Меня нашли в воронке...

Еще из Алексея Ивакина (http://ivakin-alexey.livejournal.com/tag/Война. Прошлое.)

…С ЛИЦА ВОДУ…
…С ЛИЦА ВОДУ…
И только Василич собрался на телегу забраться, как по плечу похлопали. Старик обернулся. Перед ним стоял солдат — рукав заправлен под ремень, гимнастерка в медалях, нашивки за ранения — все как положено
— Чо? — спросил Василич, глядя в рябое лицо.
— Через плечо, дядя. Скажи-ка, как до деревни Совы добраться.
— А тебе там чего надо, понимаш? — подозрительно посмотрел на солдатика Василич.
Дед Василич был мужиком тертым, чай в Германскую не зря воевал. И бдительным тоже был, за что даже грамоту имел от областного управления НКВД.
Вместо ответа безрукий кивнул на второго солдатика, сидящего на шинели, постеленной на траву:
— Да вот, Илюху до дома доставить надо.
У сидящего не было лица. Розовая, местами в алых трещинах, бугристая кожа. Заплывшие корявыми буграми глаза, вернее, то, что от них осталось. Губы, почему-то, черно-коричневые. Бровей нет, а короткие волосы на голове есть. Черные как смоль.
— Документы-то есть? — спросил Василич, не отводя взгляда от безлицего.
— Дядя, документы я покажу, когда ты мне скажешь, как до ваших Сов добраться.
— Дак я сам оттудова, — ответил старик, сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб. — Танкист, что ли, парень-то?
— Танкист. Командир мой. Вместе горели на Висле. Так довезешь лейтенанта до дома?
— Бумаги дай, — буркнул старик.
— Сам-то грамотный? — усмехнулся однорукий.
— До тебя никто не жаловался, — отмахнулся Василич и взял бумаги. Книжка солдатская, билет комсомольский, справки из госпиталя. — Ты, значит, Петром будешь, а это, значит…
Сделал пару шагов. Присел подле безлицего: колени хрустнули.
— Ильхан, ты что ли? Я дед Вася, помнишь?
— Дядя, он говорить не может. Сгорело горло. Дышит, слышит, но не говорит.
— Так башкой пусть кивнет…
Обожженный танкист коротко кивнул.
— Ишь как тебя… Альке-то чо не писал? Измыкалася девка, понимаш.
Танкист опустил голову.
— Ладно, чо. Сидайте в телегу. Вещёв-то много?
— Да какой, два сидора. Илюха, вставай, нашли колымагу.
Ильхан сидел не двигаясь, обняв руками колени.
— Давай, давай.
Шумел рынок, люди торговали всем, на телегу старик и однорукий затаскивали вяло упирающегося безлицего.
-Мннно, стомая! — хлестнул кнутом Василич. Старая кобыла лениво зацокала подковами по грязной мостовой.
— Вот оно че, — вздохнул Василич, когда телега выехала из райцентра. — А чо, как так-то?
— Фриц в бочину шваркнул, не успели мы. Бывает.
— Ага, — согласился Василич. — Бывает. Кем служил-то в танке?
— Наводчиком.
— И не успел…
— Да.
Помолчали. Безрукий достал из кармана гимнастерки пачку сигарет, протянул ее Василичу:
— Не, я газом траванутый, не могу, — ответил дед.
— В германскую?
— В германскую. А какая нынче не германская?
— И то верно.
Безрукий ловко прикурил. Выдохнул ароматно.
— Трофейные?
— А как же.
— Сам-то откудова?
— Новгородские мы.
— А чо как сюда-то, Петя?
— Дак вот, командира привез. Ехать он не хотел, куда, мол, с такой-то физиономией.
— Оно это да, харя не приведи Госпо… — дед осекся и перекрестил рот. А Петр втихаря показал деду кулак и осторожно покосился на Ильхана, лежавшего в телеге, рядом с тюками. Лейтенант закрылся шинелью с головой.
А вокруг оранжевым сосновым ароматом разливался август сорок пятого. Солнышко греет, птички поют, комары кусают — и никто не стреляет. Но старший сержант Петька все вертел головой по сторонам — вот там фрицевский самоход должен стоять, в засаде, а вот оттуда «Тигры» попрут, если что. А сам бы он танкодесант тут с брони сбросил, чтобы фаусты из тех лесных завалов не херачили. А перед мостиком через лесную ленивую речку, Петька начал машинально искать рычаги и педали. Василич это дело заметил, усмехнулся и подстегнул унылую кобылу:
— Тужа — речушка-т называется. Еще две проедем — Пержа и Воя. С райцентра как едешь до нас — запомнить легко — за Тужу, за Пержу и за Вою. И, считай, в Совах и будешь. Семья-то есть?
— Была, убили немцы в сорок третьем, — легко ответил Петька.
— Быват, — пожал плечами дед и хлестнул кобылу, согнав со шкуры слепней. — Мнно!
— Быват, — согласился старший сержант.
— Потом-то куды?
Танкист пожал плечом, поморщился:
— Не знаю еще.
— Убили, понимаш, твоих…
— Сожгли всю деревню.
Кобыла лениво шлепала копытами по сырой лесистой дороге.
— До войны-то кем был?
— Школьником.
— А после?
— Трактористом стал, в Вологде уже.
— Вакуированый?
— А? Да, эвакуировали в сорок первом.
— Тотож, — непонятно сказал старик и замолчал.
На очередной выбоине снова звякнули Петькины медали. В солнечном лесу свистели о своем птицы.
— Ты уж меня прости, за бдительность. Понимаш, у нас тут в сорок втором банда появилась, вот как ты, все в медалях да орденах. Повадились, понимаш, грабить. Выследил я их, да… Понимаш?
— Да, конечно. Только вот что… Илюха вешаться хотел, — сержант понизил голос и непроизвольно оглянулся на лежащего лейтенанта. — Лицо-то вон… Вот и везу его к жене.
— Так с лица воду не пить, — тихо вздохнул старик. — Мнно, стомая! Остальное-то на месте?
— Вроде.
Лошадка неспешно выбралась на пригорок. Вот и деревня. На одном конце церквушка, ставшая колхозным складом льна. На другом конце небольшая мечеть, ставшая сельсоветом. В Совях испокон веку на одном конце православные жили, на другом татары. Бились по праздникам до первой крови, не без этого. И женились только на своих. А как беда — вместе пошли воевать. Все ж русские, даже магометане.
Кобыла послушно остановилась у зеленого, в цвет сосен, дома. Василич крякнул и спрыгнул с телеги.
— Вставай, служивый! — осторожно тронул он Ильхана.
— Лейтенант, подъем. Чилим бар, отмечать Победу будем, — старший сержант накинул сидор на плечи, звякнуло внутри стекло.
Василич усмехнулся:
— Ишь, научил тебя наш татарскому, понимаш, он у нас ушлый был! А чо был, есть! Поди у нас, Петруха, останешься? Мужики нынче в цене. Половина деревни баб голодных. Хушь, наших, понимашь, хушь татарских.
— Мин татарча ек бельмым, бабай, посмотрим по ходу движения, — отмахнулся Петр, — Мало-мало приехали, командир, вставай! Дом твой…
Лейтенант продолжал лежать, накинув на голову шинель.
Дед стукнул кулаком в крашеные ворота:
— Алька! Альфия! Выходи! Мужа тебе привез, нечаянно!
— Вставай, лейтенант! — тормошил командира его наводчик.
Ильхан лежал и не шевелился.
Со скрипом отворились дощатые двери. Со двора вышли женщины — лица непроницаемы, только глаза черные стреляют недобро. Молча подошли к телеге: Василич сделал шаг назад, Петьку просто отодвинула какая-то старуха. Из-за заборов глядели любопытные девчонки, спешили, хромая, мужики. Где-то заорал петух.
Младшая ласковой рукой сдвинула шинель с лейтенанта. Провела пальчиком по бугристым шрамам. Взяла за локоть. Потянула на себя.
Танкист поднялся. Сел. По изувеченному лицу из-под сросшихся век текли слезы. Губы что-то шептали невнятное.
Альфия подставила руки под искалеченный подбородок Ильхана, несколько капель упало на ее ладошки.
Воду с лица не пьют, понимаш.
А слезы?

 

Давнишний рассказ. Кочует по форумам и соцсетям не один год подряд. Но цепляет при каждом новом прочтении.

 

Это так же как стих Авиатора по мотивам нахождения на одной из Вахт Памяти бойца РККА с медалью "За трудовую доблесть" и установления имени её владельца. Тема была на жёлтом, но её потёрли - ни автор (Авиатор) ни я найти её не смогли.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ МЕДАЛИ

Я - просто медаль. На монетном дворе
Была отчеканена я в серебре,
И штихелем высечен номер на мне,
Эмалью покрыта звезда.

В торжественном зале под сенью знамён,
Под грозный кремлёвский курантовый звон
Калинин, улыбкой благой умилён,
Вручил нас героям труда.

А после был празднично-яркий банкет,
Пришли журналисты с центральных газет,
И "Правда" по почте дошла в сельсовет, -
Читало по буквам село

О том, что земляк их, учитель простой,
Известный в округе своей добротой,
Пополнил советских ударников строй,
И кто-то сказал: "Повезло..."

Я помню: изба, патефон, рушники,
Закат у реки, журавлей косяки,
И в школе детишек босых у доски,
И песню как звонко поют,

И танцы, бывало, и в клубе кино,
Гармонь, самовар, самогон и вино,
И в галстуках красных шагало звено,
И мне посылало салют...

Но как-то свинтили меня с пиджака,
Погладила бережно чья-то рука,
И вновь, гимнастёрку одёрнув слегка,
Меня прикрепили на грудь.

Потом поцелуй, колыбель малыша,
И скрип уходящих сапог не спеша,
Бомбёжек сирены и треск ППШ,
Бросков изнуряющий путь.

И в чёрной воронке без ног старшина,
Осколком кому-то пробита спина,
"Орудие - к бою!" В ответ - тишина,
А сзади - лишь Родина-мать.

И траками щерится фриц впереди,
Хозяин с гранатою встал на пути,
А я всё была у него на груди,
Не дав ему права бежать.

И вот он, - разрыв, и учителя нет,
И четверо немцев ушли на тот свет,
А я же осталась на семьдесят лет
Забытая всеми в земле.

И всё... Тишина... Тишина, тишина...
И где-то вдали отгремела война,
И где-то идёт за весною весна,
И вновь посевная в селе...

Но вот над собой я услышала хруст, -
Пищанье детектора, сломанный куст,
И голос: "Цветмет" из мальчишеских уст,
И землю копнули штыком, -

И вот я на солнце. Блестит серебро,
Копатели радостно делят добро,
А кости собрали, сложили в ведро,
И сверху накрыли мешком.

И долго для тех безымянных костей
Шёл поиск в архивах пяти областей,
На номер медали - отписки властей,
Что им неизвестен такой...

Но имя нашлось... и обшарпанный дом, -
Квартира, в ней дед, он казался знаком,
Ну да! Я же помню его малышом
Тогда, перед самой войной.

Старик от волненья губу закусил,
И вдруг разрыдался, - уж не было сил,
Держал он меня, и о чём-то просил,
И "папой" меня называл.

Но что я отвечу? Я только медаль,
Мне чужды волнение, страх и печаль,
И мне никого совершенно не жаль, -
Я просто холодный металл...
2012 год, Aviator
http://smolbattle.ru/threads/Стихи-для-души.1307/page-32#post-562473