенных лиц иметь точные и оперативные сведения о том, что происходит в Семлеве. Вяземский исправник Клайгильс получает указание командировать в распоряжение Четверикова на место розысков «если не заседателя, то по крайней мере одного благонадежного канцелярского чиновника», а если бы приезжему понадобился военный караул, то снестись о том с начальником вяземской инвалидной команды. В секретной части указания Клайгильсу вменялось в обязанность «уведомлять губернатора об успехе действий подполковника Четверикова», которому были выделены 2 тысячи рублей на сооружение перемычки.
Оставался еще один человек, интересы которого заметно пострадали с приездом Четверикова, – это владелец Семлева Алексей Бирюков. Боясь, как бы тот не заупрямился и не испортил бы всего дела, Хмельницкий просит его не препятствовать действиям подполковника и добавляет: «Если отыскания сии увенчаются успехом, я почту обязанным ходатайствовать о приличном вам вознаграждении».
Казалось, теперь все предусмотрено, неблагоприятные последствия сведены на нет, и Хмельницкий по-прежнему держит руку на пульсе событий. Но именно с этого обманчиво установившегося затишья и начались его самые жестокие нравственные испытания, а затем и падение. Первой срабатывает «мина замедленного действия», им же самим и поставленная. Князь Хованский узнает наконец, что, минуя его, Хмельницкий сообщил о семлевской тайне непосредственно министру внутренних дел, и приходит в ярость. Генерал-губернатор вовсе не желает играть второстепенную роль, он претендует на свою долю шкуры неубитого медведя и 20 января с нескрываемым сарказмом пишет Хмельницкому: «Таковой ход дела вынуждает меня сослаться на 125 ст. II т. свода законов о губернских Учреждениях, повелевающую, «чтобы никакие представления от гражданских губернаторов не восходили помимо от главных начальников к министрам». Если бы существо дела потребовало сделать о каком-либо предмете донесение прямо к министру, то и в таком случае ваше превосходительство обязаны были, сделав представление министру, известить в то же время и меня. Но в настоящем деле поступили вы противно установленному порядку, ибо, донося мне о сделанных вами распоряжениях касательно трофеев, французами похищенных, и представляя смету издержкам, потребным на вынутие их, предавали токмо обстоятельство сие на мое благоусмотрение, не известя, как бы следовало, о донесении вашем, сделанном к министру внутренних дел. Приглашаю ваше превосходительство на будущее время следовать в образе сношений со мною и министрами предписанному законом порядку».
Пытаясь быстро залатать «пробоину», сделанную разгневанным начальником, Хмельницкий отписался не очень убедительно: «Поспешаю имею честь объяснить в оправдание себя, что от министра внутренних дел я не испрашивал никакого разрешения, как изволите видеть и из представляемой при сем копии с моего донесения. Но поспешил известить его о столь любопытном предмете единственно для того, чтобы предупредить всякие партикулярные и неверные о том известия, которые восьми скоро могли бы дойти до сведения министра».
Как ни неприятно получать выволочку, Хмельницкий в силу своего характера вскоре забыл бы о ней. Но, к несчастью, не прошло и пяти дней, как новое известие, а точнее сказать, катастрофа, означавшая крах всех возлелеянных надежд, потрясла незадачливого искателя сокровищ. 30 января поистине роковой сюрприз преподнес подполковник Четвериков 2-й. Раздосадованный длительным, бдением на пустынном заснеженном озере в пору крепчайших крещенских морозов и продувающих ветров, расстроенный от несбывшихся ожиданий, он шлет Хмельницкому донесение, полное злой иронии: «Надежда, ни на один день меня не оставлявшая что-либо найти в Семлевском озере, была причиной, что я по сие время не известил ваше превосходительство о моих изысканиях. Теперь, когда все опыты кончены, я поспешаю уведомить вас, что, к сожалению, на дне озера никаких вещей не открыто. Ваше превосходительство лучше судить можете, откуда Вальтер Скотт мог почерпнуть приведенный им в его сочинении о Наполеоне приказ и какой веры он заслуживает. Но я с моей стороны утвердительно могу сказать, что если бы этот приказ состоялся, то произведенные мною на озере исследования необходимо должны были бы то показать. Мне остается только благодарить ваше превосходительство за содействие, которое мне оказываемо было отовсюду - по участию вашему в сем деле».
Написав, что «никаких вещей не открыто», Четвериков 2-й, строго говоря, был не совсем откровенен, оставив самый главный козырь, видимо, про запас для высочайшего отчета в Петербурге. В качестве вещественного доказательства он увозил с собой поднятые со дна озера камни, которые в докладных Хмельницкого всего лишь месяц назад настойчиво именовались «пушечной медью». Не пригодились смоленскому губернатору и расставленные на месте «пинкертоны». Следом за Четвериковым вяземский исправник сообщил, что работа на Семлевском озере кончилась вчерашнего числа, и твердое тело, находящееся на дне оного, оказалось два камня». Вряд ли могла вызвать положительные эмоции и записка помещика Бирюкова: «Воду 30 числа выкачали до самого дна и ничего не нашли, как только три камня небольшого калибра, которые и вынули! И все те места ощупывали, и ничего не оказалось – как только крепкий грунт. Подполковник Четвериков намеревается отправиться сего числа в Петербург».
После столь мощной серии следующих друг за другом ударов все мысли Хмельницкого направлены теперь на достижение одной-единственной цели – избежать полного разгрома. В считанные дни, пока известие о том, что семлевская авантюра потерпела крах, еще не дошло до столицы, дать свое объяснение событий и постараться спустить все постепенно на тормозах, выгородив насколько возможно себя и свалив всю ответственность на других. И хотя Хмельницкий вновь идет на нарушение установленного порядка, о чем ему уже выговаривал Хованский, он безотлагательно строчит письмо министру внутренних дел Блудову: «Корпуса инженеров подполковник Четвериков, командированный для разысканий в Семлевском озере, уведомил меня, что на дне оного никаких вещей не найдено. А как донесение мое по сему предмету основывалось не столько на словах Вальтера Скотта, сколько на известиях и удостоверении строительного отряда подполковника Шванебаха, то и считаю нужным с его отзыва ко мне представить на благоусмотрение вашего превосходительства копию». Примерно такого же содержания письмо направил губернатор и Хованскому.
Открытая гением Гоголя немая сцена в «Ревизоре» может дать представление и о том, что происходило, когда встретились главные действующие лица – Хмельницкий, Шванебах, фон Людевич, Клайгильс и Бирюков. Что касается Хованского, тот не упустил счастливой возможности отомстить своевольному губернатору. «По донесению вашего превосходительства от 4 февраля за № 1493 о том, что инженером подполковником Четвериковым на дне Семлевского озера никаких вещей не открыто, поручаю вам, милостивый государь мой, истребовав от подполковника Шванебаха немедленно в дополнение того пояснение, и оное мне доставить: отчего, когда зондировали помянутое озеро, то ударение зондом в груду неправильной фигуры на дне озера производило звук? Когда же терли об означенную груду терпугом, то из чего можно было заключить неоспоримо, что та груда состоит из меди пушечной? – как все именно изъяснено было в записке, представленной вам от подполковника Шванебаха 20 декабря 1835 года № 390». Как видно, князь Хованский не подозревал, что Хмельницкий по собственной инициативе уже начал расхлебывать заваренную им кашу и снова с некоторым опережением отправил письмо Блудову.
Со своей стороны Хмельницкий язвил по нисходящей линии. Все вопросы Хованского он препроводил Шванебаху, а тот, подобно гашевскому Швейку, дал на них простодушные ответы. «Спешу почтительно донести вашему превосходительству, – писал Шванебах, – на 1-й из вопросов, что обыкновенно, когда зонд ударяется обо что-либо твердое, издает звук более или менее чистый. На 2-е: терпуг показывал опилки меди, и потому я полагал, что должна быть на дне медь. При первом свободном времени я не премину возобновить деланные в Семлевском озере опыты, и когда получу удостоверение, что открытая на дне груда состоит из камней, то не премину донести вашему превосходительству».
Если сравнить первую бравурную записку Шванебаха и эти жалкие ответы, то возникнет множество новых вопросов. Почему, например, два-три камня «небольшого калибра» он умудрился принять за груду неправильной формы приличных размеров, да еще погрузившуюся в илистое дно? Как эти камни могли дать опилки «меди пушечной»? И т. д. и т. п. Но Хмельницкий не стал ничего заострять, а послал отписку Шванебаха по начальству без всяких комментариев.
Семлевское дело затихло, но глупейшее положение, в котором оказался смоленский губернатор, угнетало его. Исподволь, не афишируя, он принялся осмысливать случившееся. Ему пришла в голову спасительная мысль, нет ли у Вальтера Скотта географической ошибки? Укрепившись в ней, Хмельницкий набрасывает план дальнейшего поиска. «В секретном донесении графа Барклая де Толли к императору о военных действиях 1812 года сказано между прочим: «28-го войска 1-ой армии двинулись с места, кому следовало исполнить движение, на левый фланг неприятеля, 2-я армия осталась в Выдре (Поречского уезда). Авангард в Семлеве и Инкове (Поречского уезда), а 27-я дивизия с некоторой кавалерией – в Красном». По известному предположению и переписке насчет Семлевского озера надобно узнать, где именно находится другое Семлево, о котором здесь упоминается. Прежде всего взглянуть на алфавитные ведомости о всех селениях по уездам. Ежели его там не значится – написать к окрестным исправникам с вопросами, нет ли при этом селении озера?»
В августе 1836 года Хмельницкий сделал запрос поречскому земскому исправнику, нет ли при деревне Семково, находившейся от Поречья в 92 верстах (или «Сешкове», как значится по алфавитному списку), озера и какого оно наименования, а также нет ли какого селения или урочища, или же озера под названием Семково (или Сешково) под казенным селом Инковом? Исправник ответил, что при деревне Сешкове «именья Чесливских, находящейся в Щучейском стане Поречского уезда, имеется в двух верстах стоячее озеро, именуемое «Велесто», близ же казенного села Инькова урочища, селения и озера с названием Семково, Сешково и Семлево вовсе не находится».
Кто знает, не предпринял ли бы романтик Хмельницкий еще каких-либо шагов в отыскании московских сокровищ, если бы не был лишен этой возможности чисто физически. Возникло дело о казнокрадстве и возможной причастности к нему Хмельницкого. И из смоленского гражданского губернатора он на несколько лет превратился в узника Петропавловской крепости.


Предлагаю обсудить данную тему. Вопросы для обсуждения:
Насколько реально существования каких-то ценностей, которые можно условно назвать "клад Наполеона"?
Если ответ на первый вопрос положительный, в каком районе Смоленской области могли быть спрятаны (брошены?) эти ценности?

 

В развитие темы размещаю еще один материал. Это статья 1911 года известного исследователя старины, смоленского археолога и общественного деятеля начала XX века Екатерины Николаевны Клетновой. Текст приведен в соответствие с современной орфографией. Сноски даны в скобках.

Смоленская старина. Вып. II. Смоленск, 1912. С. 413-421.

СЕЛО СЕМЛЕВО В 1812 ГОДУ

В 27 верстах от г. Вязьмы по старому Смоленскому тракту лежит древнее, в настоящее время довольно большое, село Семлево. Каменная церковь его, красиво утопающая в зелени, обнесена каменной же массивной оградой с круглыми башенками, на манер бойниц. Она построена владельцами села Семлева, г.г. Бирюковыми, в 1797 году в самом парке поместья; а прежняя деревянная церковь, воздвигнутая еще в XVII веке тогдашними обладателями этих земель, г.г. Каховскими, и высившаяся посреди теперешнего кладбища, была продана в одно из соседних сел. Как раз между этим кладбищем, — где находится могила одного из участников войны 1812 года, Абрама Александровича Лопатина, — и каменною церковью большак разветвляется: прямо идет на Дорогобуж, налево сворачивает к Ельне.
Еще задолго до составления писцовых книг село Семлево пользовалось громкою, хотя далеко незавидною, известностью, как коренное разбойничье гнездо. Во времена, можно сказать, доисторические здесь оперировал некий Соловей-разбойник, которому предание приписывает многочисленные курганы, находящиеся за так называемым «Половецким урочищем», верстах в двух от села, в «Поповом лесу», принадлежащем Семлевскому причту. Курганы эти, безусловно древнейшей эпохи, называют разбойничьими землянками и погребами: в них, будто бы, лежат «несметные сокровища», каковые, однако, никому пока «в руки не даются». Таких курганов там более 50, густо обросших старым лесом. Затем, уже во времена исторические, под Семлевым жили помещики — братья Пересветовы, также державшие там «разбойничью заставу», ибо все их крепостные были обложены от 10 до 30 коп. с души ежедневного оброка, который предоставлялось им раздобывать какими угодно способами. Таким образом про село Семлево сложилась поговорка: «Коли Семлево да Вязёмы (село под Москвой) проедешь, то до Москвы доедешь».
Наполеону пришлось на пути к Москве обойти Семлево. Из донесений генерала Розена, командовавшего нашим арьергардом с 7 по 17 августа, когда его сменил Коновницын, видно, что 15 августа в Семлеве была назначена главная квартира Неаполитанского Короля: о намерении Мюрата ночевать в этом селе узнали из перехваченного письма, адресованного ему Королем Итальянским. Однако Мюрат принужден был отступить влево и ночевать в имении Азарово, господ Бунаковых, так как, благодаря упорству нашего арьергарда, неприятель, сражаясь целый день, к вечеру должен был прекратить попытки овладеть занятой нами позицией, а войска нашего арьергарда отошли и расположились в Семлеве, выставив на реке Осьме посты.
В Семлеве пришлось уже и самому Наполеону на обратном его пути из Москвы, после проведенной там ночи с 21 на 22 октября, получить весьма неприятное для него известие о неожиданно для него возгоревшемся бое под Вязьмой. Именно тогда Наполеону стало ясно, что не одни казаки и партизаны, а вся хорошо укомплектованная наша регулярная армия преследует его по пятам, и что отступление его, несмотря на всю спешность, не может обойтись без крупных потерь. Он как-то стихийно торопился к Смоленску, где надеялся найти необходимые запасы провианта, и потому с гвардией своей несся впереди всех войск на расстоянии 1 дня пути, беспрестанно приказами торопя своих маршалов и распекая их за медлительность. Остановившись в Семлеве на ночевку, он как самое безопасное убежище избрал каменную церковь. Предание об этой Наполеоновской стоянке крепко сохранилось и по сие время среди жителей Семлева. Говорят, что внизу в храме были поставлены лошади Императора, в алтаре помещался его штаб, а в верхнем приделе, устроенном из хор, обрамляющих церковные стены в виде неширокой галереи, с свободным прозором посреди, устроился сам Наполеон. Колокольня служила обсервационным постом. В тот самый момент, когда пришла первая весть о возгоревшемся Вяземском бое, в Семлевскую колокольню ударило русское ядро, неведомо кем пущенное с севера, со стороны Савиной горы. Ядро не повредило храма, но все колокола внезапно гулко загудели. Тогда Наполеон с необычайной поспешностью покинул Семлево и двинулся к Славкову. Так гласит местное предание (Сноска: Рассказ о русском ядре, ударившем в колокольню, является весьма вероятным, так как, по свидетельству Сегюра, «казаки, издали видевшие наше бедствие, не осмеливались приблизиться к нам, но из своих легких орудий, везомых на санях, направляли ядра в нашу сторону и тем самым еще больше увеличивали происходивший у нас беспорядок». (Поход в Москву в 1812 году. Мемуары участника французского генерала графа де-Сегюра. Пер. с посл. франц. издания В. Рунт. М. 1911, стр. 114).
Последующие гонцы сообщали одно известие неутешительнее другого. Надо было торопиться во что бы то ни стало. Однако бескормица, усиленные марши, а также гололедица — до того изнурили лошадей, что большинство их едва тащили ноги, затрудняя движение всей армии. Начальник артиллерии испрашивал у Наполеона разрешения бросить половину орудий и впрячь в остальные двойной комплект животных; но Наполеон отверг это предложение и велел брать лошадей от обозов, а эти последние бросать на месте или уничтожать.
Таким образом огромный обоз награбленных в Москве сокровищ был потоплен по одной версии — в реке Осьме, а по другим — в Семлевском «стоячем» озер.
Историк войны 1812 года Михайловский-Данилевский так говорит об этом происшествии: «Близ Семлева французы бросили в озеро большую часть старинных воинских доспехов из Московского арсенала. Наполеону было уже не до трофеев» (Сноска: Михайловский-Данилевский. Описание Отечественной войны 1812 года, изд. 2-е СПВ. 1840 г., т. II. ч. III, стр. 354). То же говорит и Сегюр в своих мемуарах: «От Гжатска до Михалевской, деревни, расположенной между Дорогобужем и Смоленском, в императорской колонне не случилось ничего замечательного, если не считать того, что нам пришлось бросить в Семлевское озеро вывезенную из Москву добычу: пушки, старинное оружие, украшение Кремля и крест с Ивана Великого. Трофеи, слава — все те блага, ради которых мы пожертвовали всем, — стали нас тяготить» (Сноска: Де-Сегюр, та же книга, стр. 120). На этом основании создалась целая серия разнообразных пересказов о потопленных под Семлевым сокровищах. Среди них, между прочим, упоминается «золотой крест с Ивана Великого», какие-то легендарные «золотые кареты» и «множество пушек». Большинство версий указывает, как на место потопления сокровищ, на так называемое «стоячее» Семлевское озеро. Нечего и говорить, насколько интересно было бы разобраться в сказаниях, которыми окружено вообще все село Семлево, а «стоячее» озеро его — в особенности. Таким таинственным ореолом оно, очевидно, больше всего обязано своим оригинальным физическим особенностям.
Озеро это расположено верстах в двух от села, по левую сторону дороги на Дорогобуж, и теперь находится от нее в расстоянии не менее полутораста саженей. В середине же прошлого столетия, как еще помнят старожилы, тракт шел подле самого берега, и к нему, — по-видимому, для пойки лошадей, — был сделан выложенный камнем подъезд.
В начале XIX столетия озеро, говорят, было окружено вековым лесом и занимало несравненно большую площадь — десятин около 25, тогда как теперь оно представляет собою небольшой водоем, не более двух-трех десятин, к которому совершенно немыслимо добраться, так как берега его заболочены и обратились в трясины. Физические особенности озера состоят именно в том, что у него нет естественного истока, и избыток своих вод, да и то лишь во время весеннего половодья, оно изливает через вышеупомянутое «Половецкое урочище» в речку Семлевку, тут же поблизости впадающую в Осьму. Очевидно, чтобы задержать такое, слишком неудобное для окрестных низменных полей, разлитие озера, помещиками Бирюковыми, которым принадлежал его юго-восточный берег (северо-западным владели тоже теперь упразднившиеся помещики Шагаровы) был устроен и поныне хорошо заметный земляной вал, отстоящий от воды местами более чем на 20 саж. Однако озеро, очевидно, имеет какие-либо подземные сообщения, ибо рыбы с серьгами, пущенные теми же помещиками, впоследствии вылавливались в соседнем Лужековском озере, отстоящем от Семлевского в трех верстах. Вообще же это озеро считается бездонным, и на нем, говорят, в стародавние времена выплывали корабельные доски. Вот в этом-то самом таинственном озере будто бы и велел Наполеон потопить награбленные в Москве сокровища.
В 1835 году Смоленский губернатор Хмельницкий, прочитав сочинение Вальтер Скотта: «Жизнь Наполеона Бонапарта, Императора французов», выискал там нижеследующее место: «Другой приказ Наполеона доказывает, что он чувствовал опасность, начинавшую его угнетать. Он повелел, чтобы Московская добыча: древние доспехи, пушки и большой крест с Ивана Великого — были брошены в Семлевское озеро, как трофеи, которые ему не хотелось отдать обратно, и которые он не имел возможности везти с собою». Это известие послужило поводом к тому, чтобы начать исследование Семлевского озера, которое и было произведено в 1836 году полковником Шванебахом, а после инженером Четвериковым; оно кончилось полной неудачей для дела, огромными неприятностями для Хмельницкого и, в общем, носило совершенно опереточный характер, что очень подробно изложено, на основании архивных документов, генералом Жиркевичем в его статье «По Вальтер-Скотту» (Сноска: Русская Старина, 1910 г. январь).
Но относительно потопления Наполеоном сокровищ около села Семлева, помимо устных преданий, мы имеем также печатные исторические свидетельства — и русское и иностранные, при чем Михайловский-Данилевский говорит вообще «близ Семлева», а Вальтер-Скотт и Сегюр точнее: «в Семлевское озеро»; так что самый факт потопления сокровищ можно считать достоверным. Но почему именно сокровища попали в Семлевское «стоячее» озеро, расположенное от села в двух верстах, среди глухого леса, — да к тому же еще в озеро, к которому едва ли можно было тогда близко подъехать? Так как естественных крутых берегов это плоскобережное озеро не имеет, то свалить и скрыть обоз на известной глубине его возможно было только по льду; но сильные мо-розы начались лишь с 23 октября, т, е. тогда, когда Наполеон был уже в Славкове. Думается также, что обсуждалось положение и давались распоряжения о пере-пряжке лошадей именно во время стоянки, т. е. в данном случае либо в Семлеве, либо в Славкове; и нарочно возить обоз для потопления за две слишком версты от этой стоянки, т.е. от Семлева, у французов не было ни времени, ни возможности. Наконец, Наполеон тогда еще не отчаивался окончательно в своем положении, что доказывает его последующий, лишь через сутки в Славкове отмененный, приказ о засаде для русской армии; а потому ценные лично для него трофеи, какими являлись доспехи Московского арсенала, он должен был забросить так, чтобы впоследствии можно было снова достать их: таким же временным хранилищем менее всего могло быть глубокое лесное озеро. Гораздо проще, естественнее было ему вкинуть этот обоз либо в другое Семлевское озеро, которое существовало тогда при въезде в село со стороны Вязьмы, в виде запруды на речке Семлевке, — либо в реку Осьму. Озеро это теперь спущено и представляет собою покосный мокроватый луг, по которому вьется Семлевка (Сноска: Озерище это принадлежит ныне Е. К. Седневой, и перешло к ней по купчей от Пересветовых). Остатки бывшей плотины прекрасно видны до сих пор, и по ней-то собственно, согласно уверениям семлевцев, проходила тогда большая дорога. Как сказано выше, по всему Семлеву указывают места, где находили то человечьи, то конские кости, пуговицы и проч. также точно старожилы уверяют, что во многих местах зарыта «козна», а между прочим и в этом самом, спущенном теперь, озере. Здесь недавно торчали бревна каких-то срубов; может быть, это были мочила для пеньки, устроенные сравнительно поздно, или же остатки сооружений для ограждения мельницы и става во время ледохода. Летом 1910 года, как водится по традиции — в ночь на Ивана Купала, какие-то отчаянные предприниматели разрыли одно из таких могил. Деревенская хроника гласит, что они нашли там что-то, но не слишком ценное, так как подступавшая вода — с одной стороны, и утренняя заря — с другой — лишили их возможности продолжать начатую работу. В разрытой ими куче илу и озерного намоя можно было усмотреть множество лошадиных костей, одно присутствие которых на дне озера есть само по себе явление совершенно необычайное. Да и вообще окрестности Семлева на весьма далеком расстоянии изобилуют всевозможными рассказами про места, где бегущие французы зарывали ценное имущество (Сноска: Так, например, владелица им. Лукианова, ныне принадлежащего кн. Ширинским-Шихматовым, Н.М. Мезенцева, скончавшаяся лет 15 тому назад, рассказывала, что во дни ее молодости (значит, в 30 годах прошлого столетия) к ним явились какие-то иностранные фокусники с учеными собачками и обезьянами. Помещики их приютили и забавлялись представлениями, разнообразившими скуку деревенской жизни. Более недели жили фокусники в Лукианове, в свободное время гуляя по окрестностям поместья. И вдруг в один прекрасный день фокусники исчезли бесследно, оставив помещикам и собачек, и обезьянок. А по внимательном осмотре оказалось, что в сосновой роще (существующей и теперь) вырыта огромная воронко-образная яма, где, по смутному преданию, зарыт был какой-то клад.).
22 января текущего года о селе Семлеве мною был сделан доклад Московскому Кружку ревнителей памяти Отечественной войны, каковой тогда же ассигновал на исследование Семлевского озера 100 руб. Дождливое лето долгое время мешало приступить к исследованию, и оно состоялось, наконец, в конце июля, при деятельном участии большинства членов Вяземского Комитета по увековечению памяти Отечественной войны.
Вышеописанное спущенное теперь озеро в самом селе Семлеве было исследовано по возможности тщательно путем прорытия траншей в наносном иле до материка параллельно плотине и посредством остальных щупов, пропускаемых до самого песчаного материка. Щупы указывали всякие твердые предметы, и таким образом было вырыто старое железное сверло кузнечной работы, дубовые спицы от повозочных колес и несколько кафель, по рисунку и работе относящихся к XVII в., — вероятно, ко времени владения Семлевым г.г. Каховскими. До самого дна были вырыты упомянутые выше деревянные обрубы: они оказались пеньковыми мочилами, так как по углам сохранилось большое количество не совсем еще перепревшей костры. Тут, между прочим, была найдена серебряная узорчатая обойма от сабли, которую, несомненно, нужно отнести к 1812 году.
Затем был также исследован небольшой, совершенно замусоренный теперь прудок, обсаженный вековыми березами, находящийся на огородах бывшей барской Семлевской усадьбы. Но там решительно ничего не найдено.
По указаниям старожилов были, наконец, произведены изыскания на самом теперешнем большаке, посреди деревенской улицы, где в 1812 году не было дороги: тогда она шла саженях в 100 левее, с южной стороны храма, тогда как в настоящее время идет с северной. Здесь, как мне передавали, во время сильных ливней неоднократно вымывало человечьи головы и кости, каковые, во избежание полицейской волокиты, и зарывались потихоньку на местном кладбище. Всего было зарыто таким образом около 12 голов. Произведенные здесь изыскания вскоре обнаружили деревянный сруб, верх коего, видимо, сгорел, 7 ½ арш. в квадрате, с остатками печи. Весь этот сруб, принадлежавший, по всей вероятности, сгоревшему овину, был сплошь загружен костями человечьими, конскими и бычачьими. Среди них попадалось много конских грив и хвостов, один даже закрученный узлом, масса остатков перетлевших седельных потников и кусков кожи, между прочим — пара подпружных ремней отличной сохранности, кожаная же кобура от пистолета, остатки остромысого сапога, куски холщевых тканей и зеленого сукна, отлично сохранившего свой цвет в складках. Из железных вещей найдено: 2 ½ подковы, рвань от колеса, перержавевший ружейный замок, какой-то продолговатый предмет и медная продолговатая привеска. Кроме того, найдено несколько осколков от хрустальных бокалов и разбитая плоская дорожная фляга зеленого стекла. Человечьи кости и черепа были отобраны в отдельный ящик и переданы для хранения местному священнику. Местными обывателями, а также крестьянами соседних деревень, выпахивается на полях и огородах много гранат и шрапнелей различной величины, а также ружья и сабли.
По указанию крестьян дер. Селища, настоятельно уверявших, что под их овинами и по полям есть французские могилы, верстах в 5 от Семлева были разрыты 5 курганов, оказавшихся, однако, типичными погребениями IX-X в.в. с неполным трупосожжением. Те же крестьяне указывали еще на обширное кострище на том же большаке, недалеко от так называемого «Протасова моста», т.е. переправы через реку Осьму, каковое предполагается исследовать в самом ближайшем будущем.
Возвращаясь к произведенным изысканиям, не давшим пока никаких результатов в смысле отыскания потопленного обоза, считаю нужным заметить, что, совершенно не настаивая на присутствии в числе этих сокровищ креста с колокольни Ивана Великого, — я продолжаю твердо верить в факт потопления французами каких-то трофеев в водной глубине озера или реки на пути от Семлева до Славкова и рядом с этим сомневаюсь, чтобы потопление это могло совершиться именно в Семлевском «стоячем» озере. Считаю также необходимым выразить пожелание, чтобы господа военные, заинтересованные этой эпохой, которым, конечно, гораздо доступнее специально-военные архивы, хотя бы на основании вышеприведенного донесения барона Розена разработали более подробно то, по-видимому, геройское дело, какое было здесь 15 августа, когда наш арьергард заставил свернуть с большой дороги авангард тогда еще наступавшего, а не отступавшего Наполеона. Надо полагать, что и здесь найдется материал для нового «забытого» сражения, какие теперь восстановляются благодаря усердной работе многих лиц по истории 1812 года.

1911 г.
Е.Н. Клетнова.

 

андерсон, не все так однозначно, как ты пишешь. После Вязьмы, действительно, началась дезорганизация французской армии. Однако, панического бегства не было, конечно. Гвардия вообще отступала в полном порядке. В тоже время, корпус Богарне был серьезно потрепан на пути от Дорогобужа к Духовщине, особенно при тяжелейшей переправе на Вопи. Правда, казаки Платова тут сыграли малую роль.
В продолжение статьи Е.Н. Клетновой стоит привести еще один рассказ о загадочном случае в сельце Лукьянове Юреневской волости Вяземского уезда, который содержится в книге воспоминаний Натальи Сергеевны Мезенцевой (1904-1999). Она записала воспоминания своего отца Сергея Петровича Мезенцева (1866-1937). Этот рассказ в некоторых деталях отличается от повествования, которое привела Клетнова в своей статье «Село Семлево в 1812 году». Стоит заметить, что Клетнова допустила опечатку в инициалах Мезенцевой, со слов которой она и приводит рассказ о случае в Лукьянове. Правильным будет не Н.М., а М.Н. – Мария Николаевна Мезенцева, мать Сергея Мезенцева и бабушка Натальи Сергеевны Мезенцевой. Различия есть и в хронологии события в Лукьянове. Клетнова относит его к 1830-х годам, тогда как Н.С. Мезенцева описывает историю, свидетелем которой был ее отец, рожденный в 1866 году.
Итак, вот рассказ С.М. Мезенцева, записанный его дочерью Н.С. Мезенцевой:

Мезенцева Н.С. «В них обретает сердце пищу...»: Из записок правнучки А.С. Пушкина / М.: Русский Путь, 1999. С. 165.

«…Вспоминал он любопытный случай, происшедший также в его детстве в Лукьянове. Однажды неожиданно, неизвестно откуда, появилась рядом с усадьбой целая труппа бродячих артистов. Среди них были и пожилые, и молодые, были с ними и животные – медведь, ученая собака, показывали свои трюки акробаты. В сопровождении барабанов играла музыка. Словом, занятный аттракцион для местного населения. Все, конечно, устремились наглядеться представлениями. Бегали смотреть и отец мой со своими братьями. Труппа расположилась в роще рядом, а представления свои показывала на открытом месте. Артисты объявили свою программу на довольно длительный срок. Но на четвертый или пятый день, когда утром пришли к балагану, оказалось, что вся труппа исчезла, как в воду канула. А в роще обнаружили два больших вырытых и пустых котлована.
Кто были эти люди, откуда пришли и куда ушли, что они извлекли из земли — так никогда не пришлось узнать. Но общее мнение решило, что они вырыли клад, зарытый здесь французами во время войны 1812 года».

Я пока никак не комментирую эти материалы. Предоставляю всем желающим делать свои выводы.

 

Никакого боя при переправе корпуса Богарне через Вопь (при отступлении) не было. андерсон прав. Но переправа была тяжелая. Ранний мороз, снегопад, высокий уровень воды в реке. Обозное имущество тонуло в Вопи на раз, да и людские потери были немалые. А сколько было брошено на берегу?! Есть воспоминания, как казаки и окрестные мужички накинулись на это добро. Кто поумнее был телегами возили.

 

Блин, Андерсон, ну ты сказочник. Что тебе привести инфу что ли? Это я про переправу Богарне через Вопь. Если ты ничего не нашел, это не значит, что ничего не было. Не в обиду, конечно.

 

андерсон, инфу обязательно приведу. Только завтра-послезавтра. Извини, сейчас абсолютный цейтнот. Эти материалы будут размещены в книге по истории Ярцевского края, над которой я в настоящий момент работаю. Не знаю, помогут ли новые сведения в поисках. Судить будете сами.
На Платова ссылаться не буду, но возможно его донесения есть смысл привезти для сравнения. Вообще, в таких делах крайне желательно иметь информацию из разных источников. Так многократно повышается достоверность фактов.

 

Как и обещал, выкладываю два материала по переправе 4-го корпуса, которым командовал вице-король Италии и пасынок Наполеона принц Евгений Богарне, через реку Вопь. Дело было 7 ноября по н.с. 1812 г.
Первый материалы – это отрывок из воспоминаний Эжена Лабома (1783-1849), командира батальона в корпусе принца Евгения Богарне.
Текст приводится по следующему источнику: Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев / Сост. Ю.А. Лимонов. Л.: Лениздат, 1991. С. 284-287.
Первая публикация на русском языке: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч. 1-3. Сборник составлен С.П. Мельгуновым, А.М. Васютинским, А.К. Дживелеговым. М., 1912.

Из воспоминаний Лабома.
7 ноября. В то время как Наполеон шел к Смоленску, наши войска должны были двинуться к Витебску, и мы выступили из Дорогобужа. Как раз против города мы на плотах переправились через Днепр Дороги обледенели, и запряженным лошадям приходилось очень трудно, измученные животные не могли больше везти повозок, и часто несколько пар лошадей были не в силах вести только одну пушку на самую ничтожную возвышенность Мы хотели в этот день дойти до Заселья, но дорога была так плоха, что даже к утру следующего дня наши экипажи не достигли назначенного места. Масса лошадей и муниционных повозок были покинуты. В эту ночь солдаты без зазрения совести грабили фургоны и кареты. Вся земля кругом была покрыта чемоданами, платьем и бумагой. Масса вещей, вывезенных из Москвы и до сих пор припрятанных, появилась на свет божий. Ночью, около замка в Заселье, повторились сцены, виденные нами накануне. За исключением только солдат, увлекшихся грабежом карет, кругом виднелись люди, умиравшие от голода и холода, и несчастные лошади, которые, мучимые жаждой, били по земле копытами, стараясь пробить ледяную кору, чтобы под ней найти хоть немного воды. Наш багаж был настолько велик, что, несмотря на грабеж, у нас его все-таки оставалось много. Мы продолжали подвигаться вперед, радуясь, что покинули Смоленскую дорогу, и рассчитывая, что, направляясь по другому пути, менее пострадавшему от войны, мы найдем села, где сохранились дома и где можно будет укрыться от непогоды, что мы подкрепим там свои силы и найдем фураж для наших истощенных лошадей, но эта надежда не оправдалась. В селе Слобода, где мы остановились на ночлег, мы узнали опасные новости. Все здесь было разорено, и казаки бродили со всех сторон, забирая в плен, раздевая и убивая всех, кто по необходимости удалялся в сторону в поисках фуража. При таких тяжелых обстоятельствах генерал д'Антуар, военные способности которою уже не раз приносили нам много пользы, казалось, раздвоился: он находился во всех местах, где только была опасность, он заставлял действовать нашу артиллерию на всех пунктах, где она только могла пройти, но, когда он проезжал по нашим передовым линиям, пушечное ядро попало ему в бедро, убив предварительно его вестового, стоявшего рядом с ним.
Вице-король, зная, что мы на следующий день должны были переходить реку Вопь, с вечера послал туда генерала Пуатевена (сноска: Пуатавен Жан Этьен Казимир де Морелон (1772-1829) – французский генерал, участник наполеоновских походов, в 1812 г. командовал артиллерией 4-го корпуса) с несколькими инженерами, которые должны были приготовить необходимый для нашего перехода мост. Рано утром 9 ноября мы прибыли к этой речке, но каково было наше отчаяние, когда мы увидали всю армию… на берегу реки… (без) всякой возможности перейти ее. Саперы окончили мост, но поднявшаяся за ночь вода разрушила его, и теперь невозможно было ни использовать его, ни починить. Казаки, которых мы видели накануне, тотчас же приблизились к нам, как только узнали о нашем критическом положении. Нам уже были слышны выстрелы наших стрелков, старавшихся не допустить их до нас. Но все приближающийся к нам шум оружия ясно доказывал, что смелость русских при виде наших несчастий все увеличивалась. Вице-король, мужество которого возрастало во время опасностей, сохранил все хладнокровие, необходимое при таком отчаянном положении. Чтобы успокоить людей, испуганных появлением неприятеля больше, чем препятствиями со стороны Вопи, он выслал новые отряды, которые удерживали неприятеля сзади и с боков нашего войска и этим давали нам возможность заняться переправой через реку.
Принц, видя необходимость чтобы кто-нибудь из его свиты подал пример мужества и первый бы переправился через реку, поручил своему адъютанту Батейлю и своему ординарцу полковнику Дельфанти встать во главе королевской гвардии и перейти реку вброд. Эти храбрые, достойные всяких похвал офицеры с радостью ухватились за этот случай, чтобы доказать свою преданность, и они на наших глазах перешли со своими гренадерами реку вброд, причем вода доходила им по грудь и им пришлось пробираться между льдинами.
За ними двинулся вице-король со своим главным штабом, он сам следил за правильным исполнением его приказов во время этого опасного перехода. Затем последовали экипажи. Первые повозки и несколько орудий благополучно переправились на другой берег. Вопь была очень глубока, ее берега круты и обледенели благодаря гололедице, так что единственный пункт, где можно было перейти, было то место, где на другом берегу прокопали всход. Но орудия сделали такие рытвины на дне, что не было никакой возможности их вытащить, и единственное доступное место брода так загромоздилось, что не оказалось прохода для артиллерии и остальных повозок. Тогда отчаяние овладело всеми! Несмотря на все усилия удержать русских, они все-таки приближались. Всеобщая паника увеличила опасность! Река замерзла только наполовину, и повозки не могли проехать. Приходилось всем тем, у кого не было лошадей, решиться броситься вплавь. Такое положение было тем более плачевно, что нам приходилось покинуть сто орудий, огромное количество муниционных повозок, телег, фургонов и дрожек, на которых лежали остатки провизии, взятой нами из Москвы. Все решившиеся бросить свои повозки поспешно нагружали лошадей своими самыми драгоценными вещами. Как только кто-нибудь решал покинуть свою повозку, тотчас толпа солдат накидывалась на нее, не давая даже ее владельцу времени выбрать оттуда необходимые ему предметы. Они завладевали ею, разграбляли, хотя всегда предпочитали всему муку и напитки. Артиллеристы также покидали свои пушки и, слыша приближение неприятеля, заклепывали их, потеряв всякую надежду перевезти их на ту сторону реки, загроможденной завязшими фургонами и огромным количеством потонувших людей и лошадей. Крики людей, переплывавших реку, ужас спускавшихся к переправе, которые ежеминутно скатывались вместе со своими лошадьми в реку (так были круты и скользки ее берега), отчаяние женщин, плач детей, наконец, уныние солдат – все это, вместе взятое, представляло такое раздирающее душу зрелище, одно воспоминание о котором заставляет содрогаться всех очевидцев этой переправы...
К вечеру мы покинули это несчастное место и направились на ночлег в плохонькую деревушку, лежащую в версте от Вопи, и даже оттуда мы слышали ночью жалобные крики тех, кто тщетно старался переправиться через реку. На противоположном берегу оставили дивизию Бруссье, чтобы сдерживать неприятеля и попытаться спасти хоть часть покинутого нами огромного количества багажа. Едва наши войска покинули противоположный берег, как масса казаков, ничем более не сдерживаемая, приблизилась к берегу этой ужасной реки, где еще находилось много несчастных, которым слабость помешала переправиться. Хотя кругом неприятеля было много добычи, но он все-таки раздел своих пленных и оставил их лежать голыми на снежных сугробах. Мы видели с другого берега, как татары делили между собой окровавленную добычу. Их жадность превысила их мужество, иначе Вопь не помешала бы им добраться до нас. Этот осторожный неприятель, останавливающийся всегда при виде штыка, ограничился тем, что произвел по нас несколько пушечных выстрелов, из которых некоторые долетели до наших колонн...


Свидетельство события с русской стороны. Причем это не рапорт Платова, а, скажем так, воспоминания независимого участника. Представитель известного смоленского дворянского рода Лесли – Александр Александрович Лесли – вел в 1851-1877 гг. дневник, куда записывал, в числе прочего, различные воспоминания многих людей об исторических событиях прошлых лет на Смоленщине. Очень большая часть этих дневниковых записей сделана со слов очевидцев и участников событий 1812 г. Привожу воспоминания крестьянина деревни Плоское Капыревщинской волости Духовщинского уезда Кирея, записанные в 1857 г.

Источник: Лесли в войне 1812 г. / Авт.-сост. О.Н. Лесли. Смоленск: Маджента, 2005. С. 67.
Первая публикация: Рассказы о 1812 годе (Отрывки из дневника А.А. Лесли) // Смоленская старина. Смоленск, 1912. Вып. 2.

Запись за 1857 год.

Я спросил Кирея (сноска: Крестьянин дер. Плоское Копыревщинской волости), каких он был лет в разоренный год, и были ли французы в его деревне. – «Мне было тогда 25 лет, когда они шли к Москве. Тогда их у нас тьма была: большак ведь от нас в 4 верстах напрямик. Они забирали все наши стада и угоняли. Станешь просить – они часть себе оставят, а часть отдадут. Когда же их назад гнали, то их с дороги не спускали: как сойдут которые, – то казаки, которые ехали по сторонам, закалывали сейчас; да и мужики многих перебили, которые ходили грабить по 5-8 человек. Казаки Платова ночевали у нас, а он сам в Пушкине, у священника. Церковь видна недалеко из дому (Сноска: Церковь села Пушкина) по дороге из Духовщины в Дорогобуж. Казаки, выходя, сказали нам: «Ну, ребята, ступайте к Ярцеву, – там вам пожива будет». Мы и отправились и все видели. Французов, как переправилась их часть за Вопь, казаки на них и налетели да всех и захватили: кого побили, кто в реке утонул, кого в полон взяли. И начали все брать. А добра-то, добра! видимо-невидимо! И нам сказали: «берите!» – как сами уже набрали, и девать было некуда. Прежде было много на лошадях, а теперь лошади насилу шли, – так на них навалили, навьючили. Платов в трех верстах велел у казаков все отобрать. – У них уже лошади были попорчены, сбиты. Собрал (сноска: Платов) в кучу все добро да и попалил, а казаков послал догонять французов и бить, а сам поехал за ними. А мы как бросились на добро, да со всех сторон набежали мужики, как на ярмонку о Светлую – и глаза разбегаются: не знаем, что брать: наберем, наберем – и брать некуда! Как опять казакам попадутся (сноска: Французы), они лучшенькое отберут себе: лучшее в кусты спрячем, – да опять за добром. А многие были догадливы: с возами туда приехали, с товарищами, да набрав на воз, за кустами положат; один останется караулить, а другой таскает. Иные куда много набрали, да дорогих вещей! А казаки остальной скот побили и свиней: как бежит по улице, – схватят, приколют, на четыре части раскроят, опалят да и готовят есть. Бараны, куры – ничто не попадайся, – все будет казацкое! Да спасибо царю: как кончилась война, так велел за все заплатить. И хорошо платили. Конечно, не все до нас дошло, что было отпущено; по рукам много разошлось, через которые проходило; да и нам спасибо, очень много досталось, – необидно...

Вот такие два документа. Что можно найти на месте переправы, не могу сказать. Никогда не занимался практическим поиском. Любопытно узнать мнения практиков.
Товарищ Андерсон, что скажешь?

 

Забыл написать, что Лукьяново Юреневской волости Вяземского уезда находилось у Старой Смоленской дороги.

 

Следующий этап в поисках клада Наполеона – это, как ни странно, Великая Отечественная война. Существует масса преданий, согласно которым, якобы, после оккупации Смоленщины немецкими войсками сюда приезжали специальные розыскные команды из Германии, которые занимались поиском сокровищ Наполеона.
Одно из таких преданий недавно было опубликовано в Вяземском краеведческом сборнике. Автор публикации – уроженец деревни Малое Алферово Сафоновского района, ветеран войны, историк по образованию А.К. Жаворонков.

Источник: Жаворонков А.К. Эхо Е.Н. Клетновой в весях Вяземского уезда // Вязьма. Страницы истории. Сборник материалов краеведческих конференций 2001-2004 гг. Смоленск, 2005. С. 16-18.

Жаворонков пишет, что в 1912 г. Е.Н. Клетнова проводила раскопки в урочище Кладище – 1 км к северо-востоку от дер. Малое Алферово. Якобы, Клетнова избрала это место для раскопок потому, что через эти места проходил Духовщинский тракт, по которому отступал корпус Евгения Богарне после Вяземского сражения. В обозе, по словам Жаворонкова, было «около 20 тысяч повозок, нагруженных московским добром, в том числе слитками серебра и золота. Вот почему Платов и Паскевич дали бой французам у церкви в с. Фетинино, а Екатерина Николаевна избрала это место для своих исследований. До этого здесь находили ядра, навершия французских знамен, колеса повозок».
Нашла ли что-то Клетонова во время своих раскопок, автору неведомо. Но далее он пишет, что после оккупации этих мест немцами «вместе с солдатами и офицерами прибыла ученая команда под руководством профессора Бранденбурга… Немецкие историки часто произносили имя Клетновой, стремясь найти на карте хутор Хамовку. Воспользовавшись архивами, они искали московские сокровища в урочище «Барсуки», в 600 метрах от раскопа Клетновой. Для работ были привлечены наши военнопленные».
Опять же результаты этих изысканий покрыты мраком.
Смею утверждать, что воспоминания А.К. Жаворонкова типичный пример народного мифотворчества, правда, с долей исторических реалий, так как автор – человек образованный, но склонный к художественным преувеличениям. Итак, Клетнова, действительно проводила археологические раскопки в ближней округе этих мест, но то были раскопки древнерусских курганов и неолитических стоянок. Известен лишь один пример поиска ею артефактов наполеоновского нашествия и связан он с Семлевским озером (см. статью выше). Корпус Богарне отступал от Вязьмы по Старой Смоленской дороге через Дорогобуж. Ни о каком бое у Фетинино неизвестно. 20 тыс. повозок в корпусе Богарне – это типичное мифологическое преувеличение. Бранденбург, как ни странно, действительно был, но жил он совсем в другую эпоху и был русским генералом: Н.Е. Бранденбург (1839-1902) – генерал-лейтенант, археолог, заведующий артиллерийским музеем Константиновского кадетского корпуса. В 1889-1892 гг. Бранденбург обследовал места сражений. В том числе, он проводил исследование археологических памятников в Дорогобужском уезде, вблизи места крупного сражения эпохи Средневековья на реке Ведроше. Так что Жаворонков, по всей видимости, где-то слышал или читал о раскопках Бранденбургом курганов в соседнем районе и сделал его немцем эпохи гитлеровского нашествия.
Предания о поисках немцами Наполеоновских сокровищ в эпоху гитлеровской оккупации довольно устойчивы и живучи. Доводилось слышать их в разных вариациях от копателей, специализирующихся как раз по 1812 году. Чисто теоретически нельзя отрицать возможность таких событий в 1941-9143 гг., но пока никаких достоверных фактов на сей счет нет.

 

Интересная публикация по этой теме была в журнале "ДРЕВНОСТИ & СТАРИНА", 3 (8) - 2006. Во время исследований местности была найдена кованая рессора и кованный металлический обруч на втулку колеса...
К сожалению текст и фото публикации выложить не могу. Попробуйте найти электронную версию журнала в сети интернет.